Поездка
Он ехал к другу детства. Поезд медленно въезжал в заснеженный приморский город, и слева в окно вагона было видно море. Он сидел уже одетый в пальто, и в ногах была старая спортивная сумка. Он смотрел в окно на зимнее оловянное море, к которому привык за последние годы, и слушал хлопотливую болтовню соседей, готовившихся к высадке.
Когда люди начинают вспоминать друзей детства? Когда появляется сладкая грусть минувших дней и хочется уйти туда, где все это было, увидеть дом, который наверняка покосился, увидеть двор, войти в него, а в ушах возникнет и застынет зовущий крик матери?.. А когда придешь, то начинаешь терзаться мыслью: и что я делал раньше, почему раньше не мог сюда прийти, а пришел только сейчас и не видел, как во дворе роняет сережки береза... Когда он об этом впервые подумал? Может, когда неумело еще надел форму морского пехотинца в учебной роте, и круглая колючая голова напомнила о деревенском лете, очень жарком и душистом: они стриглись наголо, чтобы лучше нырять под корягами в их колобродливой и капризной речке. Легенды о том, что водяной хватает за волосы. Когда это было?..
В его деревню Мишка приезжал каждое лето. Его все гак и звали: Мишка из города... Они крепко дружили, не таили ничего друг от друга, иногда дрались, но от этого лишь крепла их дружба и они сами. Несмотря на различие окружающей среды, в которой они воспитывались, они понимали друг друга, впрочем, в детстве все сложное казалось проще и яснее. Каким сейчас стал Мишка? Прошел ли он уже полосу первых, кажущихся решающими в их жизни, неприятностей, когда, если нет рядом близкого друга, замыкаешься в себе и много думаешь: а правильно ли я поступаю..
Поезд остановился, потом дернулся и затих окончательно. Все, толкаясь и гомоня, повалили, к выходу.
Было хмурое февральское утро. Снег сухо шуршал под ногами, а в воздухе висело ощущение того, что снег сейчас опять повалит.
Он поднялся вверх от вокзала и, как писал Мишка, стал ожидать автобус «единицу». Вся приехавшая масса людей была на остановке, и он понял, почему они так спешили. С утра подмораживало, и казалось, будто множество людей курит невидимые папиросы. Автобусы подходили, и он удивлялся, видя, как яростно, некрасиво со стороны, их штурмуют. Толкались девушки, женщины, парни... Все куда-то спешили.
На первый номер народу было меньше, и он вошел почти спокойно, спросил, далеко ли конечная, а узнав, протиснулся боком к окну на задней площадке.
В гражданском одеянии было еще непривычно. Он ловил себя на том, что вздрагивает при виде офицера, а в голове бьется мысль: все ли пуговицы застегнуты? Может, оттого что не начал работать еще. Он только устроился, получил приличный аванс и отпросился на пять дней якобы по семейным обстоятельствам. Просто захотелось съездить к Мишке. Нет, как здорово, что он сейчас увидит Мишку! Три года служил, и только на последнем узнал, что Мишка учится здесь в институте и живет у своей дальней родственницы, тетки, что ли, а это совсем рядом с конечной остановкой автобуса под первым номером. Он вспомнил последнее перед демобилизацией письмо, где Мишка писал: «Петруня, заглядывай! В феврале каникулы у меня. И вообще, черт ты этакий, совсем «оборзел». Дело в том, что у него фамилия Борзых. Петр Борзых.
Автобус полз вдоль бухты по заснеженным сопкам. На подъемах машины без толку пурхались в снегу, яростно наяривая колесами. Иные были уже с цепями на протекторах, и в автобусе было слышно, как цепи со свистом лязгали.
Он смотрел в окно, и вдруг в голову пришла мысль, что уже несколько лет не видел лошади. А запрячь?..
...Мишка ездить на лошади не умел. Было странно: такой здоровый пацан - и не может верхом. На Мишке были короткие летние брючки голубого небесного цвета. А лошади были потные, грязные. После работ их гнал на реку дед Евген, всю жизнь отдавший лошадям и конюшне и имевший прозвище «Женя, гони лошадей!».
- Аида, ребятки! Пособите!..
Петька ухватил красную кобылу за гриву, потрепал ее по шее и подвел к забору.
- Залезай, - кивнул Мишке.
Мишка одержимо вскарабкался на жерди и, качаясь, лег животом на сальную, словно застывший жир, спину кобылы.
- Но-но! - прикрикнул Петька. - Стоять, дура!..
А Мишка на спине, как на бочке, встал на колени, уцепился за гриву и, балансируя, кое-как уселся. Он в это время совсем не думал о брюках, и Петьке это понравилось. Петьку мать всегда попрекала, что он бегает по деревне грязный, приводя в пример Мишку.
- Не бойся, она спокойная...
- А я и не бо-о-оюсь...
На мосту через реку их догнала машина и истошно за-сигналила. Мост был узкий, деревянный, с перилами. Коням деться было некуда, и они рванулись вперед.
Копыта глухо стучали по дереву, сзади вопил клаксон, а Петька, изогнувшись над гривой, несся, махая одной рукой с воображаемой шашкой; и было как в кино. И он совсем забыл про Мишку и не смотрел на него. А жаль. Мишка лишь спустя неделю признался, что ему так страшно еще никогда не было, когда мост загромыхал под копытами, а лошади помчались как ужаленные. А Мишка был смелый пацан, даже отчаянный. И он показал Петьке желто-синие пятна на костлявом мальчишеском заду. «Ну и хребет у нее!» - улыбнулся при этом.
После звонка дверь ему открыла стареющая женщина с ребристой, в бигуди, головой. «Тетка», - подумал он.
- Его нет. Он на турбазе, - ответила она недовольно. В подъезде было холодно, но в квартиру она его не пригласила. И вот стояла и всем видом показывала, что ей некогда, что здесь холодно и что, в конце концов, он стоит, ведь она сказала, что Миши нет дома. Она стала закрывать дверь.
- Постойте! - Он закинул сумку за плечо и взялся за ручку двери. - Простите, на какой турбазе?.. Он вам не говорил, что я должен был приехать?
- Ничего он мне не говорил. А турбаза называется, кажется, «Горные ключи», - и она решительно стана захлопывать дверь.
- А как туда добраться?
- Автобусом, - буркнула тетка и закрыла дверь. «Черт те что... - Он все еще не мог ничего сообразить.
- Турбаза какая-то. Письмо, что ли, не получил мое? -Он стал вяло спускаться по лестнице. -- Что теперь делать? Наверно, не получил письмо. Как жаль!».
На улице валил густой мокрый снег. Борзых шел и тяжело сознавал, что его затея лопнула и, выходит, он зря сюда приехал.
Было сыро, неуютно. Промокшие ноги стали мерзнуть. Ему стало одиноко. Он подумал, что как тяжело медведям-шатунам зимой. Еще не зная зачем, остановился у автобусной остановки. Влажный снег облепил пальто, об-мохнатил шарф, а шапка заметно потяжелела. Он снял ее, отряхнул сне;, перчаткой обмел плечи и грудь и вошел в подошедший автобус.
На автовокзале каруселила мешанина из разношерстных пассажиров. Где-то из-за снегов застряли автобусы. Улей из стекла и бетона гудел, шебуршился.
Петр Борзых долго расспрашивал бабку с мокрым -не то от снега, не то от пота - лицом, как попасть на туристическую базу. Краснолицая бабка перебрасывала с руки на руку две глыбы-авоськи, сдувая пот с лица, проклинала автотранспорт, но все же объясняла, успевая выплевывать шелуху от семечек. Он понял, что прежде всего ему нужно добраться до поселка с лесным названием Кленовый, а уж там найти - проще простого. Тут подошел автобус, и бабка кивнула на него и сказала: «Вот на ен-том, парень. Если сможешь сесть. Здесь недалеко, через час будешь на месте. А мне...» - и посыпалась длинная тирада в чей-то адрес. А он уже с ходу врезался в толпу, стараясь осторожнее, хотя бы с виду вежливо, пробираться к дверям.
Оказывается, ему надо было проехать одной остановкой дальше, чтобы удобнее добираться до базы. Он же толком не расспросил, когда брал билет. И вот теперь кондуктор второй раз крикнула: «Кленовый» - и смотрела на него. А автобус стоял. Кто-то закричал: «Чего стоим? Flo-ехали дальше!». А он растерялся. Кондуктор все смотрела на него, и Борзых хотел было объяснить ей, но тут женщина зло и торжествующе, словно приглашая в свидетели всех, вновь прокричала: «Слышь, парень! А ведь ты брал до Кленового. Да, ты... Ты! Ох, жмоты!..» - Последние слова заглушил хлопок закрывавшихся дверей.
Невесть откуда взявшийся ветер сделал снег колючим и мелким. Шоссе обдувалось со всех сторон. Оно длинной затяжной дугой тянулось влево, к едва видневшимся сопкам. По промерзшему асфальту мела поземка. Вокруг не было ни души.
Борзых шел навстречу ветру, и по лицу жгуче били снежинки. Когда порывы ветра становились особенно сильными, а снег нестерпимо хлестал по прищуренным векам, он поворачивался к ветру спиной и вприпрыжку пятился. Не верилось, что в полусотне километров отсюда плещется незамерзающее море.
Он порядком прошел, пока слева от дороги не проступили контуры домов. И он свернул к ним.
Между домами стало тише. Он осмотрелся. Увидел девушку с лыжами на плече и пошел за ней.
Вскоре он разговаривал с вахтершей. Несколько раз повторил Мишкину фамилию и смотрел, как она долго водила пальцем в журнале, шевеля губами, а потом взглянула поверх очков и еще раз спросила фамилию Мишки.
- Двадцать третья комната, молодой человек. Второй этаж, за холлом сразу.
Радуясь, как все легко и обыденно получилось, он шел по коридору на стук пинг-понга, миновал то, что здесь называли холлом - крохотный закуток-аппендикс, где стоял теннисный стол, - и справа увидел дверь № 23. Постучал и тут же нажал на ручку. Комната была заперта. Он обернулся к игравшим и увидел Мишку.
Сначала, он увидел гурьбу парней -- заснеженных и краснолицых, в шерстяных тренировочных костюмах, в мокрых кедах, оставляющих следы на полу, и с ними был Мишка. Он шел все той же своей развалистой, усталой походкой футболиста и нес в руке мяч.
Борзых сдержанно улыбался и ждал. Ребята прошли. У двери двадцать третьей комнаты остановились Мишка и парень, которого раньше Борзых не заметил. Этот парень участия в футболе явно не принимал, был чист, красив и очень свободно и ловко, не глядя, поворачивал ключ в замочной скважине.
- Салют, Мишка! - сказал Борзых.
Мишка оторопело уставился на него, потом нос у него сморщился, как в детстве, от улыбки, и он произнес:
- О-хо-хо! Петька!?. Борзой! Ха-ха!..
Он ударил Петьку в плечо, а тот ответил, и они, толкаясь и гогоча, ввалились в комнату.
- Здоров, здоров стал, -- говорил Мишка, все еще толкая его в плечо и оглядывая. -- Ручки-то, ручки! Ты посмотри, Сева, - обратился он к парню, - вот против таких ручищ я часто «махался» в детстве. Каково?!
- Но ты никогда не плакал и не жаловался, - сказал Борзых. - И даже один раз разбил мне нос.
Они засмеялись.
- Ты не получил, наверное, мое письмо? - спросил Борзых.
- Да почему... получил... - замялся Мишка и зачем-то посмотрел на свои пальцы.
Неожиданно грянула музыка, ударив по ушам: Сева включил магнитофон. Мишка сморщился и обернулся к Севе:
- Сделай тише. Понимаешь, - он стал говорить Петьке, - подвернулась путевка. Всего двенадцать «рэ». Здесь одни студенты сейчас. И их очень трудно достать, путевки. Надоел город. И вот сюда на целые две недели... Да ты садись. Чего стоять. Вот прямо на кровать, и пальто сними.
Борзых разделся.
- Не прибарахлился еще, - произнес Мишка, кивнув на фланель.
- Нет еще, - ответил Борзых, а потом добавил: - Не успел.
- Ну я пойду, - подал голос Сева. - Маг пусть стоит.
- Погоди, - отмахнулся Мишка. - Квартиру быстро нашел? Тетка дома была? Объяснила все тебе, да?.. - задавал Миша вопросы, а Борзых подумал, что Мишка в душе о чем-то размышляет, внутренне мучаясь. А вопросы задает просто так, чтобы что-то говорить.
- Да, объяснила, - и вспомнил ругающуюся бабку с авоськами.
- Спальник я, вероятно, сразу захвачу. - сказал Сева. - И остальные тряпки тоже. Только бы не растаял снег...
При этих словах Мишка озабоченно посмотрел в окно.
- Впрочем, в горах он останется, - продолжил Сева.
- Корюшки сегодня на вечер не забудь взять. Бери больше: они ее знаешь как с пивом! Да, постой, - спохватился Мишка. - А кого мы позовем?
- Конечно тех, кто завтра пойдет тоже.
- Куда? - спросил Борзых.
- А? - Мишка повернул голову. Засветившиеся было его глаза вновь потухли. Он отвел взгляд в сторону. - В поход. В горы.
- Я думаю, -- сказал Сева, -- лучше медичек, чем филологов. Я прошлый раз замучился их споры о Прусте слушать...
- О ком? - вырвалось у Борзых, и он покраснел. Взглянув на него, Сева приподнял брови:
- О Прусте... А медички - те проще. Я заметил, они никогда не спорят. Им эта гистология, или как там ее, чувствую, не в жилу, чтобы еще и спорить... - Он помолчал и добавил: - Да и развитей они. Так сказать, всесторонне, - и красиво ухмыльнулся. - Через часок будь готов, - сказал он и вышел.
В комнате застыло неловкое молчание. «Вот так, - подумал Борзых, - не вовремя я подъехал».
- Домой не ездил?
- Нет.
- Ты как сейчас? Где?
- Устроился на завод.
- Правильно, - поддержал Мишка и вновь замолчал. Потом сказал: - Да, вот где ты сегодня перепочуешь? У нас. понимаешь, нельзя посторонним. Недавно выгнали одного и высчитали за питание. Знакомого приютил на ночь. И с комендантом бесполезно говорить. Строго здесь, но ничего вообще-то...
Борзых вспомнил, как бесстрашно Мишка прыгал со старой мшистой мельницы в реку, а выныривая, всегда швырял на берег гальку со дна. А еше, когда разбили окно, играя в футбол в больничном дворе, то Мишка сказал, что разбил он, и принял всю вину на себя, зная, как крут в таких вопросах Петькин батя. Сейчас он подумал, что это было давно, так давно, что, кажется, и не было вовсе.
- Хотя можно у Севы. Он местный. Вот у него и переночуешь. Я отведу тебя...
- Не нужно. Не беспокойся: мне завтра на работу в ночную, - соврал Борзых. - Я поеду. Я так заглянул... Просто посмотреть...
Мишка засуетился:
- А может, все-таки переночуешь? Вечерок проведем. Подруги подойдут... А мы повспоминаем старое. А?.. - опять же, чтобы что-нибудь говорить, спрашивал Мишка, все так же суетясь и шагая по комнате. Не получив ответа, он все говорил и говорил, рассказывая что-то.
Борзых не слушал его. Он смотрел в окно и думал, что наконец-то за весь день у него согрелись ноги. Когда Мишка умолк, Борзых повернулся к нему. В руках у Мишки была полиэтиленовая канистра: возможно, он давно вертел ее в руках.
- Пойдем пивка возьмем, - предложил Мишка.
- Пойдем.
В коридоре Мишка сунул ему в руки канистру и, сказав, чтобы обождал минутку, скрылся в соседней комнате. Вернувшись, улыбнулся:
- Понимаешь, сюда даже пиво нельзя проносить. Так мы через окно, на веревке. Ребят зашел предупредить, чтобы втянули...
Борзых натянуто улыбнулся в ответ: «Понимаю».
Уже темнело. Снег перестал идти. У деревьев стояли мальчишки, и когда кто-нибудь проходил под деревом, они били по стволу санками, и с веток сыпался снег.
- Я вам...- лениво предупредил мальчишек Мишка и сообщил: -- Там я был летом. Там зимовье, а нас пойдет человек десять. Я - как инструктор-общественник по туризму.
«Он и сейчас заводила во всем», - подумал Борзых.
- Знаешь, я поеду, - произнес он вслух. Они подошли к автобусной остановке.
- А пиво? - удивился Мишка.
- В другой раз. Ты торопись, а то закроют, - деловитым голосом предупредил Борзых.
- Да ну! У меня знакомые там есть.
- Все равно торопись. - Он хотел добавить, что вот-вот Сева подойдет с подругами, но промолчал.
Мишка перестал смотреть по сторонам, и Борзых увидел его глаза. В них мелькнула досада, какая-то горечь, но потом они стали снова такими же: посторонними, разглядывающими все подряд.
- Ты, наверное, обиделся?
- Нет, - сказал Борзых.
Раздался девчоночий визг, а следом довольный смех мальчишек.
- Ну, держи... - сказал Борзых и протянул руку.
- Я рад, что ты заглянул, - сказал Мишка.
- Я тоже рад.
- Приезжай на воскресенье в марте.
- Приеду, - сказал Борзых и добавил: - Обязательно. - Хотя знал: навряд ли еще приедет...
В автобусе он сел у окна. Он сидел и ждал отправления. Напряжение, ожидание встречи, весь день сковывавшие его, прошли. Он ощутил усталость. Он чувствовал себя как после жаркого сенокосного дня, после долгой изнурительной косьбы, когда уже все скошено и наступает счастливая, медленно проходящая, радостная удовлетворенность завершенного доброго дела.
Автобус, буксуя, тронулся. Борзых откинулся на. спинку кресла. Им овладело приятное дорожное ничегонзедела-нье. И он задремал.
1970
Произведение публиковалось в:
"До коммунизма и после": повесть, рассказы. – Благовещенск : РИО, 2003.