Заяц
Пашка просыпался медленно. Сегодня воскресенье, да и уснули вчера заполночь. Слушали транзистор, который прямо-таки извергал отличные передачи: успевай только настраиваться. Где уж тут уснуть — он полтора месяца в тайге, не видит кино, не говоря о танцах. Пашка работает в экспедиции. А это далеко от дома.
Сегодня он собрался на охоту. Четыре дня назад выпал снег. Первый снег после красивой дальневосточной осени. Сейчас можно наловить много зайцев. Об этом сказал ему недавно коренной дальневосточник Толик, который на год старше его. От него Пашка узнал, что зайцы зимой бегают по тропам, которые сами прокладывают после первого снега. Надо лишь взять проволоку, сделать силок-петлю и поставить на тропу. Дня через два проверить. Вчера Пашка поставил семь таких «петель». «Семь — число счастливое» —думал он, натирая проволоку о березу (чтобы пахла лесом), и поставил последнюю, седьмую петлю.
В палатке было холодно. В железной печке с чьим-то автографом на трубе угли потухли часа два назад. Ребята еще спали. «Пойду один», — решил Пашка и побежал умываться снегом.
От реки шел повар Матвей Степанович с двумя ведрами.
— Сплошная шуга идет по Тынде, воды никак не наберешь, — проворчал он, направляясь к палатке. Откидывая полог, Матвей Степанович оглянулся, хмыкнув, довольно произнес:
— Привык снегом-то. Молодец, Павлуха!
— Я дома ежедневно холодный душ принимал, — ответил, немного смутившийся Пашка.
— Душ—душем, а это — снег, — возразил Матвей Степанович, исчезая в палатке.
Спустя две минуты, Пашка уже был готов. Небрежно закинув за плечо новенькую «двадцатку», он вышел из палатки, весело подмигнув польской артистке Поле Раксе, которая смотрела с обложки «Советского экрана» над головами спящих ребят.
Пашка бойко шагал по трассе, разбитой гусеницами бульдозеров и колесами «газиков». Скоро здесь начнут строить железную дорогу, а пока еще работают изыскатели. В этом месте река сворачивала влево, трасса тоже. Над темной, как бы потяжелевшей от шуги Тынды поднимался пар. У берегов и в заливах уже был лед. «Скоро заморозки», — подумал Пашка и свернул вправо от трассы.
С замершим от волнения сердцем подходил он к первой петле. Казалось, ничего не существовало для него в этот момент, кроме петли и вон той березы, к которой он ее прикрепил. Пашкины ноги как-то сами заторопились, зачастили и, наконец, запинаясь, побежали сквозь ерник к березе. Петля была пуста. «Даже и не бегали», — подумал Пашка и пошел дальше.
Как снежная баба из апрельского снега, постепенно таяла надежда у Пашки по мере продвижения от одной петли к другой. Шесть петель и — ничего. «Так может быть только у меня. Выбрал тропы, но которым они не бегают. А может, они вообще не бегали эти два дня?» — размышлял про себя Пашка.
В голову лезли всякие мысли. Такие, какие приходят обычно на ум только охотнику-неудачнику, ищущему се5е оправдание. Совершенно разбитый, проклилая все, подходил он к последней петле. И вдруг увидел, как что-то белое запрыгало вокруг березы, росшей рядом с заячьей тропой. От неожиданной и Пашка опешил и остановился. «Да это же заяц!» — радостно забилось его сердце. Его заяц! Заяц, которого он так хотел поймать!
Между тем, заяц продолжал прыгать и яростно дергаться. Проволочная петля накрепко захлестнула зайца поперек туловища. Обычно они попадаются головой. Но Пашка поставил слишком большую петлю. И передние лапы у зайца вместе с головой проскочили в нее.
«Порвет!» — подумал Пашка. И в тот же миг он бросился вперед и прыгнул на мечущегося зайца. Ощутив в руках упругий вырывающийся комок, он поднялся на колени, прижав его к груди. «Головой об дерево—и все», — мелькнуло в мозгу. Он стал подниматься с колен, но ему мешала проволока, привязанная к стволу березы у самого корня.
Заяц же изворачивался, поцарапал Пашке руку и, наконец, затих, кусая в изнеможении лапу. Пашке стало не по себе. «Как человек, — подумал он, — совсем как человек. Ведь я тоже кусаю-губы, когда мне больно». Внезапно заяц закричал резко и пронзительно. Он кричал, как ребенок, зовущий мать. В утреннем лесу этот крик раздавался неестественно громко и даже немного страшно. У Пашки вдруг защемило внутри от этого крика. Появилась необъяснимая жалость к зайцу. И, совсем забывшись, он стал уговаривать его замолчать, даже попытался погладить.
В ответ на крики зайца послышались шум крыльев и карканье ворон, которые появились неизвестно откуда. «Видимо, так кричат животные перед смертью, чтобы вороны услышали и слетелись», — догадался Пашка. Заяц выскользнул из рук, проволока вновь натянулась. От его скачков береза задрожала. Ветви укоризненно закачались, роняя в снег чудом оставшиеся последние листья. Глядя на качающиеся ветви, Пашке показалось, что сама природа в лице этой березки стыдит его за что-то.
Он забыл обо всех охотничьих мудростях. Забыл о том, как хотел поймать зайца. Забыл, что мечтал небрежно подойти к лагерю с зайцем через плечо, чтобы показать, что и он не лыком шит, хоть и не коренной дальневосточник. Бросившись к зайцу, он взял его на руки и стал снимать петлю непослушными руками. «Быстрей, быстрей отпустить его!» Пашка, суетливо торопясь, освободил зайца и опустил его на снег. И только сейчас заметил, что кончики ушей у косого черные, а сам он еще совсем молодой. «Кажется, это его природа зима», — догадался Пашка.
А заяц прыгнул вперед. И от неожиданности остановился, почувствовав свободу. Все еще не веря себе, он несмелыми скачками стал удаляться. Но вдруг прыжки его замелькали часто-часто, и через какое-то мгновение заяц совсем скрылся из виду. Пашка еще постоял немного, потом улыбнулся и пошел обратно.
Из трубы над палаткой уже шел дым. Возле костра Матвей Степанович обдирал зайца. «Кто-то принес», — как-то безразлично к чужой охотничьей удаче подумал Пашка и шагнул в пахнувшую завтраком и теплом палатку.
Произведение публиковалось в:
Газета "Амурский комсомолец". - 1968, 31 марта