Судорога посреди ночи
Ей снился сон, что свело мышцы нош судорогой.
Что она, восемнадцатилетняя, только приехала с далекого прииска в красивый портовый город и устроилась ученицей в парикмахерскую. Самое ценное, что она имела, - это модные туфли «на платформе», которые тогда еще были редки. Она надевала их каждый день на работу: ведь она впервые в большом городе. А купила перед отъездом, правда, с боем, но мать уступила. Дочь-то уже взрослая, уезжает, ну и дала денег. Дорогие, японские... Приискателям часто завозили импортные вещи. И вот она первые дни толкалась, как на ходулях, всю смену вокру1 кресел, а среди ночи просыпалась от дикой боли; слезы бежали сами, а икра на ноге превращалась в речной голыш и, казалось, ползла изо всей силы под коленку, таща за собой, как бурлак, все жилы и ступню.
Она проснулась. Но не оттого, что стало приятно от сна, в котором почувствовала себя, пусть на мгновенье, приисковой беспечной девчонкой, - у нее по-настоящему свело ногу. Она чертыхнулась, осторожно подтянула колено к подбородку, расслабила ногу, массируя икру. Повернула лицо клочке - не разбудила ли? Но Светка спала крепко. «Намаялась, бедн... Боже мой!.. - она вспомнила вчерашний вечер. - Как все противно!» - произнесла она, хотя знала, что это она сама себе противна до жути. И, привыкшая ругаться в магазине с шоферней, стала втихомолку костерить себя.
Потихоньку сползла с постели. Не брякнув бачком, зачерпнула ковшом воды и с наслаждением напилась. «Юрик тоже... - Про себя называла его Юриком, хотя в глаза так не звала, боясь обидеть парня. - Стыдиться начал... Почему я здесь так поздно?.. Ребенок по коридору слоняется... Ты выпила, тебе все хорошо и замечательно. Эх, хорошо! Эх, замечательно!.. - Она закусила край одеяла. - Обматерил бы лучше или ударил, что ли! Ни рыба ни мясо...»
Перевернулась на спину. Смутно тускнело промерзшее окно. Лишь в самом верху, где стекла не промерзли, вид нелся прихваченный лунным светом морозный туман. Но в комнате было тепло. Видимо, вечером, играясь со Светкой, Юра успел протопить печь.
«Везет же мне на таких вот, нерешительных... Но Юра вообще-то не слабовольный. А то бы давно меня послушался или, наоборот, мать. Обожди, говорит, я ее уломаю, чтоб без обиды, по-хорошему... Эх, и ни вашим, и ни нашим!» - вдруг снова обозлилась она, но, вспомнив сон, вспомнив нелепые «платформы», улыбнулась: первые два года жизни в городе на берегу океана, пожалуй, были самыми счастливыми.
«Талантливая ты, Женька», -- говорили подруги по курсам, вдоволь наглядевшись в зеркало - что там она сотворила на голове у них? То же самое один раз сказала и Дина Романовна, направляя ее на курсы. «Работаешь ты здорово, но медленно... Иди-ка ты на курсы, благо сейчас набирают. Тебе технику нужно ставить, да и корочки не помешают. Вернешься - сразу самостоятельно поставлю».
Работала она, как любила говорить мать, с душой. Да и какая это работа без души! Нравилось из обыкновенных, зачастую грязных волос делать сказочные, будто дышавшие... Неуклюжую и ребристую от бигуди голову превращать в задуманное ею, осмысленное ею волнистое чудо. Даже парики для «старушек» - так называла дам, которым за тридцать пять, --с таким же совершенством и вдохновением готовила.
Через год победила на краевом смотре молодых мастеров. Ее пригласили работать в лучший салон города. «Везучая», - завидовали подруги. Там работали заслуженные, именитые мастера.
Дали место в общежитии, и она наконец ушла от крикливой и жадной до денег частницы, у которой снимала угол.
«Скорострельно» работать так и не научилась, вернее, не могла, но свои клиенты появились сразу. Знакомиться не знакомилась, узнавала уже в кресле... по голове. Затем пошли и знакомства.
Когда работала в первую смену, то с утра в основном был наплыв официанток из ресторанов, готовящихся к долгой и длинной работе, морячек, встречающих мужей, - морвокзал в двух шагах, курортниц и прочих свободных от дневных забот женщин. Во вторую смену - те же свободные женщины, невесты, если это был выходной день, командированные из районов перед походом в ресторан (потом воспоминаний на весь год), иногда заходили актрисы из драмтеатра, прослышавшие про молодую способную парикмахершу. Так пролетело несколько месяцев.
В один из весенних вечеров подруга, жившая в одной комнате с ней, предложила отметить день рождения в ресторане.
Была суббота. У входных дверей кучка желающих и поджидающих. Непреклонный, со старым лицом, но мощной фигурой, швейцар. Подруга здесь была уже не раз и сказала:
- Дохлый номер попасть туда. Нужно было днем заказать столик.
- А что же ты тогда позвала? - Женька впервые собралась для ресторана.
- Нас только двое. Может, кто прихватит или подсядем. Главное, туда прорваться. Обожди, я ему сейчас железный суну - пропустит.
- Не надо, - у Женьки мелькнула мысль. - Я сегодня Софье укладку делала. Она должна работать. Пусть позовет.
Швейцар недовольно оглядел их простенькие пальтишки, потом перевел взгляд на красивые головки, буркнул что-то, но, клацнув засовом, пошел все-таки звать.
- Женечка! - умиленно прижав к мощной груди всплеснувшие было руки, пропела седеющая уже Софья.
- Проходите, проходите... Что же ты, Игнатьич... -- И она бросила взгляд в сторону швейцара. Тот как бы не заметил этого взгляда, его лицо было невозмутимо, но стало ясно, что Игнатьич запомнил эту девушку и что свободные места есть для этой девушки всегда, когда работает Софья.
Скомкав лежащую на столе бумажную салфетку, на которой быстрой рукой было нацарапано «занят», Софья усадила их.
Ковровые дорожки, полумрак, красивые парни из оркестра, музыка, вино, загадочные для весны фрукты -все это ошеломило Женьку. Подруга уже курила.
- Везучая ты, Женька, - сплевывая виноградные косточки, говорила подруга. - У тебя связи. Все бабы красивыми хотят быть. Ты чудо вытворяешь, а не пользуешься...
Позже Софья подсадила к ним двух моряков. Те пили водку и рассказывали, как их прихватило перед Сангарс-ким. «Почти дома - и прихватило!» - перебивая друг друга, теперь уже с облегченной радостью перекрикивали музыку они. Женька не понимала: что прихватило? О чем это они? Оказывается, при переходе домой их судно попало в шторм перед Сангарским проливом.
Женьку с подругой наперебой приглашали танцевать - молодых девушек было мало. Преобладали «старушки», обтянутые зарубежными брючными костюмами. В голове шумело. В воздухе висел табачный дым, прослоенный смесью всевозможных духов.
Моряки беспрестанно заказывали шампанское. Требовали свежих помидоров... Но помидоров не было. Потом они звали девушек в гости. «Вы были хоть раз на пароходе?.. Нет?!. Ну-у... Поехали! Да не бойтесь, все будет о'кей» - пьяно талдычили они.
Женька помнит, что они не платили, Софья цыкнула на нее, а за все взяла с моряков. И чаевые тоже, несмотря на то, что и «насчитала» прилично. Женьке моряки понравились, и их было жалко, как и приисковых старателей, нещадно спускавших деньги после сезона.
В общежитии долго не могла уснуть. Она никогда еще столько не пила, но почему-то не опьянела. Неясная восторженность и грусть наполняли ее.
Наступила осень. Женька и не заметила, как стала завсегдатаем ресторана на морвокзале. В первые посещения она еще находила причину какую-либо. Потом пошли оговорки. Выпив, как бы оправдываясь, рассуждала о том, что она раньше видела. Выросла без отца. И не знает, где он. Замуж мать так больше и не вышла, поэтому в доме временами появлялись то старатель, то шофер с трассы... Но каждое из этих ее очередных увлечений дольше двух-трех месяцев не длилось, и они вновь жили вдвоем, размеренно и спокойно, до следующей блажи матери. Такие отрезки детской жизни были самыми ясными и памятными.
Ресторанная жизнь завлекла Женьку. Близилась зима. Возникла потребность в модных тряпках, деньгах, новых знакомствах. С простыми клиентами она вела себя теперь грубее. Когда было выгодно - работала в темпе, поверхностно. Появились нагловатые навыки, профессионально-каменное выражение лица во время работы. В кармашке халата захрустели «левые» деньги. Нужных людей старалась обслужить без очереди. Порядки в общежитии мешали вечерней жизни, и она ушла снова на квартиру, но уже в центре, с удобствами. Разумеется, помогли новые знакомые.
В ресторане, куда ходила почти каждый вечер - просто поужинать, - она и познакомилась с будущим мужем. Он пришел с однокурсниками отметить окончание семестра. Как потом выяснилось, у него регулярно оставались «хвосты», но что поделаешь - отмечать он любил. Это был красивый блондин с тонким и нервным лицом. Звали его Дима.
- Я вас знаю, - сказал он. танцуя с ней.
Что? - она не предполагала, что он заговорит.
- Однажды вы моей маме делали стрижку, а я ее поджидал. И видел через стекло, как вы работаете.
- Вы, наверное, маменькин сынок, если везде ходите с мамой, - неудачно пошутила она. Он и взаправду был маменькиным сынком. Позже она это поняла.
- Мама говорит, что вы замечательно стрижете.
Он стал каждый день встречать ее с работы. Ему нравилось встретить ее, когда она работала во вторую смену, поздно вечером и затем идти в переполненный ресторан. То, что Женьку знают все, и он, Дима, с ней, льстило его самолюбию.
Незаметно ее потянуло к нему. Днем они ходили по зимнему, быстро сереющему городу. Если поднимался ветер, то прятались в кинотеатре, пили молочный коктейль и смотрели на стылый промерзший лед залива.
Его отец погиб десять лет назад. Командовал подлодкой. В затяжном походе что-то случилось. У него схватило сердце. Первый раз и единственный. Он много рассказывал об отце. Еще говорил об институте, где его не понимают, и что как нелепо изучать то, чего не хочешь. Она жалела его. У нее вообще по сути не было отца, а у него был. Был - и вдруг не стало. И это, наверное, гораздо больнее.
Приводила к себе в гости. Кормила мороженой брусникой, присланной матерью, и снисходительно, по-взрослому, ухаживала за ним. Они были одноюдки. А Дима заставлял ее читать скучные путаные книги иностранных авторов, а потом сам также путано и скучно выражал свой восторг, чуть не насильно принуждая ее брошенную было книгу дочитывать до конца. «Я ее с таким трудом достал!..»
Заканчивалась весна, когда Женька поняла, что беременна. Она поговорила со «старушками» на работе. Те дали совет, познакомили. Только нужно было несколько подождать.
Утром, когда Дима в очередной раз проснулся у нее, -маме он говорил, что занимается у ребят в общежитии допоздна потому и переночевать остается, - она сказала ему, что беременна. Сказала без всякого умысла, просто так. Он как-то сразу осунулся лицом, пробубнил невнятно и, торопясь, убежал на лекции. На другой день пригласил в гости.
Александра Борисовна, Димина мама, была женщина молодящаяся, с мальчишечьей стрижкой, которая очень шла к большим серым глазам и тонкому, как у сына, лицу.
Официальное чаепитие, если угодно - смотрины, шло в тишине. Женька чувствовала себя неловко в большой и роскошной квартире, правда, со следами редкой и бесплановой уборки - Александра была ленива. Дима пытался было завести беседу о чем-нибудь, но та не клеилась. У Женьки временами приливала кровь к лицу, щеки горели, но, благо, она смуглая. Отец был азиатских кровей, как ответила мать в детстве, когда она подросла до того, чтобы интересоваться своей внешностью, и спросила мать про свои чуточку раскосые и черные глаза.
А еще через день Дима сделал предложение. Это было так неожиданно, что она сразу согласилась. Мысль о враче отпала сама собой.
Дима с мамой развили бурную и торопливую деятельность. Женька ничего не имела против того, чтобы ждать регистрации, как все, но они почему-то спешили. Александра устроила все быстро, и через десять дней - свадебный вечер в ресторане. Женька толком и не помнит, кто там был... Уж слишком быстро все получилось.
- Везучая ты, Женька, - шептали подруги на свадьбе.
- Квартира трехкомнатная, муж красивый, да и свекровь вон как молодецки держится, простецкая вроде... Горько!
- кричали они. Оркестранты от своего имени поздравляли Женьку и играли не переставая, официантки тоже подходили, целовали, просили и теперь заглядывать вечерком, не забывать. На столах стояли тюльпаны, первые помидоры из теплиц; в открытые окна вместе с влажным, пахнущим дождем ветром тыкались лучи прожекторов с буксиров; мерцали огни портальных кранов. «К счастью!..» - кричали все, направляя хлопающие пробки от шампанского в окно... Наступал сезон дождей.
В понедельник утром, после ухода Димы на занятия, Александра мягко заговорила с ней, и Женька поняла, отчего она так спешила со свадьбой.
Снова возник вопрос о докторе, но об этом Александра загодя уже побеспокоилась. Она говорила, что Диме нужно закончить институт, что они еще молоды, что им в августе не помешает съездить в Болгарию и отдохнуть, о путевках она договорилась, да и что ей, Александре, до пенсии еще далеко...
Много позже Женька поняла, что Александра просто испугалась ее, когда сын все рассказал. Что знала о ней Александра?.. Что приехала из глуши, скоро освоилась. Видно, девка хваткая, вон как быстро обтерлась в салоне, очередь к ней. От такой не открутишься, в подоле принесет и скажет, и скандал поднимет. Лучше уж культурно оформить, тем более она ничего себе, при фигуре и смазливая. А там... Там Дима поживет, посмотрит, молодой еще... Время покажет.
А Дима с тяжким трудом переваливал с курса на курс, спихивал, как он говорил, экзамены и «хвосты», обмывал их и встречать вечером с работы уже не приходил. Впрочем, порой заскакивал на работу и просил денег. Она всегда давала. А иногда и без спросу тянул из кошелька.
Когда приходил ночью сильно пьяный, то будил ее и начинал доказывать, какой он хороший и талантливый.
- Э, да тебе все равно не понять... - он поводил перед ее лицом ладонью. - Ты у меня недалекая... Но хитрая! - Грубо хватал ее за руки, больно сдавливал их и спрашивал: - Ты же обманула меня?.. Да? Обманула... У-у... - И грозил пальцем. - Этот деревенский практицизм...
Александра сыну ничего не сказала, а Женьке было унизительно и тошно объяснять ему все это. "Господи, как все получилось, - про себя думала. - Кто мог подумать?!»
- Перестань и отпусти!.. Опять проспишь лекции.
- А что тебе?.. Тебе лучше в сто раз было, если бы я был шофером, грузчиком, ну или там машинистом? Правда же, а?.. И брошу я эти лекции... У, практичная дрянь. - Он снова стискивал ей плечи и кричал в лицо: - Ты развратила меня! Ты сгубила мою молодость... Ты передернула меня на свои рельсы! Ты...
Просыпалась Александра. Босиком, заломив руки с ниспадающими рукавами сорочки за голову, она картинно рыдала:
- Только без эксцессов... Только без эксцессов, Димочка... - мотая из стороны в сторону хорошенькой головкой, слезно просила она.
По утрам он выпивал бутылку пива из холодильника, хмуро трепал Женьку ладонью по щеке и уходил в институт.
В рестораны с ним Женька теперь не ходила.
При распределении был в последних рядах, и его, молодого свежеиспеченного горного инженера, направили на отдаленный рудник, на самый север края.
Этого дня Женька ждала с надеждой. Ей хотелось тотчас уехать на новое место. Свить свой угол. Родить мальчика и девочку и жить трудовой поселковой жизнью. Она толковала об этом с Димой. Он со1лашался, убеждал, что все будет хорошо, ему тоже хочется все начать с нуля. И, черт возьми, он инженер теперь! Вполне самостоятелен, в деле покажет, на что способен.
Уговорил пока остаться, а сам улетел устраиваться. «Скоро увидимся. Вызову». Пошли письма, в каждом: пока не приезжай... зажимают здесь... потерпи...
Через полгода вернулся. Сказал, что удалось вывернуться и даже отрабатывать не придется. Теперь он вольная птица совсем. А пахать там не намерен.
Начались поиски работы... Работа не по специальности... Брюзгливое нытье вперемежку с пьяным бахвальством... Истерики постаревшей Александры... Пустая кровать по ночам.
Как гром среди ясного неба - умерла мать.
«Рак», - коротко ответил ей доктор приисковой больнички. «Рак... рак... рак», - стучали по крышке гроба первые комья земли.
И вот она снова в старом, барачного типа доме с общим коридором. В опустевшей, словно чужой квартире, от которой отвыкла за эти годы, как и от удобств во дворе. Будто совсем не здесь родилась. И от этой мысли становилось страшно. Поплакала день. Побродила по сырым апрельским улочкам, где днем от оттаивающих, свежепе-рестеленных деревянных тротуаров пахло знакомым запахом смолистой лиственницы. И решила остаться. И решила рожать.
Дима оформлять развод прилетел быстро.
Она еще раз пыталась что-то сохранить. Предложила остаться. Жить пока есть где, работа ему есть, и она собралась рожать. Хватит пусто жить.
- Не смей! - взвизгнул он. - Я тебе не разрешаю!.. Впрочем, ты и не будешь рожать. Ты практичная, - и он, как обычно, поводил перед лицом ладонью. - Да и удерешь скоро отсюда. Что ты тут будешь делать? - язвительно улыбнулся. - Кому нужны тут мастера, как ты? Не до причесок здесь, - и он кивнул за окно на серые бревенчатые дома, на контуры отмытой драгами породы, на дым из печных труб, поднимавшийся в ясное майское небо.
- Ох, постылый, - выдохнула Женька молчание, накопившееся в ней за все эти годы. - Катись-ка ты...
... Что-то щелкнуло, и с повседневной надоедливостью затрещал будильник.
- Мамк... ты же сегодня выходная, - сонно залепетала Светка. - Я в садик не хочу...
- Спи, спи... Ишь, проснулась! В такой день не добудишься...
«И правда пьяная была. Зачем будильник-то заводила?» Вчера прииск досрочно выполнил годовой план. В конторе было днем собрание, а вечером намечалось застолье. Ее попросили помочь в организации этого торжества, и она весь день носилась как заведенная между магазином, столовкой и конторой... Нужно было достать вот это, не помешало бы и то, и вон того не хватает... К вечеру бабы пристали с прическами. Все свои - не откажешь... Так и прокрутилась на ногах весь день, даже и переодеться не успела, и Светка вот сама из детсада пришла и слонялась тут по всему дому.
«А Юра почему-то не остался на вечер, - - подумала она. - Ведь видел днем в конторе. Все бы с ним была и не выпила лишнего». - Она вспомнила, как зло отплясывала вчера, по-пьяному рассердившись на него, что не остался. Стесняется ее - так и пусть стесняется! Как лихо вколачивала каблуки в перекошенный, с наклоном в одну сторону - проклятая мерзлота -- конторский пол, как, с назойливостью пьяного человека, который желает показать, что он нисколько не пьян, пристава.!] к ней начальник торгового отдела и угощал бог весть где взятыми американскими сигаретами.
А Юрик так и не пришел... Он весь вечер возился со Светкой.
Со своей матерью он жил в том же доме, что и Женька. Когда она покидала прииск, он ей казался еще пацаном. Когда вернулась - Юрик учился в институте. На каникулы к мамаше не заглядывал: пропадал в стройотрядах. Но перед последним курсом нагрянул.
Утром, катя по коридору коляску со Светкой, она встретила тихого и скромного на вид парня, несмотря даже на кричащую множеством эмблем и надписей стройотрядовскую куртку на нем, который вежливо прижал свою худую фигуру к стене и сказал:
- Здравствуй, Евгения.
У нее чуть не сорвалось с языка: «Здравствуй, Юрик»,
но вовремя спохватилась и солидно ответила:
- Здравствуйте. С приездом... - и покатила дальше.
И надо же было так случиться, что как-то вечером в кинотеатре места у них оказались рядом. У Женьки от городской жизни осталась небольшая страстишка - кино. Хороший фильм был как праздник, после просмотра снималась усталость, становилось легко на душе, повседневные заботы казались мелкими и никчемными по сравнению с самой жизнью. И она фильмов не пропускала.
Разговорились. Спросила, почему пошел на этот сеанс, а не на последний. Ответил, что на позднем сеансе все курят и шумят.
«Гляди-ка!..» - удивилась про себя.
После кино он ждал ее, пока забегала к знакомым за дочкой. Молча шел рядом, щурился на заходящее солнце, предупредительно помогал переносить коляску с тротуара на тротуар и коротко - да... нет... возможно... не знаю... - отвечал на расспросы.
Женьке было не но себе: бабы, встречавшие у ворот бредущих из лесу коров, бесцеремонно разглядывали Юрика, из-под руки взирали вслед. И совсем уж неудобно стало ей, когда он согласно кивнул на предложение попить чаю, сделанное из вежливости. Так же молча напился чаю, покосился на костяшки счетов, висевших на стенке... Потом поблагодарил, пожелай спокойной ночи и, неожиданно состроив рожицу Светке на прощание - спи, мол, - вышел.
Перед обедом к Женьке в магазин зашла Матвеевна, его мать. Вместо приветствия насупленно зыркнула из-под платка. Придирчиво выбирала селедку из банки, но так и не взяла. Сварливо спросила индийский чай, зная, что его давно не завозили. Женька все ждала, когда она заговорит или намекнет, уже приготовилась успокоить Матвеевну, но та, так и не собравшись с духом, с ворчаньем вышла из магазина.
В воскресенье вечером он пришел к ней. Сразу поняла, что он выпил.
- День шахтера, - сказал и сел на табурет.
Долго смотрел в окно. На улице опять мычали коровы. В преддверии сентября вечера холодали. Словно малиновым сиропом набухли облака: солнце уже скатилось с сопки. - Извините, Евгения, - он пошарил в объемных карманах своей куртки и достал бутылку вина. - Я уезжаю завтра. А вообще-то я не пью. - Он робко улыбнулся. -Мамка к приезду наливки наготовила - я и треть-то не выпил. И уже уезжать пора.
Она до сих пор помнит, как он виновато улыбался, отставляя стакан с вином, и просил выпить без него и не думать о нем плохо. А когда она задернула занавеску на окне и подошла к выключателю - зажечь свет, он неуклюже обнял ее и полез целоваться.
«Наговорили что-то, - подумала она. - Для храбрости выпил. Ишь, зеленый, как помет гусиный, а туда же».
- Да сядь ты! - оттолкнула к табурету и включила свет.
- А обо мне можно плохо думать, да? -- едко спросила она. - Сиди, сиди... И вина принес. - Она налила стакан и со злостью выпила. - Кто надоумил-то? - Она вдруг возненавидела его и шепотом, боясь разбудить заснувшую дочь, с горькой обидой выговорила: - Не пью вообще-то... Какого лешего пил? Разве к женщине пьяным приходят, Юрик? - уничтожала она его. - Или ты только с такими и дело имел? Что?.. Не имел. Ну так и спрашиваю: кто надоумил?.. Своих мозгов не хватает? Ну ничего... Подрастешь - поймешь. - Она подошла и взлохматила его голову. - С тобой вот завтра бы поговорить. Посмотреть на тебя... Не стыдно, а?..
Юрик прятал от нее лицо, отдергивал голову -- она все еще трепала его по волосам.
- Извините. - глухо сказал он. Лицо у него покрылось ярко-красными пятнами.
«Аллергия, - отметила она. - Верно сказал, что не пьет».
- Я пойду, извините... - он поднялся. - Я не хотел... Я знаю, что не хотел... Я... - Лицо его мучительно исказилось. - Просто... - Он подошел к двери. - Просто я... - И запнулся, как бы взвешивая: сказать или не сказать?..
И Женька поняла, что он сейчас скажет, ибо ему действительно стыдно за себя, и он даже сознается во всем, лишь бы она, как он сказал, не думала плохо...
- Постой, - вдруг произнесла она и подошла к нему. - Постой.
Проклятая бабья жапость захолонула ее сердце.
- Зачем же ты так, Юрик'.'.. Молчи, не надо... Нельзя же так... - говорила она, накидывая крючок на дверь.
Она взялась за лацканы куртки, смотрела ему ь глаза и шептала.
- Так нельзя... Нужно быть самим собой всегда. И не пей -- у тебя все лицо пошло пятнами...
Он уткнулся ей в шею, и лицо его стало мокрым.
- Прости... прости... - прерывисто и хрипло говорил он. - Просто я ни с кем не был никогда... Ну прости...
Она ладонью легонько зажала ему рот и расслабленно твердила:
- Не говори... Все хорошо. Самим собой будь всегда. Самим собой.
Потом он возбужденно и бессвязно говорил что-то хорошее, ненасытно целовал ее, радостно и тихо смеялся... А она лежала, не слушала его, кляла себя... Все чудилось, что под дверью Матвеевна и вот-вот начнет тарабанить.
Он не хотел уходить, но она сказала, что так надо. Он опять что-то говорил, когда она подвела его к двери. Крепко и вместе с тем нежно поцеловала на прощанье и мягко вытолкнула за порог.
Весь год он писал письма. Она отвечала редко. Почтальонша, очевидно, сказала Матвеевне, и та окончательно перестала разговаривать с Женькой. А после института Юра приехал на прииск и теперь работал в конторе экономистом.
Они завтракали, когда в дверь постучали.
- Юра пришел! - Светка юркнула из-за стола и помчалась открывать. - Ой, баба Мотя к нам, - и она отступила в сторону, глядя на миску, покрытую тарелкой, в руках Матвеевны.
- Чиёк пьем... - обращаясь к Светке, ворчливо-ласково заговорила она. - Оладушек напекла с утра. Дай, думаю, занесу к тебе, к чийку-то... - Положив руку на плечо настороженной Светке, она подвела ее к столу. -- Здорово, девка, - сказала она.
- Здравствуй, Матвеевна, - Женька кинулась за стулом. - Садитесь... Сейчас я сметанки достану.
- Да побыстрей, оладьи еще не остывши.
От чаю она отказалась, и они молча наблюдали, как, балуясь обмазанной в сметане оладьей, Светка пачкала себе щеки.
- Не голодные - потому и баловитые все, -- как-то успокоенно сказала Матвеевна. - Ты не такая была... Уж как мать ни тянулась, а чегой-то да всегда не хватало... Вот и Юрий у меня считай без отца вырос. - Она вздохнула. - Дак, может, лучше, чем при таком отце.
Она поджала губы и тихо закачалась на стуле из стороны в сторону, словно отсчитывая прожитые годы. Ее муж замерз на улице, не дойдя до лому во время очередного запоя. Юрию в ту пору было десять лет.
- Всю ночь сегодня не спал, - без всякого перехода продолжала она. - Табак курить начал. Откроет трубу и в печку дымит, будто не учую... Вчерась поговорить с тобою хотел, а ты загуляла, девка, - она укоризненно посмотрела на Женьку. - Да погодь ты, погодь... Знаю. Я че тебе - я ниче... Не в упрек. Это ты думаешь, что Матвеевна, прям, хуже староверки сущей!..
- Матвеевна! -- Женька подняла склоненное к столу лицо. - Так получилось, Матвеевна... Но я ни словом, ни полсловом не намекала ему, не звала сюда... Я не навязывалась, Матвеевна! - Женька почувствовала, как тяжелеют глаза от нахлынувших слез, и вновь уткнулась в стол.
- Присушился, значит. Ссохся весь. Судьбинная ты, девка, баба ему, видать... - Матвеевна зашмыгала носом. - Че ж... И я ему, грех был, наговаривала. - Она приложила края платка к глазам и со слезами в голосе, как бы на одном дыхании, запричитала: -- А сюда приехал -небось, лучше, чем куды-либо... Один, да я, все вместе будем... Только, девка, чтоб все путем! - отняв руки от глаз, погрозила она пальнем.
Женька, положив лицо на стол, плакала. Дочь стояла сбоку и, надув губы, смотрела на Матвеевну.
- Ты мамку не обижай, баба Мотя, - раздельно, по-взрослому, выговорила она.
- Дочка, дочка... -- растерянно затрогала высохшей рукой Женьку за плечи Матвеевна. - Разревелась-то... Прости старуху.
Женька, громко всхлипнув, вскинулась от стола и прижалась к Матвеевне. От новой, не стиранной еще кофты пахло магазином и стряпней. Так в детстве от матери пахло по праздникам.
Морозный туман стал розовым. Значит, где-то очень низко на юге прорвалось на чистый небосклон солппе. На трассе урчали заиндевелые машины. Иные из них подруливали к столовке - близился обед.
А две женщины тихо плакали, утешая друг друга. Девочка, заметив, что они успокаиваются, успокоилась тоже. У нее были свои заботы. Скоро новогодний утренник в саду. А с каждым новым годом - новая жизнь. И бог весть, какой она будет. Все еще впереди.
1978
Произведение публиковалось в:
"До коммунизма и после": повесть, рассказы. – Благовещенск : РИО, 2003.