Большая медведица
Ты не права.
- Почему ты так всегда говоришь? Ты отлично знаешь, что в любом вопросе, споре всегда найдется какая-то правильная моральная подоплека, и ты опять сейчас заговоришь о долге.
- Не говори так.
- Но почему тебе необходимо быть там?
- Потому что этот участок начинал изыскивать я.
- Опять мальчик без тебя пойдет в школу.
- Мы должны завершить съемку до снега. И с первым снегом я появлюсь.
- Вот именно - появишься...
- Прости, это и правда звучит плохо.
- Опять его день рождения пройдет без тебя...
- Я успею вернуться.
- Мне каждый раз становится все труднее и труднее. Невыносимо. Я не смогу.
- Я люблю вас
- Не кощунствуй, ради Бога.
- А ты не смей так говорить! Слышишь! И не восстанавливай мальчика против меня! Я тоже так рос!.. И моя мать не заводила этих глупых разговоров с отцом. И не мне тебе объяснять, что отец начинал эту дорогу. И если б не война... А с мальчиком я сам поговорю.
- Поступай как хочешь.
- Не говори, пожалуйста, намеками...
Терраса дома, где происходил этот разговор, была увита хмелем. Лучи солнца, поглощаемые листьями, струились сквозь стекла зеленоватым светом. Лица спорящих были тоже мертво-зеленого цвета, будто мужчина и женщина находились на дне крохотного, казалось бы, надежно укрытого скалами морского заливчика, когда наверху начинается шторм, но солнце еше светит, и жгуче-белыми выс-верками на гребнях волн появляются первые барашки пены.
Под окном террасы, среди кустов красной смородины, стоял мальчик. В руке у него было зажато несколько рясных кистей ягоды, но он не ел ее. Он нечаянно подслушивал спор родителей.
Когда мама стала уж слишком сильно кричать, а потом и заплакала, он осторожно обошел террасу и очутился во дворе дома. У летней кухни положил на столик кисти смородины. Там же нашел обрывок оберточной бумаги, вынул из кармашка шорт карандаш и написал на обрывке: «Я уплыл на тот берег». Вышел на середину двора, где натянутая веревка для сушки белья пониже провисла, и прикрепил бумагу прищепкой. Снял футболку и шорты и тоже повесил на веревку. В одних плавках направился к калитке. Не брякнув щеколдой, отворил ее и вышел, так же бесшумно закрыв.
Через минуту он с наслаждением входил в упругую воду озера.
... Вода была зеленая и теплая даже на вид. И еще, если смотреть не вниз, а чуть выше, туда, где она сливалась с кромкой леса, то от солнечных лучей было больно глазам, и вода казалась золотой. Но он всегда плавал с открытыми глазами. Так он плыл и теперь. Старался плыть спокойно. Он не хотел уставать. И потому заставлял себя не думать о том, что плывет сейчас, не думать о воде сейчас, и вообще - ни о чем не думать. Просто плыть. А потом, когда уже будет берег и тот домик на берегу, он выйдет из воды, и его сразу окружат гудящие оводы; он почувствует боль укусов. А с этой болью придет ощущение того, что плыть больше не надо, что под ногами песок с сухими сосновыми шишками, которые колко врезаются в ступни.
Он давно хотел научиться быстро плавать. Да-да, не хорошо, а быстро гг красиво. Ему двенадцать лет. Он очень хотел бы плыть вдоль пляжа, быстро и мощно работая ногами. И чтобы кто-то смотрел на него с берега. Пусть наигранно равнодушно, с колодой карт в руках... И девчонки чтобы смотрели тоже...
Ноги стали жесткими и напряглись, У стат. Нужно отдохнуть. У него никогда не сводило ноги. И он боялся, что именно сегодня, вот сейчас... Мальчик перевернулся на спину, расслабился, медленно шевеля руками...
Небо было оранжевым сквозь прищуренные веки, а если зажмуриться, а после сразу открыть их, то небо падало вниз, летело, нехотя останавливаясь потом, как привыкали глаза.
Как хорошо было, когда они не ругались. Было все по-другому. И небо другое... Он вспомнил себя в маленьких, воздушно-узорных санках. Отец закутал его в свой полушубок. Кисловатый запах кожи смешивался с морозным воздухом; вдали шумели электрички, а они шли впереди, и вместе - он одной рукой, а она другой - везли сю легонько, смеялись... Мать с отцом... Нет, это он сейчас их так называет... Снег хрустел у них под ногами равномерно и складно, даже когда они бежали. Он капризничал и кричал: «Сильнее!» Они бежали и смеялись. А потом мать подходила к нему, красивая, белая, в инее, и, чуть задыхаясь, целовала:
- У-у... Замерз, Карась?
- Не-а...
И небо вновь плыло над головой, иссиня-темное, в звездах, а снег сухо скрипел под полозьями. Звезды мигали доверчиво и добро, и он пытался отыскать ковш из семи ярких звезд с немного страшным и чудным названием - Большая Медведица... Отец показал давно этот ковш, и он всегда вечером, когда отец был рядом, находил созвездие, протягивал руку к нему и говорил:
- Смотри, папа, Большая Медведица!
- Ух ты, мой астроном!
Смеясь, отец подхватывал его на руки. И вот он у отца на плечах и слушает длинную-длинную сказку про старуху-медведицу и маленького мальчика-охотника с волшебной стрелой, - такую длинную, что она никогда не кончалась и заставляла его с таким нетерпением ждать каждого нового вечера, когда небо становилось темным и появлялись первые звезды...
Отец уезжал и надолго увозил с собой в тайгу эту бесконечную сказку. А перед отъездом говорил:
- Вы, дружище, здесь с мамой ищите вечером Большую Медведицу... И я там тоже. Только, чур, чтобы вместе смотрели, одновременно, и будет здорово же? А?.. Будто мы рядом. И не скучайте... Хорошо, Карась?
Он снова плыл, неуклюже головой зарываясь в воду. Он плыл упорно, и это упорство могло казаться спокойствием. Мальчик плыл к зеленой кромке леса, туда, где сосны выходили прямо к озеру и роняли, в жаркий день, желтые слезы в лениво набегавшие волны; сосны плакали янтарем, и вокруг стоял вечный смоляной запах, резко щекочущий ноздри.
...Последнее время отеп бывал дома часто, но встречи были короткими. И от этих частых приездов отца, от этих длинных, кажущихся отчаянно долгими в своей неразрешимости споров по ночам, во время которых он просыпался и заворачивался с головой в одеяло, чтобы не слышать, но все равно слышал, и когда он с трудом подавлял желание встать и выйти к ним, сказать, нет, прокричать, что он слышит, что он чего-то боится и что нельзя же так, ведь ему плохо, ведь он не может без них и, наконец, они же любят его!
Ему было больно. Что-то случилось! Все перевернулось и никак не может стать по-прежнему. А почему не может - этого не говорят. «Ты у нас еще маленький».
А на берегу озера, у бревенчатого домика под соснами, к которому плыл мальчик, стоял дед, в белой, выгоревшей донельзя робе, какие летом на кораблях носят матросы. У него было чисто выбритое лицо, и он совсем не был похож на старика, если бы не короткие седые волосы и частая паутина глубоких морщин.
Старик ждал мальчика. Щурясь на солнце, следил, как тот подплывает к берегу, останавливается, но еще не достает дна, а потому погружается с головой, выныривает, отплевываясь, и снова плывет. Потом тяжело бредет, с приятной усталостью освобождаясь от воды.
- Дед, здравствуй. Это ничего, что... что я приплыл? Мальчик устало перевел дух и потряс головой, прогоняя туман, стоявший у него перед глазами.
Дед, поначалу озабоченно смотревший на него, - сильно измученного, видимо, борющегося с легким головокружением, которое всегда возникает после долгого заплыва, - улыбнулся печально, но тут же прогнал с лица и печаль, и беспокойство и сказал:
- Да ладно уж. если приплыл. Только они опять тебя наругают.
- А мне все равно, - мальчик взглянул на деда. - Да и я не боюсь. Я уж не маленький. Пусть ругают. - И он запрыгал на одной ноге, склонив голову набок, как петух в драке, - никак не moi избавиться от воды в ушах.
- Да и мне попадет, - продолжал дед. - Мамка у тебя очень строгая. Железная прямо-таки, скажу. - Затем посмотрел на все еще прыгавшего мальчика и снова улыбнулся, теперь по-детски открыто и беззаботно. - Не так же. Набери воздух в рот - а потом сглотни. И уши, уши заткни пальцами! Ну, как в самолете. Летал, не?..
Дед смотрел, как мальчик пытайся все это проделать, и снова улыбался, а в конце весело расхохотался и со смехом произнес:
- Ну пошли...
Они были одни на этом берегу. Они работали вместе. Вместе чистили картошку и рассказывали друг другу каждый о своем. Кололи сухие сосновые чурки: дед наполовину, а потом еще раз, а уж потом мальчик - мапеньким охотничьим топориком. И вечером, отказавшись от печки, разводили костер, стукаясь лбами, и смеялись.
Деду было хорошо, когда приплывал матьчик. Он жил здесь и зимой - на пустом и замерзшем озере, которое оживало только но выходным дням, когда приезжали рыбаки. Летом было веселее. На другом берегу селились дачники и изредка заплывали к нему. А последнее время стал плавать мальчик. Первый раз, когда он приплыл, дед испугался. Вечером, когда мальчика нашли родители и мать накричала на деда, то он стоял и слушал и ничего не говорил. Не говорил и потом, в следующий раз, не возражал им, и лишь сказат, что мальчик прекрасно плавает и совсем ему не мешает. Он хотел было добавить, что мальчику хорошо здесь, но промолчал, боясь показаться, как теперь говорят, нетактичным.
Деду тоже было очень хорошо в такие вечера, и он, сам того боясь, часто ждат мальчика. А если тот долго не приплывал, го дед нервничал и зачем-то корил себя.
Они сидели у костра на хвойном сухом песке. Воздух был свежий, ночной и сыроватый, как и везде, если рядом вода. Но мальчику было тепло в залатанной дедовой тельняшке: старой, но теплой и мягкой. Он натянул ее на колени, а босые ступни зарыл в горячий от о) ня песок. Он пил чай с дикой смородиной, слушал деда и совсем не смотрел на огоньки того берега, про который не хотел вспоминать. Он никак не мог представить в этот вечер, что на даче они, возможно, проводят последнее лето. И больше не будет этого матенького костерка, этого озера, которое тяжело ворочается и дышит, словно засыпая на ночь, и у него больше не заслезятся глаза от горького дыма, который, цепляясь за мокрый песок, никак не хочет подняться кверху. И больше не увидит деда, сидящего напротив. Голова у нею в полутьме совсем белая-белая, а отблески огня выкрасили робу в розовый цвет, и сам старик будто светится, рассказывая про маралов с ветвистыми рогами и красивым трубным ревом осенью, про заброшенные зимовья и солонцы, про ягоду моховку и про быстрые таежные ключи с еще более быстрыми рыбами, название у которых странное, гортанно-певучее: ха-ри-ус. Он рассказывает про далекое, про то, что так напоминает детство, с такими же рассказами опта, и те давние звездные вечера...
Мальчик встрепенулся. Со стороны озера едва слышно раздался тарахтящий со стуком звук мотора.
- Вот и все. Это, дед, за мной.
Они развернулись от костра и стали вглядываться в темную, холодную даль озера, будто могли увидеть лодку и своими взглядами остановить ее.
- Мы завтра уезжаем, дед. И они больше сюда не приедут никогда... Наверное. Но я приеду, дед. Я буду приезжать к тебе каждое лето, и мы опять разведем здесь костер. А ты опять что-нибудь расскажешь. Про море. Ведь ты же был моряком, дед?..
Мальчик вдруг умолк, и почти сразу же исчез звук мотора. Лодка, зашуршав дном, ткнулась в песок.
- Ну, беги... А тельняшку возьми на память, - дед грустно улыбнулся. - И зимой вспоминай меня.
Мальчик поднялся. Он было задумал побежать, но остановился: под ногами был холодный росный песок. И, кажется, впервые остро ощутил эту внезапную необходимость уйти. Уйти, чтобы завтра не быть здесь, и послезавтра, через месяц. Быть вместе, быть, а потом наступает вот такая минута - и все. Мапьчик зачем-то подумал о зиме, о первом снеге, о промерзшем городском асфальте и автобусе, большом междугородном автобусе, на каком они приехали сюда. А на озере будет легкий морозный пар, когда выпадает первый снег, и лед вдоль берегов, который дед называл незнакомым словом «забереги»... Его окликнули...
- Дед, я тебя никогда не забуду. Ты... ты даже не знаешь, какой ты хороший...
Мальчик хотел еще что-то сказать, но слов, нужных сейчас, найти не мог. И он хотел уйти, как всегда, будто завтра вновь будет должен плыть, и будет солнпе, и вода покажется ему золотой...
- Ты настоящий... - И сглотнув нахлынувший комок последних детских слез, он побежал к лодке.
... Они плыли по ночному озеру. Кое-где появились огоньки, похожие на пламя свечек, - рыбаки начинали лучить рыбу. Мальчик с отпом сидели на корме и вместе держали румпель руля. Мать была на носу. Она курила и смотрела на озеро. Когда обернулась, чтобы о чем-то спросить, то увидала, что отец и сын сидели обнявшись и смотрели в мер-павшее топазовыми звездами небо. Они смотрели на Большую Медведицу.
1969
Произведение публиковалось в:
"До коммунизма и после": повесть, рассказы. – Благовещенск : РИО, 2003.