Шутить надо с умом
Человек я добрый, жалостливый. Не раз страдал из-за этого в нашем далеко не совершенном мире. Например, на втором курсе Хабаровского института культуры, где во время оно учился на режиссёрско-театраль-ном отделении.
Занятия начинались 1 октября. Я же приехал на три дня раньше. Хотелось посетить краеведческий музей, художественный салон и планетарий. Целый год я туда собирался, но во время учёбы найти такую возможность не получилось.
В общежитии ХГИКа было непривычно тихо и пусто. Никто ещё не приехал. Я открыл комнату, где мы жили впятером, занёс вещи, постоял в звенящей тишине, от которой стало немного не по себе.
И вдруг услышал шум: где-то на этаже хлопнула дверь, кто-то шёл и негромко напевал. Я тут же выскочил в коридор. Ба! Миша Хвостов, однокурсник, шёл из кухни с дымящейся сковородкой в руках.
— Привет, Мишка! — закричал я. Мы не были близкими друзьями, учились в разных группах, но сейчас в неуютно-пустынной общаге я был ему несказанно рад.
Хвостов обернулся, и лицо его тоже расплылось в улыбке.
- Давай быстро ко мне, - сказал он, - позавтракаем. Я картошку поджарил. У меня есть бутылка портвейна, выпьем за начало нового семестра!
У меня тоже имелись съестные припасы — привёз из дома. Прихватив их, отправился к однокурснику.
- Это хорошо, что ты приехал! — несколько раз повторил Мишка. — Я тут в общаге совсем озверел от одиночества. Выпить даже не с кем. — И скорчил смешную рожицу.
С Мишкой всегда весело. Несколько раз я был с ним в одной компании, и он удивлял знанием огромного количества анекдотов, всяких забавных историй.
Хвостов сообщил, что находится здесь уже неделю. После того, как погостил месяц у родителей на Камчатке, сумел приобрести авиабилет только на 20 сентября. Заканчивался период студенческих каникул, и число желающих прилететь на материк впритык к началу октября превысило возможности «Аэрофлота».
- Стало быть, за прошедшую неделю ты узнал все последние институтские новости? — спросил я, наполняя вином свою рюмку и Мишкину.
За это дело взялся я не по собственной охоте, а согласно распоряжению Хвостова: «По всем существующим правилам цивилизованного общества разливать алкогольные напитки должен самый молодой!» Мне было восемнадцать, ему- на два года больше. Тогда подобная разница в возрасте казалась существенной.
— Узнал, все новости узнал,—кивнул мой камчатский приятель.
Мы выпили, закусили и завели неспешный разговор.
— В этом году на нашем курсе введут новую дисциплину— хореографию, — с удовольствием начал Мишка. — Я прочёл об этом на институтской доске объявлений.
— А про ректора ничего не слышал? — поинтересовался я. — Возраст у него глубоко пенсионный. Говорили, что и здоровье не ахти. Не собирается от нас отчалить?
Мне не нравился ректор — грузный, седой, вечно хмурый, со строгими командирскими замашками. Однажды он вызвал меня к себе в кабинет и минут пятнадцать промывал мозги из-за увлечения бардовской песней, особенно творчеством Александра Галича.
Вся наша братва знала наизусть высказывание ректора по поводу курильщиков: «Вот когда студенты перестанут гасить окурки, втыкая их в цветочные горшки (они стояли на подоконниках в фойе на первом этаже вуза), лишь тогда наше учебное заведение можно будет назвать институтом культуры, а пока оно этому названию не соответствует».
Широкий резонанс получил такой случай. Однажды в субботний вечер, никого не предупредив, ректор Филимонов прикатил на своей машине к общаге, чтобы узнать, чем занимаются его подопечные в свободное от учёбы время. Прогулялся по этажам и с ходу застукал несколько компаний, употреблявших спиртное. А в 208-й комнате ребята в этот вечер не пили (как выяснилось позже, только по единственной причине: кончились деньги). Ректору бы продолжить дальше свой рейд, но он решил проверить содержимое тумбочек и шкафов у подозрительно трезвых студентов. Приказал старосте 208-й открывать дверцы, а сам внимательно вглядывался внутрь. Но и тут ничего предосудительного не обнаружил. Уже уходил из комнаты, но тут его взор остановился на верхнем отделении шкафа. «А что там? Ну-ка, открой!» —приказал старосте. Тот в ответ: «Да ничего там нет особенного. Не стоит туда, Алексей Иванович, залезать!» Но высота не смутила Филимонова. Он сам притащил стул, встал на него, схватился за щеколду - та очень туго поворачивалась. Что-то мешало ей изнутри. Староста, бледнея, прохрипел: «Не надо открывать, Алексей Иванович! Прошу вас!» Ректор ухмыльнулся и резко повернул щеколду. В тот же миг ему на голову посыпалось огромное количество пустых бутылок из-под водки и вина. Спрыгнув на густо покрытый осколками пол, потирая ушибленный лоб, ректор в ярости прокричал, что выселит к чёрту всех жильцов комнаты. Староста шёл за ним следом и уныло бубнил в оправдание: «Я же просил вас не открывать, я же просил…..»
Проверять остальные комнаты ректору расхотелось, и он укатил домой. На следующий день всех пятерых выселили из общаги. Правда, через месяц вернули, простили.
Этот случай послужил нам хорошим уроком: бутылки мы больше не накапливали, старались сразу избавиться от них.
— Насчёт ректора спрашиваешь, насчёт Алексея Иваныча? — переспросил Хвостов, хрустя огурцом. — А всё, забудь про него. Уволен Филимонов. Не работает больше у нас.
— Вот-те на! — удивился я. — Как уволен? Кем? Может, сам ушёл?
— Нет, сам бы он ни за что отсюда не ушёл. Место хорошее, тёплое. Солидная поддержка для пенсионера, -с большим знанием дела пояснил Мишка. — Тут партия сыграла роль. Наши старшекурсники жалобу на Филимонова накатали, кучу подписей собрали и оттащили в крайком. Мол, излишне строгий ректор у нас. Зверь, а не человек! Вот его за это и убрали.
Выслушав Мишку, я налил по полной. Выпили за уход Филимонова, а потом перешли к другим темам. Вспомнили недавний стройотряд, где вкалывали, как черти. Рассказали друг другу о пребывании дома. Заметно было, что Мишка за неделю молчания соскучился по общению…
А на следующий день - надо же такому случиться! — когда я подходил к институту, на трамвайной остановке метрах в трёх перед собой увидел бывшего ректора. Такого же, как всегда, озабоченного и сердитого. Сейчас-то, конечно, можно было бы и не здороваться с ним, сделать вид, что не заметил. Последствий неприятных уже не будет.
Но вдруг мне стало жаль его. Ведь неплохой в сущности человек. Да, строгий, но, надо признать, справедливый. И не мстительный, беззлобный. Простил же тех лоботрясов, из-за которых ему бутылкой прилетело по башке. Да и меня за антисоветчика Галича только пожурил, не сдал работникам Комитета Глубокого Бурения.
Нет, зря всё-таки «ушли» Филимонова. Ещё неизвестно, кого поставят вместо него. Может, в сто раз хуже! С этим-то можно было договориться. А он, седой и многоуважаемый пенсионер, из-за наших балбесов-жалобщиков с треском лишился хорошей работы.
Все эти мысли молнией пронеслись в голове, и потому я, решительно приблизившись к Филимонову, сказал как можно теплее:
— Добрый день, Алексей Иванович! Рад видеть вас!
Он взглянул на меня несколько отстранённо. Видимо, не узнал. Таких огольцов у него были сотни. А может, сейчас ему всё уже до лампочки. Тем не менее, как воспитанный человек, он кивнул, буркнул в ответ и отвернулся.
Жалость по отношению к незаслуженно обиженному ректору переполнила моё сердце до краёв, я тронул Филимонова за рукав и, когда он обернулся, заговорил быстро и горячо:
— Алексей Иванович, поверье, мне искренне жаль, что ушли от нас. Это плохо, что вы уже не ректор! Неправильно, что вас уволили, несправедливо!
И тут почувствовал, что говорю что-то не то. Глаза у бывшего ректора с каждым моим словом становились всё больше и больше, челюсть отвисала всё ниже и ниже, а потом он как гаркнул:
- Что за ерунду вы несёте, молодой человек?! Вы пьяны? — Он потянул носом, принюхиваясь. — Или просто с ума сошли? Никто меня не увольнял. Как работал, так и работаю. Или вам хочется, чтобы я не был ректором? Не принимайте желаемое за действительное, юноша!
Он побледнел, а потом по его лицу пошли красные пятна. Наморщив лоб, ректор начал пристально вглядываться в меня. Вероятно, силился вспомнить, кто именно перед ним.
А у меня в этот миг потемнело в глазах от осознания того, в какую нелепую, глупейшую ситуацию я сейчас влип из-за вранья Мишки. Пошутил, скотина!..
Мне надо было бы извиниться перед Филимоновым, но краем глаза заметив подъехавший трамвай, я стремглав бросился к нему, постарался слиться с толпой входящих пассажиров, а когда трамвай тронулся, протиснулся к окну. Слава богу, Филимонов стоял на том же месте, где я его встретил! По-видимому, ему нужен был другой номер трамвая.
Как и мне, впрочем. Я ведь сел на первый попавший, чтобы сбежать от сжигающего меня стыда и позора. Проехав одну остановку, вылез и окольными путями, чтобы вновь не встретиться с ректором, рванул в общагу. Нашёл Хвостова и спросил, закипая от злости:
- Ты зачем мне сказал, что ректора сняли с работы? Я только что узнал в институте, что он как работал, так и работает. Зачем соврал?
Про встречу с Филимоновым я, разумеется, промолчал. Сообразил, что в противном случае стану, как минимум на год, объектом насмешек.
- Зачем соврал, что он уволен? - не отставал я.
- А чёрт его знает, — почесал затылок Мишка. — Пока ты не заговорил о ректоре, у меня и мысли подобной не было. А тут взял и соврал….. Автоматически как-то вышло.
.. Я потом целый день не мог успокоиться, ходил из угла в угол по своей пустой комнате, всё думал об инциденте на трамвайной остановке, о себе, наивном и слепо верящем каждому слову, о своём добром поступке, оказавшемся отнюдь не добрым, ну и, конечно, о Мишке-трепаче.
Хотелось сказать ему: «Конечно, шутить надо. Без юмора, смеха, иронии жить нельзя. Но шутить надо осторожно, чтобы не причинить своими хохмами боль и обиду тем, над кем решил поёрничать. Шутить надо с умом!»
2011
Произведение публиковалось в:
Альманах "АМУР №15". - Благовещенск: Издательство БГПУ, 2016