Кукушкины слёзы
1
В конце ноября здесь часто шли дожди, а он приехал в шубе. Шелихов знал про здешнюю погоду, но там, откуда он приехал, стояла уже зима, и клясть себя надо было только за то, что поленился взять плащ. Шелихов приехал всего на неделю и думал, что все обойдется. Когда он собирался, ему, впрочем, было плевать на все - он пять лет не был во Владивостоке.
С утра тоже шел дождь, сдабриваемый временами холодными порывами ветра. Поэтому, выйдя из гостиницы, Шелихов сразу же свернул в столовую, далеко идти не хотелось, а в этой столовой вчера был салат из свежих огурцов: не из тепличных, длинных, в целлофане, а из хороших, деревенских, казалось ему, - русских, одним словом.
И сегодня они были - это Шелихов определил по запаху. Он любил вкусно покушать, не сытно - а вкусно, к тому же не курил, и обоняние у него было отменное. Он не спеша снял шубу. Близоруко прищурившись, пригладил волосы у зеркала и, взяв номерок, направился за подносом.
Было рано. Столики еще пустовали, и он расставил тарелки на первом попавшемся. Посолил огурцы, плеснул дополнительно сметаны из стакана и стал тщательно перемешивать.
- Ешь, -донеслось до него. - Ешь... Смотри, как дядя делает.
Шелихов почувствовал, что на него смотрят. Видимо, давно. Он поднял голову. За соседним столиком сидели женщина и мальчик лет пяти-шести. Мальчик неохотно ковырял в огурцах вилкой, держа ее как карандаш. А женщина в упор смотрела на Шелихова.
Шелихов сжевал пластик, машинально еще один, и еще, потом поднял голову снова. Женщина уже смотрела в окно.
«Неужели?» - подумал он. Как бы между прочим надел очки. Украдкой посмотрел на нее, взглянул на мальчика.
Тут женщина повернула голову и поймала его взгляд. Ше-лихов рывком уткнулся в стол. Сомнений не было. Это - Алька.
Он видел в окно, как они, шагнув наружу, свернули в сторону Колхозной. Он бросился к гардеробной, торопливо накинул шубу и выскочил следом. Перебежал перед ползущей трамвайной тушей наискосок улицу, перепрыгнул через трубчатый барьерчик и скорым шагом поднялся к Дзержинке.
Они стояли у троллейбусной остановки. Алька держала над собой зонт, и мальчик жапся к ее ногам. Они сели, когда подошла «двойка». Троллейбус тронулся на разворот, и Шелихов отпрянул за щиты с рекламой. Бесцельно постоял на перекрестке и медленно побрел вниз.
2
А было это в начале семидесятых. Лично для Шелихова это было уже давно. А иначе - он бы так сюда не стремился.
Шелихов дорабатывал тогда последний год из положенных трех после окончания мореходки. Да, оставался последний рейс. Ремонт близился к завершению. Февральско-мар-товскис дни, как и ресторанные вечера, тянулись однообразно. То - на вахте - неспешно, одиноко, в нудном ожидании различных комиссий, друзей, пофузки... То - стремглав, быстрей-быстрей... то... это... жадно, взахлеб.
Вот и в тот хрустящий подмерзшей слякотью вечер они после «Коралла» ввалились в пустую «двойку»: в такси все скопом не разместились. Разомлевший Шелихов и не заметил, как в троллейбусе его убаюкало. Понял это лишь на конечной, когда судорожно проснулся от легких тычков в плечо.
Друзей и подружек не было, кроме одной, которая вежливо его будила. Она была самая невзрачненькая из компании, - а может, это казалось, оттого что неброско оде-га, но уж Шелихов никак не собирался с ней пойти, и вот оказывается, что и живет-то она у черта на куличках. Он мысленно ругнул друзей, которые так легко освободились, так сказать, от них. Надо же было умудриться заснуть!
Шелихову хотелось спать, и он молчал, сдерживая зевоту, когда они шли между однообразных длинных деревянных общежитий. Отсветы от кое-где горящих окон матово сверкали на заледеневшей асфальтовой дорожке.
- Бараки... - буркнул Шелихов.
Зато внутри хорошо, - возразила она. -- Тебя как зовут?
- Шелихов... - Помолчал и пояснил: - Мне не нравятся многие имена, свое тоже. Поэтому люблю прозвища. И особенно не люблю, когда меня громко окликают: Валентин!.. А тебя?
- Алла.
- Ну вот - Шелихов поморщился. - Буду звать Алька. И вот что, Алька, я смотрю, они у вас тут вес одноэтажные, - он кивнул на бараки. - Ты тоже в таком живешь?
- Вот он.
- Я сплю на ходу. Можно у вас где-нибудь перекантоваться? Я в окно, потихоньку... Туфли на мне мягкие, почти не хрустит. - Он потоптался. - Слышишь?.. Я понимаю, что неудобно, но иногда такое состояние бывает, что готов на любой скамейке упасть, ей-богу! И именно сейчас, сию минуту...
- Крайнее окно, - прервала она его и показала рукой. - Минуты через три подойди...
В комнате стояли две кровати. На одной спали. Шелихов осторожно, чтобы не скрипнуть, сел на одеяло свободной, расшнуровал туфли, аккуратно поставил их и с наслаждением вытянулся, мягко провалившись на панцирной сетке. Уже в полусне накинул на себя пальто.
Он проснулся рано утром, почувствовав чужой уют. Тихо собираясь, огляделся. Его кровать стояла у дверей узкой, чуть-чуть пошире окна, комнаты. Наискосок, у окна, другая. Там спали вдвоем.
Легонько открыл окно, воровато спрыгнул, опять же тихо прикрыл створки. В комнате, кажется, так и не услышали.
3
Через два дня у них на ходовых испытаниях заклинило гребной вал. Китобоец на буксире притащили опять в завод. От нечего делать Шелихов взял вечером вина, коробку конфет и на такси помчался через весь город.
В сумерках долго ходил между зеленых дощатых пеналов, пока не нашел нужный, нерешительно стукнул в темное окно. И неожиданно для себя испугался, когда оно, звякнув, приоткрылось.
- Здравствуй, Шелихов.
- Извини меня, -- вместо приветствия сказал он. -Неудобно получилось тогда. Держи, он протянул ей свертки. - Можно я к вам войду?
- Да влезай уж, Шелихов, чего обходить. - Она щелкнула шпингалетом, задернула шторки, потом прошла и включила свет.
- А почему одна? - спросил он, озираясь и щурясь от яркого света.
- Она только что ушла - работает в смену. Шелихов помялся.
- Я на днях в море должен был... А у нас на ходовых сегодня что-то в машине полетело. Механики говорят -тормознемся... На месяц, не меньше.
- А ты кто, Шелихов?
- Штурман.
- Значит, и капитаном будешь?
- Навряд ли...
У нее был прямой, немного заостренный нос, короткая стрижка. Она была хрупка на вид, вернее, так казалось из-за серой водолазки и широкой юбки, что были на ней. «Она похожа на птичку, - подумал Шелихов. - Да и глаза вот близковато посажены». Но страшненькой она ему сегодня отнюдь не казалась. Просто в ресторане она слишком суховато себя вела, сдержанно, в отличие от других. Даже Димыч, который был очень пьян, се не приглашал, или, что верней всего, она ему отказала.
- Улыбнись, - говорил он, когда они выпили. - Ты какая-то с грустинкой и похожа на птичку, если очень серьезная...
- Ешь конфеты, - говорил он, на что она ответила, что боится, а вдруг она станет похожа на белку или бурундука, грызущих орехи...
- Ты славная, - говорил он. - Поняла меня тогда. Я, по правде, и не ожидал, думал, замучаюсь такси здесь ловить, да и вообще - как отсюда выбираться?..
- Но сегодня-то, славу богу, вид у тебя не смертельно усталый...
- Нет, - как отрезал, твердо оборвал Шелихов, -я очень хочу спать, Алька.
- Шелихов, ты же извиняться пришел, Шелихов... - громко шептала она, ухватившись обеими руками за одеяло. - Шелихов...
В постели ее хрупкость стала яростно упругой и еще более притягательной. «Что я делаю... - словно гарпуном пронзило совершенно трезвую голову Шелихова. Но эта яркая, как молния, мысль была такой же и короткой, мгновенной, как и выстрел из гарпунной пушки.
Зачем?... А, все равно...» -- вяло, тупея от страсти, думал Шелихов, встречая уставшее и ставшее столь же вялым сопротивление.
4
Теперь ему было куда пойти.
Эту фразу, когда-то услышанную им, а может, и прочитанную, он любил повторять после ресторана, навеселе, когда его друзья разъезжались по пароходам, а он приподнимал палец вверх и, как ему казалось, с загадочным видом глаголил им: «Нужно, чтобы каждому было куда пойти», -- брал отдельное такси и мчался через весь город - СИЛЬНЫЙ, уверенный, немножечко наглый, ибо для того, чтобы стукнуть среди ночи в окно, нужно быть чуть-чуть наглым.
Алька его всегда впускала. Ночами иногда просыпалась и, вжавшись лицом в костистую грудь Шелихова, шептала: «Зачем я тебя пожалела тогда, а?.. Шелихов?..» Он просыпался, слушал ее приглушенный, обжигаюший грудь шепот и молчал. «Я гадкая. Она меня вправе презирать, правда же?..» С некоторых пор ее отношения с соседкой по комнате стали натянутыми. Шелихов лохматил ее короткие волосы, бережно давил на затылок, прижимая еще сильнее к груди, и она затихала.
Раза два она затащила его вечером в окраинное кафе, которое было недалеко от общежития. Там было много заводских, и ей нравилось слегка кокетничать с Шелихо-вым. С большим и красивым Шелиховым, который чувствовал это и даже подыгрывал ей.
В одно из воскресений они на электричке уехали за город. Торопясь, - безвкусно - пообедали в переполненной станционной «стекляшке». А потом поднялись в сопки, прочь от залива, санатория, дач, от шума и скрежета проходящих поездов.
В сопках еще ноздревато стыл снег, но на южных склонах большими конопушками тепловато вылезли хвойно-желтые проплешины. Одну из них они облюбовали и сели.
Шелихов, помучившись, поджег старый трухлявый пенек, обложил его шишками и прошлогодней хвоей, которая вначале темнела, пахуче исходила едко-желтым дымом, а потом вспыхивала трескуче-колючим пламенем. Вершины сосен ласкал ветер, залетавший с залива. Порой он налетал сильными порывами, и сосны шумели, а ветер по кругу - с севера на юг через запад - бился среди сопок, затихая, и дым от костра, так же по кругу, обволакивал сначала Альку, которая, зажмурившись, припадала к плечу Шелихова, скороговоркой талдыча детскую присказку, а следом и самого Шелихова, загодя вдохнувшего впрок чистого воздуха.
- Слышишь? - вдруг встрепенулась Алька и запрокинула лицо кверху.
Прищурившись, - у него тогда уже начинало портиться зрение, - он стал всматриваться в небо.
- Вороны, что ли?
- Нет, Шелихов, это вороны.
Высоко в небе, как две хвоинки в родниковом омуточ-ке, концентрированно кружились, неспешно полоскаясь в воздушных струях, две птицы. И словно по спирали, сверху вниз, накатывалось, то стихая, то усиливаясь: «Кру-у... Кру-у... Кру-у-ук!..»
- Воркуют. - сказала Алька. - Они начинают рано, еще в феврале... Ты знаешь, - взбудоражилась она, - вот принято говорить, что воркуют голуби. А еще говорят: гулят, и мама у меня так тоже говорила, и вот это, пожалуй, правильней. А вот воркуют - вороны... Да и корень даже обший: вороны воркуют... Прислушайся только...
- Постой, так ворона, это что - совсем другое?..
- Конечно. - Она стояла, спиной прислонившись к
сосне. Лицо, раскрасневшееся от костра, по-прежнему было
вздернуто к небу. - Воронов гораздо меньше, чем ворон,
и к жилью человека они подлетают очень редко. Лишь в стылые зимы, очень ранним утром, и кормятся молча, и так же молча улетают в тайгу, и гнездо у них в одном и том же месте всегда, они живут оседло. Это скрытная птица. Если верить легенде, что они столетия живут, - представляешь, очевидцами чего они были? - Она развернулась к Шелихову.
- Сядь, птичка, - ласково пригласил он к костру.
- Не смейся, - она положила голову ему на колени, все так же глядя в вышину. - Они видели первые фрегаты, вошедшие в этот залив, первый паровоз, а может, они были на Камчатке и первыми приветствовали твоего знаменитого однофамильца, - стрельнула она снизу глазами. - А главное... Главное - они однолюбы. Паруются они на всю дол1ую жизнь... Сто лет одиночества... В будущем году приеду сюда пораньше. - Она вдруг умолкла и резко выпрямилась.
- Откуда ты все это знаешь?
- На биофак поступала... Вечереет, - передернула плечами. - Пойдем, Шелихов.
Оттаявшие полянки второпях покрывались льдисто)! корочкой, которая в лучах скатившегося солнца поблескивала сахарными петушками. Ветер стих. Звон от хруста под ногами, казалось, зависал на шишкасто-смолистых ветках.
Шелихову было хорошо, и чтобы сделать Альке приятное, он на обратном пути сам предложил поужинать в заводском кафе.
Одежда все еще пахла костром, в ноздрях стоял клейкий запах весенних сосен, из музыкального автомата неслось про Манчестер и Ливерпуль, красное вино было терпко в меру, как раз к мясу, ноги в тепле натруженно ныли, словом, Шелихову было здорово. Это особенно приятно в преддверии рейса.
- Ты что ковыряешь? - спросил он Альку, лениво начавшую было резать антрекот, а потом бросившую нож. - Неужели не проголодалась?
- Сейчас бы курочку, - мечтательно ответила она.
- Так что молчала-то, сейчас закажем, - он стал торопливо прожевывать мясо. - Минуту, - сглотнув, он развернулся к официанту.
- Да нет, Шелихов... Я о домашней говорю. Посмотри завтра на рынке курицу, а я ее так приготовлю - пальчики проглотишь! С лимоном ел?
- Нет, - удивленно ответил Шелихов. - Как это - с лимоном?..
- И я нет. Но вот хочется с лимончиком - и все! Втемяшилось в голову. И вообще, по-моему, я беременна. - Она схватила Шелихова за руку. -- Только ты ничего не думай! Ни о чем не беспокойся, хорошо? Да не пугайся ты, Шелихов... Бога ради, не переживай! - Теперь она держала его за палец, но Шелихов высвободил и его. -Все обойдется, Шелихов... Ну, улыбнись!.. Ты же силь-ненький какой, - она схватила вновь его ладонь и потянула танцевать.
Но на другой день Шелихов не купил курицу. Он просто не мог. Не вышел на вахту третий помощник капитана, и Шелихов тянул за нею, следующие сутки - за себя. Затем вновь нахлынули ходовые испытания, снова погрузка продуктов, висевших на его шее. Приказ - всем на борту: в любой момент могли уйти на рейд. Короче, отходная горячка захлестнула его. Разумеется, можно было выкроить часок, но прошло уже несколько дней, и она могла подумать, что он испугался, смалодушничал, и его объяснения показались бы надуманными оправданиями, да и, в конце концов, если гак сложились обстоятельства, он же не намеренно отлынивал от встречи, совесть его чиста...
В море, па вторые сутки, когда все земные служебные хлопоты остались позади и началась размеренно-устремленная морская жизнь, он с ужасом вспомнил, что даже не знает ее фамилии. Спрашивал когда-то - и забыл.
Вначале он себя чувствовал неуютно. Можно сказать, подлецом. Но началась охота, все притерлось, месяц шел за месяцем. Тут тяжело заболел отец. Навалились новые хлопоты. И он успокоил себя тем, что она же сказала - не беспокойся... И в тот вечер, к тому же, они больше к этому не возвращались...
В день прихода он получил телеграмму о смерти отца и вылетел на похороны. Вернувшись, взял расчет, «завязывая» с морем. А когда тебе кажется, что уезжаешь навсегда, что ты действительно «завязал» с этим местом навсегда, то хочется уехать как можно скорее. Покинуть все, обрубая концы. Что он и сделал.
5
- Слушай.. Но ты вот задумывался о смысле жизни капитально? -- мучил Шелихов командированного, сидевшего с ним за ресторанным столиком. - Чтобы до боли, чтобы несколько дней, чтоб вот спать не мог'.'
Весь день он понемногу пил, но спасительное расслабление не наступало. Тяжелый хмель сдавливал голову, лишь на какие-то минуты отпуская после очередной порции, чтобы навалиться еще грузнее.
Шелихов соседу порядком надоел, и тот в ответ раздраженно мычал междометия.
Не хочешь отвечать, да? Не хочешь, как говорит мой друг, за жизнь ничего сказать?
В «Золотом Роге», как всегда, было много приезжей публики. «Да ведь и я чужой», - отметил про себя Шелихов. Он был не настолько пьян, чтобы так нудно привязаться к человеку, но и не настолько трезв, чтобы сидеть молча. Он жаждал действия, вернее, предчувствовал его.
- Не желаешь, значит, Викентий...
- Вениамин, - поправил командированный.
- А... все равно... Имена у нас с тобой, брат... Слушай! - заерзал в кресле Шелихов. - Скажи мне, чем отличается ворон от вороны?
- Это что, загадка-анекдот, что ли?
- Какой еще анекдот, - Шелихов помрачнел. - Что ты знаешь о кукушках? - вдруг строго и трезво спросил он.
- Ну... кукуют, - опешил от неожиданного поворота событий Вениамин. - Чужие гнезда вроде разоряют...
- Ну уж пе-е-ет, - перебил Шелихов. - Им чужие гнезда во как нужны, - он провел большим пальцем у воротничка. - Потому что у них своего гнезда нет, не было, а может, и было когда-то, черт их разберет, но сейчас нету, и желания заводить его они не испытывают, и совесть их, понимаешь, не мучит!
- Вспомнил, вспомнил... - поддакнул Вениамин. - И цветочки есть такие, синенькие... Кукушкины слезки называются! Мол, кукушка распихает своих детей по людям... - он запнулся, - это я образно, а потом летает и плачет, и где слеза упадет -- там и цветочек, фио-летовенький такой. Все больше по низинкам, в болотцах, в кочке...
- Разновидность ириса, - глухо произнес Шелихов.
- Что?.. Не знаю. У нас так и зовут - кукушкины слезки.
- В низинках, говоришь, в болоте. Вот и я весь в тине. Прожил три десятка, как в болоте просидел. А вроде бы мотался по свету... И здесь... и там. С кочки на кочку прыгал, но так никуда и не выбрался...
Вениамин протянул пачку с сигаретами. Шелихов отрицательно мотнул головой, допил рюмку и поднялся.
- Я пошел, - сказал он. - Прощай. Ты хороший мужик, Венедикт, - и в подтверждение сказанному он поднял сжатый кулак.
Таксист подождать отказался. Сильно настаивать Шелихов не решился, он предугадывал, что это надолго. И boi он бродил под холодным дождем среди одинаковых бараков, выискивал тот далекий, по-ночному знакомый, каждый раз придирчиво проверяя по сохранившимся в памяти приметам: тот или нет? Он боялся ошибиться.
Долго разговаривал с вахтершей, с жильцами, длинно и путано объяснял. Звонили на завод, спрашивали у ночной смены, потом еще 1де-то.
Когда он вышел наружу, твердя про себя набор из пяти цифр - номера дома и квартиры, - дождь лил еще пуще. Шелихов чувствовал себя, как в горячке. В каком-то сомнамбулическом состоянии он спустился к троллейбусной остановке и там остановил первую же машину.
- ...Где-то в этом краю улица имени Чапаева... на ней несколько многоэтажных домов. Окажите любезность, пожалуйста...
Исхлестанные дождем корпуса, тускловатый свет за размыто-струйчатыми стеклами, стекающая с крыш сплошная спена воды, которая уже переливается за порожек подъезда.
Коридор малосемеск с десятью дверями под трехзначными номерами. Следы за ним от мокрых ног... и - капельной россыпью - с набухшей сосульчатой шубы. Все плывет перед глазами... ах, это очки запотели... нужная дверь, звонок...
- Входи... Я не ошиблась: это был ты, Шелихов... Ну как, стал капитаном? - Она стояла, запахнувшись в халат, все такая же хрупкая на вид и похожая на птичку, а точнее, на взрослую-взрослую птичку...
Из комнаты, раздирая глаза, прошлепал мальчик и, прижавшись, обнял ее за ногу.
- Проснулся?..
- Ты кто? - враз оживившись, произнес мальчик. -Такой поздний дяденька...
- Это Шелихов, сынок. - Она поласкала его за волосы.
- Просто Шелихов... Иди, Сережа, спи. - Она подтолкнула его обратно. Прошла в ванную и вынесла полотенце.
- Ты сейчас похож на бобра, Шелихов, - и пошла укладывать сына.
Не снимая шубы, с полотенцем в руках, он тихо сел на пол, вытянув ноги вперед. Вытер лицо, яростно растер волосы. Капельки воды по шее бежать перестали.
- Кажется, я становлюсь никем, Алька, - как бы отвечая на вопрос, сам себе сказал Шелихов.
Отдыхая, он ненадолго расслабился: ему нужны были силы на обратный путь. Много-много сил потребуется, чтобы уйти. Уйти, чтобы вернуться.
1980
Произведение публиковалось в:
"До коммунизма и после": повесть, рассказы. – Благовещенск : РИО, 2003.