Заспорили два мужика
Поповнику сон приснился...
На площади перед клубом собралась вся деревня. Трибуну ещё с вечера Митька Рыжий сколотил. На трибуне уважаемые люди. Председатель сельсовета говорит в микрофон, от волнения на носки привстаёт:
— В целях увековечения памяти нашего дорогого земляка Дмитрия Ивановича Поповника Огородный тупик, где он родился и проживал до последнего времени, переименовать в Митьковский тупик. На доме установить мемориальную доску...
Председатель говорит, а он, Поповник, вроде живой и здоровый, тут же стоит и видит, что по нему скорбят как по усопшему.
Бабка Махниха косоротится, головой качает. Ну, эта всегда убивается, лишь бы на поминках поднесли. Правильно: уважительно, по-соседски.
Мария, жена, в чёрном платке, с лица спала, выплакалась уже. Могла бы ещё слезу пустить. Не чужого дядю провожаешь. Зарплату приносил, не лупил зря. Ничего, без меня наплачешься. За скотиной походишь, навихтаешь руки вилами, не раз помянешь... Хотя нет, через месяц сдаст корову в колхоз, к детям в город махнёт. А ведь давно предлагал, не хотела при живом-то...
А это кто? Тося, и ты пришла, лапушка. Виноват — Таисия Петровна. Не за того вышла, не на той женился. Бывает. Не обижайся...
Ага, Венька Рубан. Тебя-то что принесло? Ни кум, ни сват, ни чёрту брат. А убивается... Тяжело, Веня, терять такого человека, как Поповник? Но что-то не верится, чтобы из-за меня ты так убивался... Туману напускает, выгоду ищет. Хочется крикнуть: не верьте Веньке!
Пробует крикнуть, а язык — как полено, во рту не умещается. Шипенье идёт, слюна, а крику никакого. И на площади его никто не слышит, и считают люди, что Венька взаправду убивается. Стал Дмитрий хватать земляков за руки, теребить, трясти. А тот же Митька Рыжий, который трибуну ладил, развернулся и как двинет под ребро — дух захватило у Поповника...
Проснулся — жена по груди его лупит:
— Что ж ты, гад, хватаешь, как мешок? Перепугал до смерти. Пошевелил Дмитрий языком — сухо. Задрал майку, почесал с хрустом грудь. Хватанул воды из ковша, всегда на ночь рядом ставил.
Тьфу, пакостный сон. Как бы не заболеть... Вспомнил подробности. Обидно стало, что не деревню, не улицу, а тупик — где три дома, из них два заколочены, а в третьем не живут, два сарая, баня да конюшня — хотели назвать его именем.
А что если деревню вместо Ключей назвать Поповники? Нет, плохо. Дмитриевка... Тоже не годится — так десяток деревень в области называется, а то и больше. Улица имени Дмитрия Поповника?.. Звучит. Табличка, само собой, льготы семье и родственникам покойного. Покойного... Тьфу!
Попил ещё водички. Пошевелил пальцами ног. Вытянул руку — видать или нет в темноте? Ни черта не видно.
Переулок Поповника? Вроде неплохо. Митьковский тупик? Ерунда, через десять лет забудут, в честь кого назвали. В деревне и так одни переселенцы. А памятную табличку пацаны сковырнут.
А что через десять лет? Буду на пенсии, если раньше копыта не откину. Помру — а дальше? Хорошо бы с духовым оркестром. Чтоб «Пора в путь-дорогу» грянули, а перед кладбищем — «Здравствуй, земля целинная», что ли.
Интересно, много народу соберётся или так, через пень-колоду?
Положили в гроб — и мать его...
А разве он не заслужил хоть тупика этого самого? Начнём считать. Японцев громил? Было. Но небогато. Другие тоже громили. Тупиков не хватит, чтоб всех упомянуть. Легко отделался. Не убит, не ранен. С медалью вернулся. Да, военных заслуг, выходит, кот наплакал...
А Венька? Чего это он убивался на моём увековечении? Завидно, что ли? Венька-то с орденом вернулся. В химразведке служил, склад с ипритом обнаружил. Японцы наших травануть хотели, да не вышло, сами кровью заблевали.
Пинго-пинго... Это когда мы в их бардак попали в Маньчжурии. Пинго по-китайски то ли «мимо», то ли «больно». Мужики ещё говорили, что с китаянками не совладать, у них эти штуки поперёк. Ох и хохоту было...
Я с вещмешком в деревню со станции своим ходом, Венька на «Харлее». С трофеями — японские мундиры из чистого сукна. Сносу не было.
Неделю отдохнул, погулял да и запрягся без выходных-проходных. Как говорили тогда, восстанавливать разрушенное войной хозяйство.
А когда это — «Жить стало лучше, жить стало веселее»? До войны или после? Вот память...
Где Венька после войны был? Вроде в леспромхозе. Лес валил. Заработки хорошие. Всё правильно. Потом приехал с Катькой. Это когда стали равнять деревню с городом, морду еж...
Строительная артель сорганизовалась. Венька в район ездил, штанами тряс, стукал по ордену. В мастера вышел. А в леспромхозе-то нормировщиком был. Рассказывал ещё, — спрашивают одного работягу на политчтениях: кто у нас главный внутренний враг? Нормировщик, говорит. А внешний? Директор.
Венька — мастером. Склад за ним: краска, шифер, железо. В складе баб щупал. Не только щупал... Поповник покосился на жену. Так и запишем. За всё ответишь, бык колхозный. Я тебя исповедую. Щас протокол составлю.
Склад за ним. Морду наедал. Материалы продавал. Водку... нет, водку не пил, это вычёркиваем. Хитрый был Венька, знал — советская власть водку не одобряет.
С восьми до пяти на производстве перекуривал. Катьку в колхоз устроил, чтоб огород не отрезали. Зарплата твёрдая, всё своё. Чем не жизнь? А Катьку заездил. Щепка-щепкой стала.
Потом, когда колхоз пошёл было в гору, Венька подал заявление, бригадирить стал. Это при Касьяне. «Недо-недо-не дозволю портить колгоспный инвентарь!» Касьян и дал ему дорогу. Ох и гремел Венька — урожаи, слава, почёт. Скотина безрогая...
Совсем расстроился Дмитрий. Выкинул из головы Веньку, повернулся на спину. Натянул одеяло, потом встал, глянул в окно. Темень. Тишина... Подрёмывать стал.
— Ну-я-я-я! Вва-а-а! — взревели наверху коты, загрохотали когтями по крыше.
— Ч-чёрт! — вскинулся Дмитрий. — Надо было кота в подпол загнать.
Прислонил руку ко лбу, стал глядеть в окно. Тут будто толкнули его в плечо. Отвернул глаза — в углу стоит кто-то. В белом балахоне с головы до пят. В руках свеча и смотрит на Дмитрия внимательно.
— Бр-р-р, — мотнул Дмитрий головой. Хотел рукой ко лбу потянуться, рука не поднялась.
— Прости, Дмитрий, за неурочный час. Но благодать твоя во мне не была тщетна.
Ё-моё, да это ж Венька! Ничё себе. Что это он мелет? Как сюда попал?..
— Не со злом пришёл, а с благодатью.
Говорит, а пламя от свечи не колышется, и слышно, как в подполе мыши шуруют. Зря сапоги старые туда поскидал. Погрызут, сволочи. А кот, подлюка, на крыше прохлаждается...
— О мирском заботы твои, Дмитрий. Всякий поспешает прежде других есть пищу свою. Отринь суету, о спасении души думай.
Где научился так, чертило? Раньше всё на матах, — занервничал Поповник.
— Не поминай лукавого, не оскверняй язык. Да он ещё и мысли читает!
— Будь снисходителен к моему неразумию. Не обижай жену свою Марию, ибо имел я скорбь по плоти её.
Точно, не зря люди говорили! Это когда я на уборке в соседнем колхозе помогал, Венька и подобрался к Марье. А как говорит — скорбь он имел по плоти! Кобель...
Сказал Дмитрий громко:
— Ты поставь свечку, садись. Да говори нормально. Чего ты так? Сел Рубан, на коленях руки сложил.
— Морду, говоришь, на складе наедал? Посмотри, какой я есть мордатый.
Откинул балахон — глаза ввалены, скулы торчат, шея еле голову удерживает. Вот-вот помрёт. Не сегодня-завтра...
— Уже вчера, Дмитрий.
— Чего вчера?
— Поймёшь. Но за что ты меня так хулил? Не суди и судим не будешь. Не воровал я ни краски, ни шифера, ни металла. По кирпичику собирал, по камешку. Всё во благо тебе, детям твоим, внукам.
— Себе, себе во благо! Когда колхоз на ноги стал, ты сюда и переметнулся, на готовое!
— Знал — без меня не обойтись. Народ воровитым сделался, веру стал терять. Во спасение идеи пришёл.
— Какой ещё идеи? Колхозного строительства, что ли? А я во спасение чего хребет ломал, здоровье гробил? Не нажил ничего, кроме грыжи. Во, гляди! — Поповник задрал ногу, стал шарить. — Ближе свечку поднеси. Видишь? На операцию ложиться боюсь. Так и получается: кому орден за труды, кому грыжу на муды.
— Лукавишь, Дмитрий. Не ломал ты спину, не гробил здоровья. А грыжу заработал — мотор от трактора поднимал на спор. В деревне только Николай Филинов мог поднять, да вот ты попробовал. Нет в тебе терпения. Скакал, как блоха, а то ползал, как беременная вошь по кожуху. Не кусал, а покусывал, не лаял, а скулил.
— Ты говори, да не заговаривайся, святой. Я с самим председателем схватывался, когда он собрал кругом себя лакеев, таких как ты. Потому и не в почёте до сих пор.
— Прав он, а не ты, Дмитрий. Ты за день воевал, а он за год. Что не варят, в горшок не кладут.
— Да что ты такого сделал, чтобы меня судить? Люди-то тебя не любили, Веньямин, прямо скажем.
— Я не баба, чтоб меня любить. Любви не было, а хлеб всегда был. Я никого не слушал, когда сеять, когда жать. А вперёд всех — председателя. В районе ему хвост крепко крутили. А ко мне никто не подходил, разве для поздравления. За десять лет ни одной промашки. У кого высушит, у кого вымокнет, а у меня удача. Все ордена собрал. Своё тоже отдал. Мне за эти десять лет памятник надо ставить.
— Что ж ты от благодати-то уехал?
— Нужда во мне отпала. Я своё посеял, вам урожай собирать. Сейчас я там, где во мне нужда.
— Брешешь ты всё! Накопил тыщи и в город рванул. В президиумах сидеть, медалями звякать...
— Я там нужен. Не все умрём, но все изменимся, Дмитрий. Прощай. С этими словами Венька взял свечку, поклонился и, неслышно ступая, вышел.
«Ну и вали, летун!» — хотел крикнуть Поповник, но промолчал. Сидел, приоткрыв рот. Только разговорились... Разбудил жену.
— Вот гадство, — разозлилась она, — всю ночь спать не даёт. То мычит, то ногами сучит. А щас где зазудело?
— Венька Рубан приходил...
— Ты чё, совсем охренел? Его уж десять лет нет в деревне. Поповник уснул.
Утром Мария тихонько вошла в спальню, стала тормошить мужа.
— Слышь, Мить, помнишь, говорил про Вениамина? Дмитрий зевал, чесал голову.
— Ничё я тебе не говорил. Я вообще с тобой не разговариваю.
— Соседке позвонили, она родня какая-то Вениамину... Помер он ночью-то, слышь? Да проснись ты! Помнишь, чё говорил?.. А, ничё ты не помнишь...
Произведение публиковалось в:
"СТРАНИЦЫ" В 40-летию Амурской областной общественной писательской организации (1977 - 2017). Благовещенск, 2017 г.