Пьяных дел мастер
Много у нашего народа было, есть и будет талантливых мастеровых людей, эдаких самоучек, самородков. На вид они обычно неприметные, но делами своими оставляют о себе добрую память на долгие годы. К таким простым людям, прославившимся своим мастерством, я отношу и деда Онуфриева, который появился в нашем поселке в первый же месяц войны.
Откуда он прибыл к нам, где жил раньше и кем работал – никто не знал. Невысокого роста, худощавый, всегда с густой седой щетиной на лице, мне он, в то время пацану, казался очень старым. А сколько ему было в действительности лет, в поселке тоже не знали, да это никого и не интересовало. Никто и никогда не называл его ни по имени, ни по отчеству а, изменив несколько фамилию, звали его все дедом Онуфрием. Поселили деда на поселковой конюшне – и не ошиблись. Дед оказался хорошим шорником, и теперь у рабочих этого заведения отпала забота о содержании в надлежащем состоянии лошадиной сбруи: хомутов, сёдел, удил – с этой задачей успешно справлялся новоиспеченный квартирант.
Одевался дед Онуфрий всегда бедно. Летом он был обычно одет в свою старенькую серенькую рубашку и такого же цвета штаны из хлопчатобумажной ткани, видавший виды старенький пиджачок, на ногах – поношенные шлепанцы. А в зимнее время облачался в старую замызганную фуфайку, шапку–ушанку, на ногах – поношенные серые валенки с калошами.
Промышлял дед Онуфрий тем, что был большим мастером паять, лудить. А спрос на это в годы войны, когда в магазинах из посуды не было ничего, был велик. Зимой дед ходил по квартирам. А как только наступали теплые весенние деньки, устраивал свою мастерскую на спортивной площадке, что располагалась в центре поселка. И весну, лето и осень, вплоть до первого снега, он неизменно появлялся по утрам на этой площадке и начинал зазывать хозяек:
– Дорогие бабоньки! Кому паять кружки, лудить кастрюли! Налетайте – подешевело!
Услышав зов деда Онуфрия, хозяйки радостно восклицали:
– Бабоньки, айда на площадь! Пришел наш разлюбезный друг.
И женщины гурьбой шли на встречу с мастеровым дедом, который тем временем раскладывал на одной из скамеек площадки свой несложный инструмент: паяльную лампу, точильный аппарат с двумя каменными дисками, приводным ремнем и педалью. Женщины приносили ему прохудившиеся кастрюли, ведра, чашки, кружки – запаять, залудить; ножи, топоры, ножницы, тяпки – наточить. Кроме вышеперечисленного дед из старой жести, из консервных банок мастерил красивые кружки, котелки, ведерки. А главное – они шли на встречу с дедом погутарить с ним: уж больно развеселый . был он балагур.
– Ну как, бабоньки, спалось вам сегодня? Мужики не мешали? Клопы не заедали?
– Хорошо спалось, дедуля! Клопы не заедали. А без мужиков нельзя.
– А как живется вам, бабоньки? Всё ли у вас в порядке на грядке?
– На грядке у нас всё в порядке, – кричали ему женщины.
– Ну и хорошо, ну и ладно, – говорил дед Онуфрий и еще сильнее нажимал на педаль. Летели искры от точильных камней, свистел приводной ремень наждака. И в такие минуты все были счастливы.
Был дед Онуфрий и хорошим гармонистом. Закончив работу, он усаживался на лавочку, растягивал меха своей старенькой гармошки, и по поселку неслись мелодии его любимых песен, которых у деда было великое множество. Неплохо дед и пел, а женщины тут же подхватывали песню. То запоет дед грустную «Лучинушку», то развеселую «Как родная меня мать провожала», а то, как даст с переборами «Барыню» – вот тебе и праздник получился. А тут, смотришь, и мужики появились. Угощают деда папиросами. А женщины несли из дома кто крынку молока, кто горяченькие пирожки с капустой и грибами, кто блинчики.
К работе деда Онуфрия ни одна женщина ни одной претензии не предъявила ни разу. А все потому, что и работал дед на совесть, и был мастером, и еще любили его за доброту и весёлый нрав. Но не каждый день дед приходил на площадку с гармошкой: то ли это зависело от его настроения, то ли в тягость было её таскать. Но раза два в неделю на спортивной площадке было весело.
…В зимнее время дед Онуфрий частенько наведывался к нам. В комнате на конюшне у него всегда зимой было прохладно, поэтому раздевшись, дед подсаживался к жарко натопленной нашей печке и с удовольствием отогревался возле неё. При всей нашей скудности и бедности мать всегда усаживала его за стол и наливала ему тарелку супа, который дед всегда съедал с большим аппетитом. Ну а за чашкой горячего чая, забеленного молоком, дед просто млел от удовольствия. Но прежде чем приняться за трапезу, дед всегда говорил матери:
– А ну, Петровна, показывай свою посуду – нет ли в ней дырок?
– Да ладно, дед, покушай сначала, а уж потом принимайся за дело.
– Нет, Петровна, порядочные люди так не делают. Порядочные люди сначала заработают обед, и уж потом – кушают.
И дед начинал внимательно осматривать всю нашу не очень многочисленную посуду. И только убедившись, что ни одна из посудин не прохудилась, усаживался за стол. Но если вдруг в одной из посудин находил дырку – тут же её паял. Сделал и нам дед несколько котелков и ведерочек из старой жести, с которыми мы ходили за ягодами, за грибами. Дед очень любил повторять:
– Слышь, Петровна, я из дерьма могу сделать шоколад.
…Исчез дед Онуфрий из нашего поселка так же внезапно, как и появился в нём. И куда он убыл – никто толком не знал. А случилось это вскоре после окончания войны. Одни говорили, что за ним приехала дочь и забрала его жить к себе. Другие говорили, что он уехал жить к сестре, которая его позвала.
А вскоре и посуды в магазинах стало в достатке. И постепенно о деде Онуфрии все забыли. А вот я о нём помню до сих пор. Хороший, нужный был человек.
2001
Произведение публиковалось в:
proza.ru