Храбрая Соня
Шёл третий месяц нашего пребывания на ремонте в Марселе. Танкер «Илим» стоял с разобранной машиной, весь в пятнах сурика, часть палубных механизмов и лееров срезана, везде тянулись шланги и кабели, громоздились ящики и железяки. В общем, нормальный ремонтный пейзаж - безжизненная железная коробка, которой ещё не скоро предстояло превратиться в блистающий свежей краской пароход, гордо рассекающий океанскую волну.
Однако на этой неуютной коробке обитал наш экипаж. По укоренившейся советской привычке «Судоим-порт» (для экономии валюты) такие вещи практиковал постоянно, в то время как ремонтировавшиеся суда других стран просто сдавали под контроль завода и моряки спокойно жили в гостинице.
Как ни странно, это нас, привыкших к спартанским условиям, вполне устраивало, потому что к скромной сумме в валюте, «капавшей» ежедневно, прибавлялись весьма серьёзные (для нас) денежки «на пропитание», которые начислялись после постановки камбуза на ремонт. Тогда мы переходили на паёк из разных каш (от мешков с крупой ломилась провизионка), чая и консервов, закупаемых вскладчину в ближайших магазинах. Иногда, подключив плиту к береговой сети, варили супы и борщ, угощая и французов.
Весь экипаж во время ремонта тоже работал на палубе и в машине, нёс стояночную вахту, свободные от вахт иногда группами выходили в город — в одиночку ходить даже по территории завода запрещалось. К тому времени экипаж уже много раз ходил в увольнение, оправился от первого шока, вызванного непривычным изобилием в супермаркетах, вполне освоился в незнакомом городе-миллионнике. Люди нормально ориентировались по карте-схеме и спокойно могли найти дорогу обратно из любого района. Учитывая полное отсутствие знания французского, это было совсем неплохо, ибо найти дорогу классическим военным «путём опроса населения» не представлялось возможным даже в далёкой перспективе. К тому же французы не особо разбирались и в английском.
На судне нам в работе помогал переводчик фирмы ASMP Жорж Шестакофф, худощавый мужчина лет за шестьдесят, потомок русских эмигрантов первой волны, поражавший нас классическим русским литературным языком и старорежимными оборотами. Был он всегда вежлив, корректен, но дистанцию держал умело, не скатываясь в панибратство даже пропустив пару рюмочек в кают-компании.
В принципе, на пароходе царил «сухой закон», очень убедительно поддерживаемый прикомандированным контрразведчиком, маскировавшимся под четвёртого штурмана, — ярым противником всяческих возлияний.
Однако переговоры с руководством фирмы проходили «по-европейски», и предусмотренную этикетом пару рюмок пить начальству всё же приходилось.
Моя вахта у трапа была «4 через 4», ночью приходилось стоять «собачью вахту», ту самую, когда перед рассветом очень хочется спать и мерещится всякая всячина. Чем мне нравилась ночь — можно было развлекаться, расстреливая гайками из припрятанной в шлюпке рогатки здоровенных портовых крыс, нагло шнырявших вокруг. Иногда между ними и такими же здоровенными котами возникали битвы, сопровождаемые дикими душераздирающими воплями и писком. Побеждённые шли в пищу победителям, в связи с чем необходимость уборки поля ночных битв отсутствовала.
Однажды, сразу после обеда, когда все разошлись по каютам и кубрикам на «адмиральский час», а французские рабочие засели в бытовке за кофе с круассанами, на трапе появилось прелестное видение в образе чрезвычайно симпатичной девушки лет семнадцати. При виде эдакой неземной красоты я сразу потерял дар речи, что называется, «впал в состояние когнитивного диссонанса» и просто застыл на трапе, не зная, что и сказать.
Красотка, стройная голубоглазая блондинка, весьма довольная произведённым эффектом, пропела серебристым голоском: «Бонжу-у-ур, месье!» Затем, видя моё состояние, ворчливо сказала по-русски с лёгким акцентом: «Меня Соня зовут, я к дедушке пришла, он у вас переводчик».
Я, заикаясь от волнения, по телефону позвал переводчика, тот быстро пришёл, ловко лавируя между железным хламом на палубе.
Между ним и Соней завязался оживлённый разговор по-французски. Потом они прошли к капитану. Так в нашей размеренной корабельной жизни появилась красивая девушка Соня—как лучик света в этом ремонтном хламе и разрухе.
Соня училась на факультете славистики в университете соседнего города Экс-ан-Прованс. Учитывая русские корни, учёба ей давалось легко, тем более что она часто бывала в Сочи у родственников во время круизов. Мы охотно с ней делились книгами из судовой библиотеки, крутили кинофильмы. И даже суровые пароходные поварихи, поначалу неприветливо её принявшие, вскоре с ней сдружились. Она забегала к нам где-то раз в неделю, всегда простенько, но с чисто французской элегантностью одетая, с минимумом макияжа на симпатичном личике. Разумеется, капитан и старпом сразу отметили резко возросший уровень дисциплины среди экипажа, непривычную вежливость в общении, сокращение числа ненормативной лексики. Да и как-то стали чище одеваться, робы рабочие приобрели вполне себе приличный вид.
Так получалось, что когда она приходила, я нёс вахту у трапа. Меня она уважительно именовала «мсье доктор» или «мсье СтанИслав», иногда мы с ней болтали о разных сторонах жизни в России. Она очень удивлялась, как это мы живём в такой дали, как Владивосток, где полно тигров и очень холодно. Мне нравилось её пугать ужасами камчатской зимы (до «Илима» я две навигации служил на ледоколе), Соня удивлённо таращила свои красивые глазки и внимала с открытым ротиком моим байкам о шестиметровых камчатских сугробах, медведях, гуляющих на улицах Петропавловска, и свирепых штормах, сдувающих собак вместе с будками.
Надо сказать, что её дедушка предупредил нас: «Софи — большая авантюристка и проказница». Мы к этому отнеслись весьма благосклонно, учитывая, что половина из нас были такими же авантюристами—благоразумные люди в море на военных судах не ходят.
Однажды Соня подошла ко мне и, заговорщицки оглянувшись, предложила провести её в арабский квартал во время нашего ближайшего увольнения.
Надо сказать, что арабский квартал в старом центре Марселя представлял собой настоящее африканское гетто, где белым людям (особенно французам) появляться было смертельно опасно. Исключением считались только русские—нам было абсолютно всё равно у кого покупать, тем более что у арабов можно было поторговаться (у французов цены были гораздо выше и фиксированные). Да и авторитет Советского Союза среди мусульманского мира был тогда высок.
Многие арабы вполне прилично разумели по-русски (учились у нас), и с ними было интересно просто поболтать «за жизнь», попить кофе по-мароккански и отведать знаменитого марсельского буйабеса.
В увольнение мне надо было по графику идти старшим группы на следующий день, в группу были назначены два матроса из палубной команды и пожилая камбуз-ница с дневальной. Посещение арабского квартала в наши ближайшие планы, в общем-то, входило: нам как раз выдали очередную получку, и в карманах приятно похрустывали новенькие франки, предвещавшие неплохой досуг.
Тем более что мы уже договорились с марокканцем Ахмадом купить в его лавке пару ковров с приличной скидкой и посидеть в уютном кафе на углу рю-Каннебь-ер и Вьё-Пор за чашечкой кофе со свежими круассанами. Ну, и пропустить «по махонькой» вдали от всевидящего ока контрразведки. Да и ребята в группе были проверенные, не проболтаются.
Не очень хотелось вмешивать в наши планы Соню, но чертовка так убедительно просила, так мило щебетала, что пришлось скрепя сердце согласиться. Условились, что Соня оденется попроще и возьмёт платье у дневаль-ной, немного схожей с ней по фигуре.
На следующий день, получив стандартный инструктаж, пошли в город. Сразу за воротами порта начинался бурный Марсель с его потоками машин и людей, громадами многоэтажек вперемешку со старинными средневековыми зданиями. На автобусе доехали до центра, сошли на остановке возле арабского квартала, немного подождали. Тут из подъехавшего розового маленького «Рено-Тальбо» выпорхнула Соня, облачённая в несуразное платье «в горошек».
Мы прямо покатились со смеху — ну, точно наша, русская, из деревни! Соня ненадолго надулась, однако быстро отошла и посмеялась вместе с нами.
Мы быстро прошли пару улиц, и наша группа втянулась в мрачный арабский квартал. Он был застроен средневековыми зданиями, с узенькими улочками, с желобком для стока воды посередине. Амбре тоже было соответствующее. Наверху сушилось бельё, кругом толпились разноцветные арабы и негры в живописных одеяниях-бурнусах, «джеллаба», чалмах. По углам торчали группки криминального вида личностей, мрачно на нас смотрящих. Однако впереди уже прошёл слушок, что это появились русские, и ситуация как-то незаметно разрядилась.
Меня всегда поражала у арабов вот эта способность к мгновенному распространению вестей, видимо пришедшая из далёкого кочевого пустынного прошлого.
А вот и лавка Ахмада, по-восточному пёстрая, увешанная разнообразными коврами, заставленная кальянами, резными масками и прочими экзотическими колониальными товарами. Сам Ахмад, приветливо улыбаясь, скалил белоснежные зубы. Поздоровался со всеми за руку, пригласил попить чайку. Мы, разумеется, отказались, однако ритуал был соблюдён, и можно было приступать к делу: смотреть ковры, щупать, прицениваться. Правда, Соня просто удивлённо смотрела по сторонам и ничем не интересовалась. Оно и понятно — зачем ей эти безвкусные арабские поделки.
Неожиданно в лавку зашёл горбоносый смуглый человек в чалме и, довольно неприязненно на нас посмотрев, что-то проговорил Ахмаду по-арабски. Ахмад внезапно насупился и, показав на Соню, сказал: «А вот она не русская, француженка!»
В лавке на секунду воцарилась настороженная тишина, которая тут же была нарушена отборным матом, произносимым нежным девичьим голоском. Мы не поверили своим ушам — наша «скромница Софи» крыла матом несчастного араба в выражениях, более присущих знаменитым одесским биндюжникам. Причём многие выражения были даже нам, вполне искушённым в таких вещах, совершенно незнакомы.
Лицо Ахмада сразу просветлело, он разразился задорным смехом, мы все его дружно и с облегчением поддержали. Надо сказать, что Ахмад был выпускником московского Института Дружбы народов имени Патри-са Лумумбы, филологом по образованию, и некие новые русские выражения весьма обогатили его словарный запас. Пару минут лавка сотрясалась от хохота. Потом мы, забрав у Ахмада ковры (с гигантской скидкой за доставленное удовольствие), направились к выходу из квартала.
Однако приключения на этом не кончились. Внезапно по кварталу пронёсся какой-то крик с часто повторяющимся словом «Али», и народ кинулся куда-то. Соня быстро нам перевела: «Кого-то из арабов по имени Али убили полицейские на рю-Каннебьер».
Сразу стало ясно - надо побыстрее уносить ноги, и мы, построившись «свиньёй», выставив вперёд ковры, стали быстро пробиваться к выходу из квартала, благо до него было метров двести. Ахмад бежал впереди нас, что-то приговаривая на ходу своим соплеменникам. Мы (по наущению умницы Сони) кричали «аттан, иси матло рюсс». Помогало.
Мы выскочили на перекрёсток и быстро перебежали на другую сторону улицы, за нами сразу сомкнулось голубое кольцо «ажанов» с дубинками, тут же на подкрепление прибыли и развернулись во вторую цепь жандармы в чёрной форме, шлемах и со щитами. Быстро подъехали и автобусы с решётками, куда «ажаны» сноровисто запихивали наиболее буйных. Мы с удивлением смотрели на доселе неведомый нам разгул французской демократии.
Дело заворачивалось серьёзное, и нашей группе там явно было не место. Соню мы усадили в её машину, девчонку всю трясло. Однако она быстро отошла и даже заулыбалась: как же, такое приключение, будет что рассказать подружкам. Условились, что деду она не скажет ни слова, иначе капитан мне голову оторвёт, да и «контрик» по своей части этому активно посодействует. Буду потом безвылазно бороздить льды Охотского моря вместо жарких тропиков Индийского океана.
До конца увольнения осталось ещё четыре часа, и мы решили планов не менять. Зашли в кафе, приняли по «дринку» мартини, посидели за кофе со свежей выпечкой. Послушали хорошую, добротную французскую музыку. Играл на аккордеоне пожилой, подтянутый мужчина с усами щёточкой, пела хорошенькая маленькая девочка.
Уже на пути домой договорились, что никому об этом не расскажем—слишком дорого приключение будет всем стоить. Надо сказать, что все слово сдержали.
Из-за волнений в арабском квартале нам две недели не давали увольнений.
Через пару дней проказница Соня, как ни в чём не бывало, снова заглянула к нам на судно. Этакое невинное создание, ангелочек с крылышками. Я пригласил её в амбулаторию на пару вопросов.
- Соня, радость ты наша, скажи, пожалуйста, ты где научилась так материться?
— Ах, месье док, — невинно похлопала ресничками Соня,—у наших родственников в Сочи (она смешно произносила это слово, с ударением на последней букве) во дворе была хорошая компания мальчиков. Они меня и научили.
Вот ведь поганцы! Нашли чему девчонку учить, — подумал я. Но вслух сказал:
— А ты молодец, Соня! Вела себя храбро и всех нас здорово выручила. Сейчас расскажи, что там было с полицией, а то по телевизору не всё понятно было…..
— Там один арабский мальчишка, Али, накурился анаши и ехал на мотоцикле по встречной полосе. Несколько машин из-за него столкнулись, два человека погибли. Полицейские за ним гнались, а потом стали стрелять по мотоциклу. Ну и убили случайно. А арабы сразу и поднялись — мол, опять французы арабов убивают. Так что полиция с жандармами еле загнали их обратно, много арабов тогда арестовали. Даже жандармам поверх голов стрелять пришлось.
— А ты деду не проболталась?
— Так я же слово дала. Молчу пока.
— Вот именно — пока. Ладно, потом расскажешь, когда мы уйдём….. То-то дедушка порадуется…..
Ремонт потихоньку заканчивался, всё шло чётко по графику, предусмотренному контрактом. Закончили работу в машинном отделении, осталось только затолкать обратно гребной вал и надеть на него винт. А пока нас загнали в док и стали пескоструйными аппаратами сдирать старую краску с корпуса и надстроек. Над судном повисли тучи мелкой песчаной пыли, все ходили в масках и старались наружу поменьше вылезать. Палуба стала напоминать пустыню с барханами на месте кнехтов и лебёдок, песок скрипел на зубах и даже проникал в каюты. Прямо как при песчаной буре, что мы пережили у берегов Эритреи в Красном море.
Всё это удовольствие длилось почти неделю и уже изрядно поднадоело. Потом корпус и надстройки покрыли грунтовкой и стали красить хорошей голландской краской. Судно постепенно приобретало достойный для океанского парохода вид. Весь экипаж был в работе, в город тоже никого не выпускали. Да и Соня давно не приходила — оно и понятно, чего элегантной французской девчонке в такой суете делать.
Однако дедушка Жорж как-то странно стал на меня поглядывать, чувствовалось, что он что-то хотел сказать, но не решался. Помог случай: однажды он поранил ладонь, спускаясь в трюм со старшим механиком. Зашёл ко мне в амбулаторию, ранку я ему обработал, перевязал, и тут он заговорил:
— Мсье доктор, я вижу, вы серьёзный человек, да и Софи мне про вас хорошо отзывалась. И вы не коммунист.
Тут я сразу насторожился. Да, водился за мной такой грешок — не было у меня никакого желания вступать в стройные ряды КПСС (что серьёзно осложнило мне последующую флотскую жизнь), однако при чём тут Жорж?
— Да вы не беспокойтесь, — улыбнулся он, — не собираюсь я вас никуда вербовать. Просьба у меня к вам. Я ведь родился в Севастополе, у Графской пристани, на борту крейсера «Адмирал Корнилов», мама была сестрой милосердия, а папа — мичманом на миноносце «Жаркий». Мы тогда ушли вместе с флотом в Бизерту.
Ну, дальнейшую судьбу нашу вы знаете, в истории флота вроде разбираетесь….. Мама перед смертью просила меня отвезти её медальон в Бизерту, к месту стоянки «Корнилова», и там его опустить в воду. Я её просьбу выполнил. Сейчас прошу вас: когда будете в Севастополе - мой медальон тоже опустите в воду у Графской пристани, в знак того, что душа моя остаётся в России. И свечку поставьте в Морском соборе. Хоть вы и атеисты, но очень прошу! И он подал мне старинный серебряный медальон на потемневшей цепочке. Внутри был белокурый локон.
— Знаете, Софи — моя внучка от первого брака, она русская по духу и не раз была в России. Остальные внуки — уже французы, и им это безразлично.
Честно говоря, я был ошарашен столь необычной и достаточно опасной по тем временам просьбой, однако дал слово всё сделать. Тем более что нам предстоял заход в Севастополь для пополнения экипажа и подготовки на боевую службу в Индийском океане.
На следующий день нам поставили гребной вал и винт и вывели из сухого дока. Провернули машину, начали швартовные испытания. Пароход сиял новенькой краской, на камбуз поставили новое оборудование, поменяли мебель в каютах и кубриках….. Пора в море! В воздухе повисло нетерпеливое ожидание — скорее домой! Перестали радовать увольнения, и замок Иф уже не так красиво смотрелся.
За два дня до отплытия на борт вместе с дедушкой пришла и Соня, в красивом платье, стильном макияже, в аромате духов, непривычно взрослая, сразу превратившись из девчонки-сорванца в красивую, знающую себе цену молодую девушку. Наш молодняк сразу воспрянул духом, штурманцы «забили копытами» вокруг чудного видения. Даже бородатый боцман Валера сверкал в её сторону цыганскими карими глазами.
Соня, почувствовав себя «королевой бала», вела себя соответственно: с царственным величием позволяла за собой ухаживать, расточала белозубые улыбки, весело отшучивалась от многочисленных, порой грубоватых комплиментов. Дед следил за ней с гордой улыбкой, поглаживая седой ус.
Соня побывала у наших дам на камбузе, пощебетала с ними о чём-то своём — девичьем. Надо сказать, что Соня серьёзно консультировала наших пароходных женщин по части косметики и прочих женских штучек, о которых советские дамы того времени просто не имели понятия. Те в ответ давали ей кулинарные рецепты русской кухни и даже научили варить флотский борщ.
Я сидел у себя в амбулатории, заполняя санитарные документы на отход, когда чудное видение соизволило посетить и меня. Амбулатория сразу заполнилась тонким ароматом духов и стала как-то светлее. Мы с Соней немножко поболтали, вспомнив наши похождения в арабском квартале, потом решили обменяться сувенирами. Она подарила мне книжку избранных стихов русских поэтов (со штампом факультета славистики университета Экса), я в ответ дал свой любимый томик Александра
Грина. На обложке была изображена Ассоль и алые паруса на горизонте.
На прощание Соня неожиданно чмокнула меня в щеку и со смехом убежала. Я растерянно стёр помаду и посмотрел в иллюминатор на пирс — юная проказница Соня уже садилась в свой «Рено». Остался лишь лёгкий аромат духов и чувство потери чего-то важного.
На следующий день была назначена церемония приёмки судна и банкет. По такому случаю в столовой и кают-компании на столах присутствовало сухое вино. Была торжественная речь мсье Анри Логотю — главного инженера фирмы ASMP, представителей «Судоимпорта» и субподрядчиков. Всё прошло торжественно, правда, пришлось потом «перебравших» наших представителей под белые крылья вести до машин, французы разъехались раньше, по-европейски чуть-чуть «на взводе». Жорж на прощание пожал мне руку и заговорщицки подмигнул.
Утром «Илим», пройдя таможенные и портовые формальности, выходил в море. На мостике были капитан и ходовая вахта в парадной форме. Свободные от вахты моряки стояли у бортов, вглядываясь в проплывающие мимо строения порта и стоящие у причалов суда. Было грустно: уже привыкли за полгода к Франции, да и знали, что вряд ли ещё сюда попадём — слишком уж далеко наш родной Владивосток.
Неожиданно на краю последнего заводского причала мы увидели чёрный «Порше» переводчика и розовый маленький «Рено», возле которых стояли старик и стройная девушка, прощально машущие нам руками.
Моряки, столпившиеся на правом шкафуте, радостно заорали и тоже замахали руками, с камбуза высунулись поварихи с белыми косынками в руках. Прощание получилось что надо!
Постепенно удалялся берег, белопенная кильватерная дорожка удлинялась, и вот уже скрылись из виду две фигурки на пирсе. Танкер, выйдя из порта, дал средний ход, и берега Франции стали уходить вдаль, вот уже исчезли башни замка Иф, и только сияющая на солнце фигура Божьей Матери на шпиле базилики Нотр-Дам-де-ля-Гард, покровительницы моряков, ещё долго виднелась на горизонте.
Всё! Прощай, ma belle France….. Впереди нас ждали ещё полгода боевой службы в Красном море и Индийском океане, песчаные бури Аравийского моря, землетрясение в Дарданеллах и прочие прелести бродячей морской жизни.
P.S. Прошло много лет, забылось многое, но в памяти навсегда остались замок Иф, башни форта Сен-Жан, любимый нами портовый кабачок «Ле Навигатёр», каштаны на рю-Каннебьер. И две маленькие фигурки на пирсе, прощально машущие руками - старого Жоржа и юной, озорной красавицы Сони, русских людей во Франции… .. Своё обещание я выполнил — медальон Жоржа лежит на дне у Графской пристани Севастополя. А подарок Сони стоит на моей книжной полке, я иногда достаю его и читаю стихи.
Произведение публиковалось в:
proza.ru