Ночь палача
Он забрел в дом Кольцовых (назовем их так, дадим вымышленные имена и другим действующим лицам этой истории, памятуя о том, что еще живы родные человека, чья ужасная тайна, быть может, им и неведома) в ночь под новый, 1935-й год. Лютовал мороз, на едва освещенных редкими фонарями улочках Благовещенска пустынно - люди попрятались по избам, где в предпраздничные часы было весело и хмельно. Пряча лицо в высокий воротник полушубка, - от холода и от случайного взгляда - Савелий пробрался закоулками к дому старинных друзей. В последние годы он потерял с ними связь - вихрь событий заставил его забыть обо всем на свете. Но вот, как это часто бывает у людей, и ему потребовалось человеческое участие, дружеское плечо - сразу вспомнил о друзьях.
Кольцовы пребывали в здравии и находились дома. Вроде не очень удивились позднему гостю, как будто и не расставались: выставили на стол незамысловатую снедь (время-то было - хлеб и тот по карточкам). Савелий принес с собой бутылку водки, а еще завернутую в четвертинку газеты селедку. Сели, выпили. Скупо перебросились новостями. Как дела? Как живы-здоровы? Как родственники?
Сморенный выпитым хозяин дома Егор скоро заснул.
- А Савелий сидит, молчит, - рассказывает мне Анна Ивановна, человек поживший и повидавший всякое.
Несмотря на разницу в возрасте, мы с Анной Ивановной дружны, при этом уже давно. За годы она многое мне поведала из прошлого Благовещенска. И то, что было до революции, и уже после нее. Сама она из коренного здешнего рода - молоканского, дочь и внучка амурских купцов, а еще она родственница одного из тех, кого некогда называли "амурскими волками" - были такие, кто на первых порах освоения Верхнего Приамурья свой первоначальный капитал наживали, мягко выражаясь, не совсем праведным путем. Но Анна Ивановна, как и ее ближайшие родичи, ничего общего с теми делами не имела. Она всю свою жизнь трудилась в сфере наробраза. Теперь вот немощна - девятый десяток доживает.
- Молчал-молчал он, - говорит Анна Ивановна, - а потом вдруг ни с того ни с сего спрашивает: "Книгу-то отцовскую сохранила?"
Отец Анны Ивановны, погибший еще в 18-м (в городе смута царила, вот во время смуты он и сгинул, нарвавшись на чью-то пулю), был местным поэтом.
- Я принесла ему книгу, - продолжает старушка. - Он раскрыл ее, отыскал стихотворение и стал читать про себя.
Анна Ивановна неторопко отправляется в дальний угол невеликой комнаты, возвращается к столу, где мы сидим, с такой же ветхой, как сама, книжицей.
- Вот, - показывает. - В Петербурге издана, в двенадцатом году. А читал Савелий стихотворение "Казнь", я это тогда заметила.
Большие буквы, хорошая печать. Эпиграфом - слова из Евангелия: "Отче мой! Если можно, да минует меня чаша сия".
- Видно, отцу во время японской войны 1905 года пришлось пережить какие-то мучительные минуты, - объясняет Анна Ивановна.
"Я видел сон, тяжелый и печальный, Он душу всю мне взволновал. Как наяву, я слышал звон кандальный, Винтовку я в руках держал. Вокруг меня толпа людей стояла, В мундирах синих, в орденах. Душа моя от ужаса дрожала, Ну а у них -улыбка на устах... Блестящий, гордый, выступив спокойно, -Один приказ мне грозный дал: "Стреляй туда, но бей вернее, прямо!" И цель рукою показал..."
Этой целью был живой человек - "длинный и худой, в оковах ноги, руки за спиною..."
А дальше - душевные муки того, кто стал убийцей...
- ...Савелий прочитал это стихотворение и так задумался, что даже глаза вроде застыли, - тихим голосом продолжает повествовать Анна Ивановна. - А потом вдруг говорит: "Знаешь, мне тоже приходилось расстреливать"... "Господи! - охнула я. -Быть того не может!" "Было, -говорит. - Мне платили, и я стрелял". До утра мы то: да с ним просидели. Он все мне рассказал, до донышка
Савелий Шилкин, по словам Анны Ивановны, родился в Благовещенске примерно в 1908 году в семье портного. "Мало кто из мастеров мог с ним потягаться. А сегодня таких -портных и вовсе нет", - уверяет Анна Ивановна. В отца и сыновья пошли, их у него было трое, когда подросли, тоже стали шить на дому.
Жили Шилкины не бедно. Дом большой, корова, а самое главное -доходное ремесло в руках.
- Не богачи, конечно, - уточняет Анна Ивановна. - Богатыми тогда называли таких, к примеру, как благовещенский купец Михаил Буянов. У него мельница была, выезд - лошади, кучер, пролетка. Помню, привезут дочку в театр - красавица: перчатки, шляпка, вуаль... Теткжов вот богатый был, Алексеев... А Шилкины просто зажиточные.
Савелий Шилкин, как и отец, шил мужскую одежду. Для мужа Анны Ивановны, своего приятеля, свадебный костюм сшил. Славным парнем был этот Савелий. И добрым. А вот с женой ему не повезло. Жена его оказалась из тех, о которых говорят: ни кожи, ни рожи, а любит быть всех дороже. Вот и впрягся Савелий в сани, на которых бабья блажь боярыней восседала. И попер он эти сани безоглядно, и ум растерял, и душу черту продал, превратился в лютого зверя, во врага человечьего.
Тогда, в тридцать третьем, в стране было голодно. И в Приамурье та же беда. Хлеб по карточкам, мясо только начальники да торгаши ели. Людям не до обнов стало. А на службу устроиться трудно. Савелию повезло - приняли его в хозотдел ГПУ, где он выдавал хлебные карточки сотрудникам ведомства да членам их семей.
Но на таком месте шибко-то не разжиреешь, а жена нарядиться любит, гостей богато принять. Что делать?
И тут вдруг заработок почти дармовой подвернулся. В Благовещенске, как и повсюду в стране, шли тогда повальные аресты, допросы с пристрастием: тюрьмы и пересылки набиты людьми...
- Чекисты совсем распоясались, - говорит Анна Ивановна. -Помню, сшила я как-то платье одной сотруднице ГПУ. Прошу ее заплатить, а она мне и говорит: я работаю там, где кровь льется рекой, понятно? Дескать, лучше не лезь ко мне...
Неожиданно Анна Ивановна меняется в лице, даже, кажется, бледнеет.
- Ой!... - тихо восклицает. - Говорю, а самой страшно: вдруг все это сызнова вернется и кто-то прознает про мои слова? Боюсь я.
Понимаю ее: то, о чем мы только читали и слышали, она видела собственными глазами, сердцем пережила. Страх у нее генетический, не иначе, и не покинет он ее до са-.. мой смерти.
А потом пошли массовые расстрелы.
Стреляли крестьян и рабочих, служивый люд, интеллигенцию. Стариков и молодых, даже баб - и тех стреляли. Работы у чекистов стало невпроворот, помощники понадобились -пришлось приглашать на подмогу темную, охочую до денег публику. Платили подходяще: расстрелял человека - пиджак себе новый справил или там модную шляпку жене купил.
Когда Савелию Шилкину предложили такую работу, он долго не раздумывал -стрелять так стрелять. Чай, сволочей на тот свет отправляем, чего их жалеть...
Поначалу не по себе было: ведь человека лишаешь жизни - не курицу, не поросенка. Но чем дальше, тем безразличнее становились для него люди, «я жизнь человеческая дешевле ломанного гроша. Хотя нет, цену он ей знал - пятьдесят целковых... Столько отваливали за сгубленную душу.
- С виду Савелий вроде не изменился, - вспоминает Анна Ивановна. - Тот же мягкий характер, та же доброжелательность и к близким, и к знакомым. На палача вовсе не был похож, -заключает она, будто удивляясь.
А жизнь вокруг становилась все на-пряженее, сумрачнее. Страх поселился в каждой семье.
- У нас сосед был, Андрей Петрович Попов, - рассказывает Анна Ивановна, -так тот про то, что вокруг творилось, говорил бывало так: "Не доживя веку, пропадешь". Это верно: в каждом доме тогда кого-нибудь не досчитывались. Мне только двадцать лет стукнуло, а моего мужа уже дважды забирали, да и меня на допросы тягали. Потом - моего свекра расстреляли. Люди стали сторониться один другого. Ведь как было: сегодня что-нибудь скажешь - завтра тебя в органы тащат. А там, известное дело, что ждет... Вот был в органах Смирнов такой. Он, рассказывали, догола раздевал арестованных женщин, и они стояли на холоде до посинения.
Понимал ли, что творилось вокруг, Савелий? Может, и понимал, но виду не подавал до той самой новогодней ночи, когда он нежданно-негаданно появился у своих давних друзей Кольцовых.
- Вызвали меня однажды в управление, - рассказывал Анне Ивановне Савелий, - и говорят: вот этого осужденного надо убрать... Дело привычное. Поехали на грузовике. Зима, мороз... Я в кабине с шофером, на мне полушубок, чесанки, шапка, а тот в кузове стоит босиком, в нижнем белье. Приехали, значит, на место (это, по словам Анны Ивановны, где-то в районе конечной остановки 5-го автобусного маршрута). Там была вырыта большая яма. "Выходи!" - командую. Заключенный только ступил наземь -я в тот же миг "трах!" в него из нагана - и в яму. Сел я в машину, и погнали мы в город... А на другой день вызывает меня начальник, спрашивает: "Вчера тебе был приказ такого-то убрать?" - "Ну, я его и убрал", - отвечаю. А начальник: "Вот незадача - ему из Москвы сегодня помилование пришло..." Выходит, если бы я не поторопился, жил бы человек. А?
- С того и стала, думаю, Савелия совесть мучить, - негромко говорит Анна Ивановна. Дескать, ну что я наделал -невинную душу загубил. А вдруг и другие, которых я на тот свет отправил, невиновными были? В ту ночь, когда он к нам пришел, я поняла: места он себе не находит... Говорит - будто прощается со мной. И исповедался передо мной потому. А я, старая, грех ведь на душу беру -чужую тайну, хоть через годы, а все ж выдаю...
А может, зря она так на себя, Анна Ивановна-то? Какой же это грех, коли сказанная ею правда послужит кому-то наукой, заставит кого-то задуматься прежде, чем совершить зло. Правда - это ведь самый главный вывод жизни, выстраданный кем-то. Это суровый опыт поколений. Жизнь, как известно, развивается по спирали. Пройдя великие испытания XX века, человек-то по сути остался прежним - слабым, беспамятным, корыстным. Вот и нужно ему напомнить о черных страницах человеческого бытия, дабы люди ужасались при этом и молили Господа, чтобы подобное никогда не повторилось.
... В ту новогоднюю ночь Анна Ивановна видела Савелия Шилкина в последний раз. Говорят, он вскоре сам был репрессирован за то, что выдал кому-то из жалости лишнюю хлебную карточку. На следующий день его и арестовали, -может быть, с карточкой-то его просто проверяли, так сказать, в поддавки с му. жиком сыграли.
"За что? Я же вам верой и правдой служил..." - будто бы в сердцах молвил Савелий при аресте.
"За работу спасибо, - сказали ему, - а за разбазаривание государственной собственности придется отвечать".
Все логично: пришло время инквиза-торам заметать кровавые следы и убирать рядовых палачей, исполнителей, которые слишком много знали.
Но Савелия не расстреляли. Вскоре после ареста оказался он, как потом выяснилось, в Хабаровске, под крылом тамошних чекистов. Снова участвовал в различных грязных делах - такие, как он, кому уже нечего было терять в этой жизни, как никто другой, подходили для этой -работы. Савелию вместе с другими "co-V служивцами" приходилось и грабить, и; убивать. Старожилы помнят, как эта^ страшная братва угоняла в Китай отнятых у крестьян лошадей, после чего вырученные деньги оседали в карманах высоких начальников.
"Я прошел огонь, воду и медные тру- ( бы", - запомнила Анна Ивановна слова, сказанные Савелием в новогоднюю ночь. Но то семечки - самое гнусное было впе-j реди...
За великие грехи - и плата по великому счету. Еще в тридцатые расстреляли' начальника благовещенского ГПУ красав- -ца-садиста и пижона Давыдова. То, говорят люди, была темная, отвратительная и безжалостная личность. Не обошла кара и других душегубов. Но не всех. Не знает Анна Ивановна, что, к примеру, сталось с Савелием Шилкиным. Может, постарел и умер своей смертью. Как умерли своей смертью многие их тех, кто издевался над людьми, отправлял в лагеря, расстреливал. Живут их дети. Иные из них с ужасом взирают на прошлые деяния своих родственников. Другие ничего, смотрят в прошлое пустым взором и не могут отличить добро от зла. Есть и такие, кто по глупости своей или по безумному отчаянию ждут реванша, обвиняя нынешние времена в либерализме и горя желанием "навести должный порядок" в стране. Они упорно ищут того, кто бы подошел им на роль нового Сталина, чтобы начать новый круг ада. Чтобы перевешать на фонарных столбах (эти слова слышатся все чаще и чаще в раскаленной атмосфере российского бытия) сторонников свободы.
Если столбов не хватит, так вот они, лагерные зоны на вечной мерзлоте. И вышки еще не истлели, и бараки не рассыпались. Подправить чуток - и снова можно пользоваться. Да и Савелии Шилкины найдутся. Гены палаческие, похоже, по наследству передаются.
Ох, смотрите в оба, люди. Не отговаривайтесь, мол, моя хата с краю... Все хаты - по кругу. И из этого круга не вырваться никому.
г. Благовещенск
Произведение публиковалось в:
"Русский берег", №2, апрель 1998