Похороны
В этот хлопотный третий день, когда по православному обряду усопший должен лечь в землю, если нет чрезвычайных причин, чтобы не лег, у дома Андрея Андреевича с утра собрались мужики.
Они собственно ничего не делали - делать было уже нечего: могилу вырыли, гроб сколотили, обили красной материей. Сколотили и временную деревянную тумбочку - потом ее заменит металлический парус, составляющий единый ансамбль с надгробием. Когда и по какому обычаю было придумано все это для обезличивания российских покойников - неизвестно. Крестов в деревне не ставили уже давно, а если ставили, то редко, по особой просьбе умирающего. Безбожие прижилось здесь прочно, и уходили один за другим из жизни поколения -уже дети и внуки революции, породившей это безбожие.
Мужики стояли не во дворе, а за калиткой, переминались с ноги на ногу, тихонько переговаривались.
Было начало ноября. Еще не зима, но уже и не осень. Голые ветки тополей, пожухлая трава с остатками инея в тени, покосившаяся лавка, на которой вечерами сиживал Андрей Андреевич, знавший обо всем, что делалось в деревне, стране и в мире.
Один из мужиков стал рассказывать, как в день смерти Андрей Андреевич засобирался в участковую больницу, за двенадцать километров в другое село. Ведь уже плохой был, и откуда только силы взялись. Даже жены не дождался - она в ту пору ушла в магазин, - собрал сумку, взял палку, да так заторопился, что и попутную машину искать не стал...
- Знать бы такое дело, сам бы отвез деда, - засокрушался другой. - Ведь под Грязнушкой уже машина его подобрала, - а это семь километров, значит, дед отмахал.
- Не нужна, видать, была ему машина, - возразил третий. -Это он от смерти уходил, а может, искал ее.
Мужики какое-то время порядили-то ли искал, то ли уходил. Затем смолкли, перекуривая и осмысливая услышанное.
Скорби большой не было. Давно знали, что болезнь у Андрея
Андреевича страшная и в любой момент может сжать свои клешни.
У гроба сидела вся в черном вдова. Детей у нее от Андрея Андреевича не было, с ней сидели ее дети от первого мужа - уже взрослые, семейные. Сидели другие родственники по ее же линии. Давали телеграмму двоюродной сестре Андрея Андреевича в северный поселок - не приехала. То ли болела по старости, то ли денег на дорогу не нашла. А основная родня старика и вовсе жила на западе, оттуда теперь было не выбраться.
Сам покойный попал в эти края по вербовке еще до войны, да так здесь и застрял. Сорокалетним появился в деревне, прижился и сделался своим. Плотничал да кочегарил. Славился умением играть на гармошке, рассказывать анекдоты, любил рыбачить.
...Женщины на летней кухне готовили поминальный обед - пекли блины, варили лапшу, компот и говорили о покойном хорошее.
Вспомнили последние минуты его жизни - медсестра рассказывала. Как добрался до больницы, - а там у него и коечка была в палате, - попросил сестру передать старухе, чтобы привезла ингалятор, - мол, трудно дышать. Закрыл глаза, из-под правого века выкатилась слеза, остановилась на середине щеки... Так и помер.
Потом, говорят, была суета. В тот день праздновали именины у тещи старикова пасынка. Родня обрадовалась, увидев жену Андрея Андреевича, а оказалось, она только что из больницы и пришла с горем... Долго не могли взять в толк, почему старик не зашел к ним -больница-то рядом. Потом все побежали туда, но покойник был уже в морге.
...До выноса оставалось всего ничего.
Заехал на минуту председатель, уважительно поздоровался со всеми. Как работника Андрея Андреевича он толком не знал: стал руководить колхозом, ныне товариществом (в этом слове мужики делали ударение на третьем слоге), когда тот уже ушел на пенсию. Но все пенсионеры были председательской заботой - хоронили их за колхозный счет.
Уходили старики из жизни дружно, не заработав на спокойную старость, унося в могилу прошлые обиды и нажитые за долгие годы работы болезни. Уходило поколение, хлебнувшее лиха еще до войны, уходили дети уже военного времени. Сколько раз им обещали хорошую жизнь! Вот кончится война... Вот поднимем страну из разрухи... Вот построим коммунизм... Вот проведем реформы...
Словам больше уже никто не верил. Каждый надеялся на свой участок, на подворье, на собственные силы и лишь по привычке припадал к коллективному хозяйству, как к высохшей материнской груди.
Нынешний председатель был еще молод, хозяйство получил из рук бывшего фронтовика, державшего колхоз железной хваткой, обладавшего природным умом, житейской хитростью и нужными связями. Крепкое было хозяйство, ничего не скажешь.
Старый председатель тоже был из поколения уходящих. Он сам сложил с себя обязанности, понимая, что через три-четыре года колхоз все равно развалится и тогда придется уходить с позором. А этого ему не хотелось. В войну он командовал штрафбатом, всегда знал, что делать, людей не жалел и считал себя кругом правым. Теперешние же выходили из подчинения, и хозяйство быстро покатилось под уклон.
Из села старый председатель не уехал, как это делали его предшественники, остался здесь доживать век. В дела не вмешивался, хотя и болело сердце от всего происходящего. Он тоже пришел попрощаться с Андреем Андреевичем - своим вечным оппонентом по части поиска путей развития колхозной демократии. Андреич на дух не переносил «волюньтаризьма», а председатель как раз грешил тем, что это слово означает.
Старый председатель молча кивнул всем, постоял у гроба, поклонился и вышел.
А мужики продолжали потихоньку разговаривать.
Вспомнили, как Андреич поймал сазана в полпуда весом. Тот переломил удилище, запутал леску, а самого рыбака затащил по пояс в воду. Но Андрей Андреич матом отгонял всех, кто пытался ему помочь. Сам управился.
...Медленно подъехал грузовик, на котором стояла тумбочка, и остановился у ворот. В кузове расстелили ковер.
Мужики, разобравшись попарно, вынесли гроб, крышку, и процессия медленно двинулась вдоль деревни.
Дорога вела из одного ее конца в другой. На одном, где жил Андрей Андреевич, в пятидесятые годы был заложен коллективный сад - тогда на такие сады была мода. По старой памяти его и теперь называли колхозным. В свое время там росли яблони, груши, малина, вишня, смородина. Потом все пошло прахом. Уехал из-за несчастной любви агроном-садовод, деревья одичали, и в бывшем саду построили зерновой комплекс, - он сутками гудел и пылил. Его и охранял до последних дней жизни Андрей Андреевич. Напоминанием о саде остался только огромный квадрат, обсаженный тополями.
Прошли мимо дома Раи - соседки Андрея Андреевича, умершей год назад. Когда-то в этом доме бушевали страсти. Хозяйку любили сразу двое мужиков: муж Иван и сосед Петро. Всю жизнь они разбирались и никак не могли Раю поделить. Потом один умер, другой попал в тюрьму, и Рая семь лет прожила одна. А когда Петро вернулся, вместе им быть довелось недолго. Сперва умерла она, а вслед за ней - и Петро.
У Петра, царство ему небесное, характер был - не дай Бог. А тюрьма и вовсе расшатала нервы. Андрей Андреевич жил с соседом то дружно, водой не разольешь, то на почве идейных разногласий доходило до драки. Рвали рубахи на груди, били друг друга по сопатке, лаялись последними словами. В конфликт втягивались и соседи. Потом Андрей Андреевич говорил о таких заварухах - «В бой идут одни старики». (После, на поминальном обеде, захмелевшие мужики пересказывали анекдоты, вспоминали меткие выражения Андрея Андреевича).
Прошли мимо «Дворца химика» - так покойный называл председательский особняк, возведенный на колхозные деньги, с которыми старый председатель немало-таки похимичил. В доме было водяное отопление, горячая вода, теплый гараж. Ни у кого из селян даже близко не было такого дома. Когда разговор заходил об этом объекте, Андрей Андреевич, проводивший в последний путь немало земляков, усмехался и говорил:
- Несем покойного мимо дома, а провожающие не на гроб смотрят, а на дом этот косятся. С миру по нитке-председателю дворец.
Теперь мимо дворца везли самого Андрея Андреевича. И как всегда головы повернулись в сторону дома.
...Последний поворот, и вот оно -кладбище. Колхозное руководство к покойным относилось уважительно. Ограда новая, трава вокруг выкошена, заготовлен песок.
Когда-то,' вспомнили мужики, Андрей Андреевич рассказывал байку. Хотели знатного колхозника похоронить с почетом. А денег на оркестр не хватало. Наняли местного гармониста - с условием, что музыка будет по его выбору. Выносят, значит, покойника, а гармонист возьми да и рвани: «Как родная меня мать провожала...» К кладбищу подходят, а он -«Здравствуй, земля целинная». Дожили - что родины, что крестины, что похороны - без разницы...
...Опустили гроб. Комья земли гулко ударили по крышке. Заплакала вдова. Быстро забросали могилу и установили тумбочку. Родился... Умер... И черточка посредине.
Произведение публиковалось в:
"Проспект Пушкина". - 2003, 29 августа