Премьера фильма в Моршанске
... допустим на минуту, что девушка Ассоль (из «Алых парусов») живет не в деревне Каперне, одетой «покрывалами воздушного золота», а в Моршанске...
Андрей Платонов. «Рассказы А. Грина».
Кино Скреплев любил с детства. Впрочем, в детстве все любят кино. Главное - он эту любовь сохранил и пронес через три десятка последующих лет своей особо ничем не выдающейся жизни. А во взрослую жизнь ворвалось, помимо школы, первых умных книжек, первых экзаменов, первых поцелуев, института, снова экзаменов, очередей, работы, женитьбы, ребенка, другой работы, временного жилья, первых умных женщин, военных переподготовок и сборов, поездок на картошку, вот в эту-то жизнь и вонзилось, намертво застряв, оплывая и расползаясь все шире, всемогущее телевидение. Но, на зависть многим, Скреплев очень легко отрывался от уютного, соседствующего с телеящиком, домашнего комфорта ради похода в кинотеатр, порой и не на совсем удавшийся фильм. Особенно любил это делать зимой. Ходил он обычно один, так как жена уже давно компанию ему не составляла, считая такие походы блажью, «закидоном», да и мало ли какие странности могут быть у человека. Временами Скреплев задумывался, каких мук ей это стоило раньше, до замужества, когда они чуть не ежедневно бывапи в кино. Но на память приходили классические примеры из кино и литературы, когда женщины, чтобы выйти замуж, терпели и не то, и он понимал, что ему, в общем-то, повезло: ходить в кино ему никто не мешает. Правда, приходилось обманывать ребенка. Тягучими зимними вечерами, когда Скреплев потихоньку в прихожей облачался в шубу, всовывал ноги в теплые, предварительно просушенные на радиаторе валенки, кутал шею шарфом, к нему, оторвавшись от игрушек, выходил сын. «Ты куда, папа?» - «На работу», - с печальной улыбкой лгал Скреплев. Что такое кино - сын уже знал, но для просмотра картины он был еще мал, и поэтому с еще более печальной гримасой Скреплев ждал следующей фразы, в которой уже ощущалась материнская деловитость: «Денежки зарабатывать?». «Да, да», - торопливо обрывал он сына. Они делали друг другу ручкой, и Скреплев, с предательским чувством вины, быстро выходил в морозный, хрусткий от пороши, затуманенный вечер.
В городке, где прошло детство Скреплева, раньше было два кинотеатра. Оба бревенчатые, постройки 20-30-х годов, с печным отоплением, с двумя выходами из зала прямо на улицу, зашторенными тяжелым вишневым бархатом. И когда во время сеанса раздавался пронзительно пищавший скрежет гардинных колец, а раздавался он всегда нежданно и нежеланно, - это билетерша готовила двери на выход, - сердечко сдавливало: неужели конец! И хотелось растянуть последние кадры до бесконечности, хотелось, чтобы погас свет, обвалился потолок, порвалась лента. Чтобы никуда не выходить, чтобы кино продолжалось еще и еще. Но лента кончалась, в кинобудке что-то лязгало, в зале вспыхивал свет; брякнув, спадали с дверей кованые крючки, и с клубами пара на улицу вываливалась ребятня, возбужденная и засидевшаяся, промаргивавшаяся на свету, с резью в отвыкших от снега и солнца глазах, с реальной резью, еще раз напоминавшей: кино кончилось. Был в городке еще и клуб, тоже деревянный, и в нем тоже крутили кино. В зимние каникулы список фильмов и расписание сеансов для детей вывешивали заранее. И это была пытка: куда пойти? В одном «Красные дьяволята», в другом «Звезда», в клубе «Добровольцы». А рубль один. Большой желтый рубль старыми деньгами, замусоленный, сложенный бессчетное число раз в маленький квадратик, зажатый в кулачке, а кулачок в сырой, связанной из козьей шерсти рукавичке, пришитой за тесемочку к обтрепанному обшлагу измызганной - для улицы - фуфайки. Детский билет стоил один рубль. И давали его не каждый день; а еще на рубль можно было купить на вокзале облитый розово-сладкой глазурью пряник, или два брикетика - на два укуса каждый - твердого какао с сахаром, или брикет прессованного фруктового жмыха, именуемого чаем. Выбирать нужно было что-нибудь одно.
Иногда, но это случалось очень и очень редко, удавалось прошмыгнуть без билета мимо жуткой в своей строгости билетерши. Она стояла в дверях, предусмотрительно раскрытых на одну створку, в неизменной плюшевой жакетке, зорко посверкивая глазками из-под вытертой шали: старой, мышиного цвета, потраченной молью, отчего лицо ее, изрытое оспой, как бы сливалось с этой шалью и оставались одни глаза, от взгляда которых, как казалось Скреплеву, было некуда деться.
Истопник вносил с улицы охапку заснеженных дров, подходил, шаркая обледенело-заскорузлыми валенками по скособоченному полу, к дверям в зал, и тут - не зевай! Билетерша вынужденно приоткрывала истопнику вторую половинку дверей, а счастливые обладатели билетов, галдя и размахивая все враз блекло-синими бумажными полосками, слегка надавливали на бабку, образуя заранее обговоренную бузу, и два-три шпанца ныряли под дрова истопника, падали в полумрак полуосвещенного зала, врассыпную кидаясь по самым темным углам, забивались под валенки и стулья сидевших и ждали, когда начнется кинохроника, чтобы выбраться потихонечку и, вытягивая голову, как суслики, просидеть на корточках весь сеанс с занемевшими до судорог ногами и одеревеневшей шеей.
Несколько лет спустя, когда Скреплев стал почитывать толстые журналы, блекло-небесная «новомировская» обложка всегда напоминала ему кино, и, получая в библиотеке очередной номер, он испытывал такую же тихую радость, какую испытывал в детстве, когда, затюканный и мокрый, измятый и сопящий, отваливал от окошечка билетной кассы со стиснутым в потных пальцах небесно-синим клочком бумаги.
Когда, поскитавшись по городам и весям, Скреплев вернулся в родные Палестины, то обнаружил там новенький двухэтажный современный кинотеатр с просторным фойе, буфетом, мужской и дамской комнатами, с крутопокатым полом кинозала, к которому стулья прикручены в шахматном порядке, а потому с любого места - как на ладони - виден весь широкоформатный экран. Но особо насладиться киношной жизнью Скреплеву не довелось. Однажды поздним вечером, спустя полчаса после окончания последнего сеанса, рухнуло потолочное перекрытие зрительного зала и кинобудки. К счастью, никто не пострадал: киномеханик и обслуга гоняли чаи в билетной кассе. Конечно, напугались они изрядно. Возник пожар.
Потом вместо свежих фильмов в бывший кинотеатр привозили представителей различных комиссий. О чем они судили-рядили, Скреплеву было неизвестно, да и легче от этого не стало бы: кино крутить негде. Но, что удивило Скреплева, значительно хуже кое-кому тоже не стало. По крайней мере, никто официально наказан не был. И до сих пор посещает Скреплева иногда крамольная мысль: а может, где-то там, в верхах, сей объект числится как действующий? Вначале его обнесли глухим забором, регулярно подновляемым и подкрашиваемым к праздникам и демонстрациям. Скреплев ходил мимо кинотеатра каждый день на работу, мимо темного, обгоревшего, холодного и пустого, и постепенно привык. Когда слышался стук топоров, запах свежей краски, сочные перепалки работяг за забором, он останавливался, оглядывался кругом и еще раз отмечал: да, наступила весна; или - вот и все, действительно, скоро снег и зима, как ни крути, а год прошел. Кинотеатр стоял под сопкой, и в хорошие дни Скреплев не ленился и шел с работы окружной дорогой - через сопку. Наверху отдыхал, смотрел вниз на город, на планировку улиц и станционных путей, на ряд старых, довоенных бараков, тянувшихся вдоль железной дороги, на виадук, переброшенный через нее, на далекую речку, протекавшую под противоположной сопкой, и лишь в последнюю очередь переводил взгляд прямо вниз, на застывшую коробку кинотеатра, на его крышу с зияющей - в две трети - аккуратной дырой. И каждый раз содрогался от неподдельного ужаса, глядя на этот зев, и думал: а если бы обвалилось часом раньше?
Так прошло еще несколько лет, и как-то, взбираясь на сопку, Скреплев услышал рев моторов. Несколько тягачей и танков, опутав со знанием дела почерневший каркас здания тросами и стяжками, растягивали его в разные стороны. Кинотеатр трещал и осыпался, пищали тросы, временами звонко срываясь с неподдающихся, на совесть сложенных отдельных кусков стен. В облаках пыли он споро рушился, разваливаясь на глазах. В носу пощекотывало от резкого запаха отработанного газойля, плотной волной уходившего косо вверх - по склонам и дальше, через сопку.
На следующий день на развалинах по-медвежьи урчали, поблескивая мощными ножами, оранжевые катерпил-леры, натужно грейдируя от сопки и сваливая под откос остатки стен и фундамента. А еще через день смуглые ребята экономно, с кавказской деловитостью расшвыривали с машин лопатами сизо-дымящийся битум и тут же укатывали его маленьким, как бы игрушечным, -- очевидно, возимым с собою повсюду - желтеньким каточ-ком.
Так на родине Скреплева на месте кинотеатра с названием «Подвиг» по иронии судьбы появилась площадь Победы. Победы чего? Над чем? - так и хотелось прокричать Скреплеву во время очередных сессий горисполкома и райисполкома. Но Скреплев не был депутатом. Он просто любил кино, и когда осенью восемьдесят пятого года, после стольких лет спокойной жизни, судьба забросила его в европейскую часть страны, на моршанский базар, выбредая с которого, он уткнулся взглядом в афишу с надписью «премьера фильма», у него, как в детстве, приятно екнуло сердце, хотя и принято считать, что екает только селезенка.
Вначале он подумал, что это так здесь пропагандируют первый день демонстрации очередного кинофильма, но, перейдя дорогу и приблизившись к кинотеатру, разглядел более подробно рекламу, из которой значилось, что премьера состоится вечером, присутствуют режиссер-постановщик, фамилия которого ничего Скреплеву не говорила, исполнительница главной роли и другие актеры. Цена билета - один рубль. Скреплев прошел в кассу и неуверенно спросил билет на премьеру. Очень удивился, когда поинтересовались: какой ряд предпочитаете?
Ожидая вечером какого-то подвоха от премьеры, он спустился по ступенькам кинотеатра. «Почему мало продано билетов? - размышлял Скреплев, переходя обратно улицу наискосок, по тяжелой осенней пыли, прямо к гостинице. - Народ, наверное, привык. Средняя полоса, все под боком. Съемочным группам удобно: ночь поспал в поезде, днем погулял, вечером встретился со зрителем и опять в вагон, домой».
Но никакого подвоха не произошло. Зал был полон, лишь передние ряды пустовато щетинились торчком зависшими сиденьями.
Раздались хлопки. Со стороны одного из входов в зал, вдоль стены, по ступенчатому проходу, смешно перебирая худыми ногами, с режиссерским хладнокровием и немножко как бы снобизмом, направлялся вниз, на неуютно-голый пятачок перед экраном, высокий мужчина в костюме-тройке. Пройдя на середину, он, с улыбающимся лицом, повернулся к публике и поднял кверху руку. При этом он сильно зажмурился, что, вероятно, должно было означать его максимальную улыбчивость. Аплодисменты стихли. Его представили, и режиссер стал говорить о волнующем моменте в жизни всей киногруппы. Представляя, перечислили картины, снятые им раньше. Их было три, две из которых Скреплев видел. Больше ему понравилась первая работа, о мужестве человека в безвыходной военной ситуации. Приключенческий фильм, последовавший потом, Скреплеву посмотреть не удалось. Зато третий - о пожарниках - особого удовольствия Скреплеву не доставил. Так, средней руки добротная халтура. Вероятно, по заказу.
- ...Вообще-то, натуру мы могли бы снять и на юге, но решили работать на местах, конкретно приближенных к изображаемой в фильме действительности. Да и как заменить оловянность Белого моря, его знаменитые приливы и отливы, белые ночи, дощатость архангельских тротуаров, -- продолжал рассказывать режиссер, регулярно пожмуриваясь. - Это вызвало большие трудности. Во-первых, не было погоды, а во-вторых, было очень холодно и в солнечные дни, все мерзли, например, наш хороший молодой актер... - он назвал фамилию и фильмы, в которых тот снимался, - игравший стармеха, «деда» по-флотски, по ходу действия часто появлялся на мостике, выныривая из жаркого чрева машинного отделения. Этой жар-кости разгоряченного тела, пота он добивался с помощью вазелина, и так несколько дублей... В-третьих, когда отправили в Москву часть материала, то оказалось, что пленка у нас не той чувствительности, бракованная. Оператор, конечно, психовал: я тебе любое море в тазике воды изображу! Многое пришлось снимать заново. Поневоле начинаешь понимать тот ужас и ту боль, проникаешься тем гневом и злостью, что испытывали наши сверстники-североморцы в годы войны. Мы посвятили свою работу славной годовщине Великой Победы! Хотя самой войны в фильме не слишком уж и много, больше рассказано о трудностях и невзгодах военных лет, о первой любви, о трудной судьбе наших дорогих женщин-тружениц, в тылу вынесших на своих хрупких плечах такую войну. К сожалению, наша популярная народная артистка... - услышав известное имя, зал одобрительно загудел, - - занятая в нашей картине, не смогла приехать на встречу с вами. И здесь я открою вам тайну: по многочисленным просьбам телезрителей на телевидении идет работа над продолжением нам всем полюбившегося фильма. Вняв бесчисленным пожеланиям, писатель написал продолжение романа, по которому и был сделан сценарий. Съемки заканчиваются, и всех нас в скором времени ожидает новая прелестная встреча с дорогими нашему сердцу героями. Нет с нами и исполнителя главной роли. Он успешно закончил ВГИК и служит сейчас в армии. Думаю, что обстановка, царившая на съемках, та самодисциплина и самоотдача, с которыми он работал, пригодились ему сейчас, во время службы. Но зато сегодня в зрительном зале на премьере присутствует исполнительница главной женской роли
- Ниночка... - ив очередной раз прижмурившись лицом как можно шире, он представил угловато-хрупкую, словно бы надтреснуто-хрустящую, должно быть, так казалось из-за туфель на высоком каблуке, женщину-подростка, с фигурой травести, в белом платье, с распущенными по плечам белыми волосами, с высоким ломким голосом, которым она сразу же заговорила с публикой.
Актриса говорила о многочисленных детских ролях, сыгранных ею до этого фильма, об экранных «папах» и «мамах», которым очень благодарна и с которыми до сих пор у нее хорошие отношения, она прямо так и зовет их
- папа и мама, о своей признательности Артуру Афанасьевичу - здесь режиссер смущенно повел головой: ай-ай, мол, не стоит, ты заслужила это, - остановившему выбор на ней, доверие которого оправдала ли она, убедительно и ощутимо раскрыла ли она тонкие и сложные движения души своей героини, судить сейчас вам, дорогой зритель... О своей партнерской помощи дебютанту, большому и сильному Васе, исполнителю главной роли, с которым поначалу никак не могла найти общий язык. И вообще, она сегодня очень и очень волнуется, это ее первая взрослая роль...
Тут, глухо рокотнув гитарной декой, задев ею, очевидно, о подлокотник кресла и тотчас же присмирив ее, на место актрисы упруго вынес себя, тоже в костюме-тройке, невысокий крепыш, представлявший, стало быть, тех, о ком в афише упомянуто: «и другие актеры». Он ударил по струнам и громко запел, энергично пристукивая в такт носком ботинка, песню военных лет.
- Дорогие моршанцы! - закончив петь и предупредив проклюнувшиеся было аплодисменты, с ходу обратился крепыш к зрителям. - Мне кажется, я вас всех давно знаю. Мы с вами, можно сказать, земляки. - По рядам пронесся заинтересованный шумок. - Много-много раз я проезжал и проезжаю через вашу станцию на нашем родном пензенском экспрессе. А езжу я на родину, в город Белинский, бывший Чембар, где живет моя мама! - Здесь актеру сдержать зал было трудно, и ему долго аплодировали. - И вот актерская судьба подарила мне счастливый случай знакомства с вашим городом и вами воочию, чему я очень и очень рад!
Публика актера принимала горячо, и он им рассказывал всякие потешные случаи из киносъемочной жизни. А Скреплев подумал, неизвестно к чему, что по забайкало-якутским понятиям все уроженцы средней полосы России смело считаются земляками испокон веков. Должно быть, от их малости, - вернее, от осознания этой малости на пустынно-огромной, промерзшей и настывшей большую часть года таежной земле.
На передний план вновь выдвинулся режиссер и, поведя в сторону актера рукой, заговорил:
- Так уж получилось, что большинство ролей, сыгранных Виктором, - это роли простых солдат, матросов, партизан в фильмах о войне. Порой роли небольшие, эпизодические, но все они сыграны мастерски и добротно. Мама у него всегда переживает, когда Виктор на экране «погибает». - Виктор улыбнулся. - И вообще, я должен сказать: в кино ничего второстепенного, второсортного не бывает. В настоящем кино важно все. Теперь, я думаю, настало время и посмотреть сам фильм. После просмотра мы ответим на все ваши вопросы. - Пропустив вперед Ниночку и Виктора, он, шаркая друг о дружку мосластыми коленками, с профессиональной сдержанностью, при медленно гаснувшем освещении стал подниматься наверх.
Быть может, смотри этот фильм Скреплев обычным порядком, он и внимания ни на что бы не обратил, не испытал бы никакого расстройства, а тем более - переживания и грустного сострадания к людям, сделавшим эту картину. Рядовой фильм рядового уровня, рядовой эпизод из жизни огромной кинематографической системы. И хоть одергивал Скреплев себя, что не нужно слишком предвзято относиться к тому или иному неудачно отснятому куску, не нужно субъективно судить о том, чего досконально не знаешь: благородная задача у ребят была, и не тебе решать, как они с этой задачей справились, о войне снимать тяжело... Но уж очень нелепы были иные огрехи и уж как-то назойливо лезли в глаза. И откормленно-бодренький не то боцман, не то старшина, ублажающий береговых бабенок, да и сами принаряженные женщины, выглядевшие чересчур перестрадательно, подчеркнуто - до театральности - по-фронтовому, и адмирал с прической светского льва, и радарные антенны, беспрестанно попадающие в кадр, на еще тогда безрадарном флоте, и переигровка с нажимом жаркой любовной истомы на отнюдь не жарком осеннем фоне, ну и тому подобное... Фильм закончился счастливо: задание выполнено, герой жив, героиня жива тоже.
Вспыхнул свет. Вспыхнули аплодисменты, и не то чтобы вежливые: большинство хлопало всерьез, от души. Виктор вновь запел под гитару. И в этом фильме сигнальщик, которого он играл, погибает в самом начале боевой обстановки... Лицо крупным планом, залитое бутафорской кровью, болевая гримаса, блестящие зубы... Опять будет волноваться мама.
В верхних рядах раздалась непонятная возня, загремела бутылочно-тяжелым звоном, скатываясь по полу, пустая стеклянная тара. Все зашикали, но милиционер уже полувыводил-полутащил на себе так и не проснувшегося толком, ошалелого от непонятности происходящего, какою-то пьяненького.
Виктор допел песню и - под аплодисменты - к нему присоединились и встали по бокам актриса и режиссер.
- Давайте вопросы!
В зале местами пошушукались и затихли.
- Ну-ну... Посмелее! - щурился на публику режиссер. Стрельнув сиденьем, нарушила тишину женщина со
строгой прической административно-ответственного работника и попросила поделиться творческими планами.
- Видите ли... как вам сказать, - начал режиссер, сцепив перед грудью кисти рук и поочередно, как бы ощупывая, стаи разминать их, манипулируя длиннющими пальцами. -- Кино - это сложный механизм, где, как говорится, один предполагает, а другие располагают. Заканчивая работу над этим фильмом, я представил на студию сценарий одного мюзикла. Сейчас он находится в стадии утверждения, а это очень длинная петрушка, но мы надеемся, - он опять улыбнулся на свой манер и глянул на актрису, - что все закончится благополучно. Над мюзиклом мне работать еще не приходилось. Это очень трудный жанр, предстоит интересная работа, и, так и быть, открою еще один небольшой секрет: на главную роль будем пробовать Ниночку, если, конечно, она даст согласие.
- О чем разговор, Артур Афанасьевич! Постучите по дереву... - взволнованно и суеверно подыграта Ниночка.
- Что ж, позвольте от имени нас всех, присутствующих здесь в зале, - заговорила ответственная женщина, - пожелать вам творческих успехов в создании новых кинокартин и от всей души поблагодарить за представленное нам всем удовольствие стать первыми зрителями вашего фильма! И вручить вам наш приветственный адрес!
- и, оглянувшись в зал, словно за поддержкой, натренированно зааплодировала.
- Спасибо, спасибо... - держа под мышкой приветственный адрес и пережидая аплодисменты, разворачивал в разные стороны в полупоклоне свой серо-ожилстен-ный корпус кинорежиссер. - Спасибо... Может, у кого-то еще есть что-нибудь?.. Что-то не активно вы...
Позже Скреплев никак не мог вспомнить именно тот момент, когда он встал и поднял руку. Или вначале поднял руку, а потом встал? Что толкнуло его? Почему? Скромный по натуре своей, должно быть, почувствовал смелую безнаказанность в незнакомой обстановке: ни друзей, ни родных, ни тебе сослуживцев, ни начальства... И районное руководство совсем другое, и оглядываться на него тоже совсем не надо. Беззаботная смелость постороннего для этих мест командированного?.. Но шаг был сделан. Он стоял, ощущая прилив крови к голове; в ушах ватно-стрекочущий звон. Кое-где поднявшиеся было со своих мест люди снова сели. Режиссер о чем-то спросил Скреплева, оцепеневшего от своей смелости, мучительно улавливавшего одну, ту самую, мысль из многих, роившихся в голове, ту, которая бы яснее и короче выразила суть того, о чем он думал во время просмотра и после, когда вот так неожиданно встал и поднял руку.
- Простите меня... - начал Скреплев.
- Ради бога, что вы? - с закономерно-неизбежным радушием столичного родственника, наконец-то выпроводившего тещу, повел руками в стороны Артур Афанасьевич.
- С сегодняшним я видел три ваших фильма... Наиболее сильное, что ли, впечатление произвел ваш первый фильм. Но это и естественно: над первой работой должно больше стараться, вроде визитной карточки. Вот вы говорили, что у нас в стране в год выходит примерно сотни две картин, на разных студиях...
- Да-да... Совершенно верно.
- В среднем через два-три года выходили и ваши очередные работы. А у вас вот не было мучительного желания сделать фильм, вошедший бы в тройку, или там в десятку лучших фильмов года? Конечно, извините меня... Я в чем-то бестактен, но вот сделать до боли серьезный фильм, помучиться, может, в чем-то, но не идти на компромисс... Перескочить тот уровень, с которым вы начали работать в кинематографе?.. Ведь и...
- Я вас понял, - прервал Скреплева режиссер и улыбнулся многочисленными лучиками-морщинками своего лица. - Теперь вы меня извините: кем вы работаете?
- Я инженер.
- А кем хотели стать, только по-честному? Скреплев покраснел, как будто его улучили в чем-то
нехорошем.
- Да, я поступал на архитектурный, но не прошел по конкурсу и подался на ВиК...
- Простите, не понял?
- ВиК - это водоснабжение и канализация. Сейчас в городской бане монтирую новое котельно-паровое оборудование. Да, я сожалею, - неизвестно почему озлобился Скреплев, -- сожалею, что решил сэкономить год и не попробовал по второму разу на архитектурный. Но вы-то, насколько я понял, хотели стать режиссером и стали!
- К сожалению, я вынужден опять повториться: кино - это очень сложная штука. Понимаете, режиссер в кинематографе получает зарплату только тогда, когда снимает фильм. И вы, к примеру, не можете же бросить все сейчас и заняться проектированием архитектурною шедевра. Вам просто не на что будет жить! А? - и он адресовал полувопрос-полуулыбку не только Скреплеву, но и всему залу. А оттуда послышалось:
- Эй, сантехник, не морочь голову!
- И еще, если откровенно говорить, я читал у Бахтина - это известный советский филолог и историк культуры, если кто не читал его, то наверняка наслышан, - что жизнь и искусство должны нести взаимную ответственность. Говоря прямо: какова жизнь, каковы требования - таково и искусство. Кстати, все мои фильмы имели хорошую кассу. Я не должник у государства, - со сдержанным достоинством победителя, мол, такова жизнь, он пожал плечами.
Скреплев, ошеломленный таким поворотом в дискуссии, решил тоже ударить ниже пояса:
- Я не читал Бахтина, - гневно, боясь, что его прервут, заторопился он. - Но когда-то слышал высказывание Пришвина о том, что искусство рождается тогда, когда за него перестают платить За дословную точность не ручаюсь, но что смысл таков - это верно.
Но зал гудел недовольно, а режиссер шутливо поднял руки кверху: сдаюсь, сдаюсь...
- Ишь - не платить! А сам, небось, трояк за копеечную прокладку дерет!
- Да он пьяный! Они там, в бане, без четвертинки на брата за стол не садятся...
- И куда милиция смотрит! Это после Указа-то...
- Да тихо вы! Чего накинулись? Оба грамотные, опосля разберутся, - забасил откуда-то сверху слегка посаженный голос, каким обычно кричат стропальщики, работающие на воздухе. - Эй, земляк! Сбацай еще про не вернулся из боя.
Когда Скреплев заметил продвигающегося в его сторону милиционера, ему захотелось засмеяться и заплакать одновременно. Но он сдержался от слез и смеха и под улюлюканье двинулся, с извинениями, по междурядью навстречу милиционеру.
- Пэпрэшу в отдэлэные, - и усатый горец взял под козырек.
- Зачем? - вяло удивился Скреплев.
- Прыказалы... - На улице он стиснул на мгновение Скреплева за локоть крепкими, словно из горного бука, пальцами и сказал:
- Из шуты!
Они приятельски шли по вечернему Моршанску. Гнилостно-сладкий запах отслужившего в этом году свое осеннего чернозема смешивался с горьким и, казалось, осязаемым как пыль, запахом табака с махорочной фабрики.
- После армии?.. - спросил Скреплев и, не дожидаясь ответа, снова: - Почему домой не уехал, сержант?
- На другой год училыщэ вступать буду, - нехотя, но вместе с тем и веско произнес горец.
Молодой лейтенант, несмотря на малое время, прошедшее с начала дежурства, выглядел уже слегка очумело-утомленным. Он долго вертел в руках документы Скреплева, командировочное удостоверение, смотрел на свет маленькую пробирочку разового пользования, в которую Скреплева заставили выдохнуть, перед употреблением хрустко надломив колпачок, потом устало опросил:
- Ты зачем его задержал?
- Так Лэна Давыдовна, значыт...
Дальнейшее Скреплев не слушал. Собрал со стола документы, покосился на стекляшечку пробирки, вспомнив очередь-змейку у пивной бочки на базаре, к которой он было нерешительно пристроился, жажду, мучившую его, и свою неприязнь к любым очередям, в итоге пересилившую жажду, и, выйдя из отделения, направился в гостиницу.
Сосед по номеру уже спал. Не включая света, Скреплев разделся и забрался в постель. Долго ворочался, умашива-ясь поудобнее. Но сон не шел.
За три дня, проведенных в Моршанске, Скреплев успел наскоро ознакомиться с этим старинным купеческим городом. Побродил по улицам, обошел вокру! полуразрушенного собора, как говорят, одного из самых высоких в России - купцы на религию денег не жалели, бегло прошел по музейным залам. Узнан, что в свое время в этих местах служил управляющим в одном из имений Александр Иванович Эртель, стоял со своим полком Аркадий Гайдар. Вспомнил, в связи с чем упоминал Моршанск герой знаменитого романа про двенадцать стульев, - или в том романе более приемлемо «антигерой»? А вчера Скреплев купил в книжном магазине томик избранных статей и писем Андрея Платонова, изданный местным издательством. В 20-е годы Платонов трудился на Тамбовщине, страдал от одиночества, от духовного необщения, от тоски и неустройства мира, о чем и писал своей жене. Вчера вечером Скреплев с интересом листал страницы, читая книгу вразброс, что делало чтение более увлекательным своей неожиданностью. Многие статьи этот неутомимый устроитель нового мира, правдоискатель и страдалец, так и подписывал - Ф. Человеков. Критиковал Грина и Паустовского за надуманный романтизм и отрыв от жизни реального человека, на реальной земле, с его насущно-реальными заботами. Но, критикуя представителей литературного романтизма, сам с крестьянской непосредственностью и деловитостью навсегда отобразил внешне наивных романтиков революционного переустройства, фанатиков едва брезжущего «светлого грядущего», кажущихся, на первый взгляд, оголенно-беззащитными среди голода и разрухи, вшей и коросты, винтовочных обрезов и самогона, среди нежданно родившегося нового бюрократизма и запланированного нэпманства. Со словами «Революция -- паровоз истории» наивные романтики Андрея Платонова бросались в «прекрасный и яростный мир», растворялись в нем, как бы делясь и множась, чтобы проступить потом когда-нибудь твердой, как монолит, реальной явью.
Прошло много лет, и как-то незаметно потомки наивных романтиков, платоновских делателей революции превратились в осторожных и холодных прагматиков, а часть представителей литературного романтизма - в цинично ерничающих конформистов, цепко, казалось бы, намертво, но в то же время по-делячески изворотливо приспособившихся к жизни Как это случилось? Почему?
Фонарь на улице не горел, и потому из окна гостиницы была видна часть звездного неба. Скреплев, мучаясь бессонницей, лежал в центре России на гостиничной кровати и смотрел на звезды.
Жизнь планет шла своим чередом. Земля, словно бы нехотя, плыла в мироздании по большому кругу, центром которого являлось Солнце, давшее жизнь всему живому, опять же созданному им, одновременно исполняя ежесуточный ритуальный поворот вокруг своей оси, чтобы люди, порожденные Солнцем, могли отдохнуть без него. А ближе к Солнцу и звездам, в туманной, льдисто-холодной метеоритной пыли, кружились над Землею сотни всевозможных спутников, тех самых, о которых - полсотни лет назад или немногим больше - мечтал совсем недалеко отсюда, в двух-трех сотнях километров, в городе Калуге, другой романтик, революционер науки, многим также казавшийся наивным и дряхлым, стойко и благородно страдавший из-за своего романтизма.
И если бы Скреплев захотел, он мог встать и пойти на почту и с помощью этих спутников дозвониться к себе домой, на Восток, где уже утро и люди просыпаются или идут на работу, а кое-где и работают. Благодаря спутникам слушают последние известия из Москвы, сверяют часы по сигналам точного времени, включают телевизоры и смотрят на притомившихся, с кругами под глазами от кол-готной останкинской ночи, изящно, как бы со случайной повседневностью, принаряженных дикторов, бодро говорящих: «Доброе утро, товарищи!». Школьники второй смены переключаются на учебные программы, изучают чужие языки и историю, астрономию и географию, смотрят передачу «Это вы можете!», а может, даже литературную, например, о Грине, или Паустовском, или Платонове... Труженики ночных и вечерних смен спешат к утреннему повтору художественного фильма, профессионально отснятого, что вполне вероятно, Артуром Афанасьевичем и показанного под одной из многочисленных телерубрик или к какой-нибудь дате.
Правда, над Землею все больше зависает и других спутников, и думать о них страшно. Особенно когда понимаешь, что если что-то случится, то мироздание останется прежним, Солнце будет также светить, согревая лишь то, что осталось от некогда порожденного им, обретшего разум и погубившего себя плодами этого же разума.
Скреплеву снился родной дом и первый пахучий снег, валивший всю ночь оттуда, где с вечера холодно и вечно мерцали звезды, никак не предвещая ничего подобного, снился сын с санками в руках, спускающийся вниз по лестнице и оповещавший полязгивающим грохотом полозьев по бетонным ступеням: снег идет! - снился ярко-синий, с желтыми подпалинами от светящихся окон, не загаженный еще гарью и копотью кочегарок, заснеженный вечерний городок, с тонким рубчиком молодого месяца, золотистой стежкой зависшего над юго-западом, и мысль: «Ага! На новый месяц и погода переменилась...», - когда его тронули за плечо и стали будить.
- Товарищ Скреплев, проснитесь... Товарищ Скреплев!
Скреплев рывком оторвался от подушки и, подтянув ноги и полусложившись, но до конца еше не проснувшись, выбросил отдохнувшее тело из-под одеяла и уселся в постели, растирая ладонями припухшее со сна лицо. Так он просыпался во время службы, в караульном помещении, когда разводящий коротко и резко командовал среди ночи: «Смена, подъем!».
Перед ним, переминаясь с ноги на ногу и поскрипывая при этом начищенными сапогами, стоял милиционер в фуражке, в котором Скреплев с трудом признал вчерашнего лейтенанта.
- Товарищ Скреплев, я забыл вчера извиниться перед вами, -- и он протянул руку. - Извините, пожалуйста. Напряженка у нас вчера была, голова кругом идет. Сменился вот, иду отдыхать. - И, скрипнув сапогами, он вышел из номера, добродушно хлопнув дверью.
Скреплев потряс головой, сгоняя остатки сна. Размял вялую, совсем не собранную для пожатия правую длань, вдосталь похрустевшую под лейтенантскими пальцами, и посмотрел вправо. Кровать соседа была заправлена. «Приснилось, что ли?»
Но побаливала рука и в комнате стоял тот неповторимый запах прокуренного казенного присутствия, когда пахнет дешевым одеколоном, новой потрескивающей кожей, сапожной ваксой, свежезаваренным чаем, промасленной бумагой от бутербродов и свежеочищенным яйцом, сваренным вкрутую. Скреплев никогда не был в церкви, но ему всегда казалось, что так пахло раньше в переполненной деревенской церкви на Пасху.
В таких церквах потом были школы, склады, избы-читальни, комитеты бедноты и комитеты воинствующих безбожников, клубы, шорные мастерские и прочие присутственные заведения.
В таких церквах крутили потом и первые кинофильмы.
1985
Произведение публиковалось в:
"До коммунизма и после": повесть, рассказы. – Благовещенск : РИО, 2003.