Студенческая картошка
Лучшее место для знакомств, для обретения товарищей, друзей — работа. Всё происходит гораздо быстрей, когда попадаешь в колхоз или совхоз, куда тебя направляет учебное заведение. То, в которое ты только что поступил.
Шёл сентябрь 1970 года….. Мы, новоиспечённые первокурсники физмата БГПИ, совершенно предсказуемо оказались на уборке картофеля в совхозе Димский Михайловского района, а не в лекционных аудиториях или факультетских лабораториях. Нас, правда, это ничуть не смущало, так как заранее знали: поступим в вуз — картошка нам будет обеспечена непременно. Да и что это за студенческая жизнь без общежития, без стройотрядов и картофельных баталий?
Руководили нашим отрядом Виктор Михайлович Ступников, Юрий Павлович Сергиенко и Николай Антонович Родионов. Они только что окончили пединститут и были оставлены на кафедре физики преподавателями. В Димском мы жили в каком-то бараке, а у них была отдельная комната, с кроватями. Мы же спали на матрасах, которые стелили прямо на полу. Удобства — во дворе.
Всё, однако, воспринималось, как норма и шло своим чередом: в семь подъём, завтрак в клубе, погрузка в кузов автомашины и—в поле, на уборку картофеля. Стахановцами мы, конечно, не были, но подводить своих преподавателей не хотелось. Я даже как-то решил проявить рвение, для чего вызвался в напарники к Валерке Лебеда. Парень он был крупный, сильный, ящики с картошкой ворочал легко. И вот к нему-то в напарники я и напросился….. Вскоре, однако, он меня так умотал, что от желания стать передовиком не осталось и следа. Как я мог равняться с ним силой? Когда он однажды, сидя на пригорке и переводя дух от тяжкой работы, случайно поставил согнутые в коленях ноги на свой «широкоформатный» плащ, в одеянии сразу же образовались дыры аккурат в размер его ботиночных каблуков.
После ужина мы разбивались на компании по интересам, а кто-то — и на пары по взаимной симпатии. В центре всех посиделок всегда находились Серёжа Панк-рац и Катя Решетникова, которые, когда все уже расходились, оставались наедине. Душой отряда были Слава Демидов, Саша Панькин, Валя Дробышев и Коля Сатурчен-ко. Гитара, музыка, песни, разговоры, а главное, молодость вдохновляли нас и на дела, и на проказы. Однажды вызвал меня к себе Виктор Михайлович и, сделав ряд внушений, спросил: «Ну что, усёк?». Я ему так культурно : «Понял». Он снова: «Усёк?» Я вновь: «Понял…» Виктор Михайлович был старше нас года на три-четыре, и ему, наверное, тоже хотелось и «пожаргонить», и пошалить, и с девчонкой где-нибудь за околицей посидеть до утра. Но человек-то был уже на «государевой службе», вот и приходилось ему следить за порядком в советском общежитии.
А мы, студенты, побывавшие вместе со своими преподавателями на уборке картошки, потом все четыре года учёбы относились к ним как-то по-родственному, не переступая, впрочем, определённую грань, отделяющую преподавателя от студентов. Виктор Михайлович вёл астрономию, и мы встречались с ним не только в аудитории, но и в его «космической» обсерватории на крыше институтского гаража. В очередной раз рассматривая ночное небо, я впервые увидел Сатурн. Завораживающие кольца, ослепительно белый диск и звёзды, мириады звёзд вокруг! Но иногда телескоп в наших руках опускался и направлялся в окна студенческих общежитий, стоящих напротив: там происходило не менее интересное…..
Мы учились на физико-математическом факультете, но наши группы «Е» и «Ж» относились к отделению физики. Мы, физики, не очень любили математику (сту-дентки-математички не в счёт!), но курс лекций по теоретической физике, который читал Александр Фёдорович Баранов, слушали с большим вниманием. Как уж мы эту дисциплину освоили и как потом сдавали экзамены — это другой вопрос, но уважение к преподавателю было искреннее. И хотя у студента в голове всегда есть место для мысли «не важно знать, а важно сдать», — её мы по отношению к предмету Александра Фёдоровича не применяли. Зато квантовая механика, которую нам идеализировала Нелли Васильевна Левицкая,— это было нечто! Может быть, лишь наш студенческий гений Валера Садовой что-то смыслил в ней, да, возможно, ещё Ирина Казак с Леной Григорьевой… Веселее было на лекциях по теоретической механике. Венера Петровна Нейман, сорокалетняя незамужняя женщина, была более склонна к терпеливому объяснению нам, студентам, своей науки, особенно во время экзаменов, когда мы до полуночи засиживались в аудитории, пытаясь довести свои знания хотя бы до уровня захудалой троечки. А вот общую физику мы знали на твёрдую тройку. Некоторые, конечно, на четыре и пять, но основная масса—на три. И не вина в этом преподавателя — Юрия Тимофеевича Левицкого (производя опыты, он часто говорил: «воздух сильно ионизирован»): дело в том, что общую физику мы проходили в школе, в 10-м классе, и второй раз не очень хотелось вновь заострять на ней внимание. Но так как, наряду с необходимыми для избранной нами профессии знаниями-умениями-навыками, важнейшим стимулом было получение стипендии, мы преодолевали неумение воздуха быть «нормально ионизированным» и достойно заканчивали семестры.
Непосредственно же педагогическому мастерству нас учил Борис Иванович Стрелец, внешне напоминавший нам Сирано де Бержерака и тем вызывавший симпатии. А внутренняя красота этого человека раскрывалась, когда он мастерски вёл занятия по методике преподавания физики в средней школе. Завораживающие были уроки! Теория виртуозно переплеталась с примерами из школьной практики, из реальной жизни, что неосознанно заставляло нас проецировать получаемые знания на своё будущее учительство. Борис Иванович наставлял нас: «Где бы вы ни находились, общайтесь с теми, кто рядом; это развивает мышление, речь, интуицию, учит находить нестандартные решения в любой ситуации. Общайтесь с людьми, общайтесь и ещё раз общайтесь!» В то время я ещё не знал и не читал Дейла Карнеги, но сейчас я бы поставил Бориса Ивановича в один ряд с ним.
Ещё со времён уборки картофеля на полях Димского совхоза среди нас, «физиков», образовалась группа «лириков». Прозой почему-то никто не занимался, а вот поэзией... Сначала наше стихотворчество выливалось в форму памфлетов, разнообразных приколов, выраставших из смешных моментов нашей «крестьянской» жизни, из белой зависти к первым влюблённым парам и просто из разнообразия наших характеров. Особенно удавались подобные «стихи» у Славы Демидова и Саши Панькина. Коля Сатурченко, хоть и не был рифмоплётом, тоже всегда находился в центре внимания. У него была улыбка до ушей, а сам он ни минуты не мог оставаться на одном месте, но почему-то все его звали «Тоскливый».
Перекочевав с картофельных грядок за студенческие пюпитры, мы не оставили свои поэтические забавы. Помимо познаний физических и жизненных законов, мы росли и в поэтическом отношении. На этом этапе вперёд очень продвинулся Вячеслав Демидов. В Благовещенске в это время был другой поэт-однофамилец — Станислав Демидов, но наш Слава уже мог и с ним посоперничать. Однако соперничество это длилось недолго: наш Слава бросил институт, женился, и мы потеряли его из виду. Панькин влюбился в Людмилу Басову, однокурсницу из математической группы, и перестал писать. Славу Сима-нушкина отчислили: «физики-лирики» почему-то не приживались на физмате…..
Но есть и исключения из правил….. Из «физиков-лириков» я один дошёл до финиша, и может быть, благодаря им, сошедшим с дистанции, я укрепился во мнении, что кто-то же должен идти дальше. К сегодняшнему дню я издал 17 своих книг, оказал финансовую помощь в выпуске 33 книг других авторов. Так получилось, что из «физика» я постепенно превратился в «лирика». В студенческие годы, заходя в институт, я всегда поворачивал налево, так как физмат находится в левой от входа части здания. А теперь, заходя в альма-матер, поворачиваю направо — в сторону филфака. Вот такая метаморфоза!
Но я по-прежнему люблю преподавателей своего факультета, вспоминаю о них с теплотой в сердце, а в стихах моих частенько фигурируют физико-математические величины. И всегда с гордостью говорю: «А с ректором (сейчас - первым проректором) педагогического университета Юрием Павловичем Сергиенко мы были вместе на студенческой картошке!»
Произведение публиковалось в:
Альманах "АМУР №14". - Благовещенск: Издательство БГПУ, 2015.