Иванушка
Давно приглашал меня на весенний тетеревиный ток старый приятель, заядлый охотник Михаил. Ездил к нему в Смирновку на осенние утиные перелёты, охотились с его знаменитым на всю округу выжле-цом* Сигналом зимой на зайцев, а вот на ток собрался впервые. Но, как всегда, если сначала всё идёт хорошо и гладко, то в конце должно случиться что-то непредвиденное. Так и вышло: за два дня до моего приезда Михаил попал в больницу с аппендицитом.
Мы с его женой Татьяной поехали в соседнее село - - районный центр -- проведать нашего больного. Он сильно был смущён и долго извинялся, что вот так подвёл нас его аппендикс. Конечно, сам он хоть сейчас готов пойти в лес, только врачи не отпустят, пока швы не снимут. А ток — хорош... По утрам, при морозце, за три километра слышен.
- А вот идёт мой спаситель. Уж он-то выручит, — кивнул Михаил в сторону окна.
По тропинке больничного сада шёл старик с тёмным лицом в окладе большой седой бороды, в длинном пальто и шапке-ушанке.
- Это мой дядя Иван Яковлевич, а это — Петро, — познакомил нас Михаил.
Старик вынул из кармана газетный свёрток и осторожно развернул его. На свет появился букетик подснежников в стакане. Когда цветы были поставлены на тумбочку рядом с принесёнными нами колбасой и компотом, всем почему-то стало неловко. В палате на какое-то время установилась тишина. Цветы...
Потом Михаил уговорил старика проводить меня на ток. а Татьяне наказал, чтобы вовремя разбудила.
За всё время нашего пребывания у Михаила в палате Иван Яковлевич произнёс всего два слова: «ладно» и «прощевайте».
Когда вернулись в Смирновку, на автобусной остановке нас встретил Андрейка — пятнадцатилетний сын Михаила и Татьяны. Встретил с обидой: почему мы, не дождавшись его из школы, одни уехали к отцу. А когда узнал, что Иван Яковлевич согласился проводить меня завтра на охоту, то атакой пошёл на мать:
- Разреши и мне с ними пойти!
— А школа?
— Я успею до школы.
— Без ружья иди, а ружьё без разрешения отца брать не смей, — отрезала Татьяна.
- Зимой же отец брал меня на охоту и ружьё давал. И стрелял я не раз.
— Нет. Сказала — нет, значит, нет!
— А если отец разрешит?
— Разрешит, тогда другое дело. В следующий раз...
- Тогда я к отцу! — И Андрей, круто развернувшись, побежал в сторону больницы.
— Куда же ты? Автобус-то последний — и назад уже не вернётся! -бросила вслед ему Татьяна. И, обращаясь ко мне с сожалением, но в то же время и с гордостью, сказала: — Вот порода... Упрям, как и все в их дремучем староверческом роду. Как отец: если что задумал — умрёт, а своего добьётся. Теперь уже ничем не остановишь.
Андрей домой вернулся поздно вечером.
- Всё. Отец разрешил... Сказал, где ключ от шкафа с ружьём лежит, какие патроны брать. Дед Иванушка будет ждать нас на большаке за деревней. Только ты, мать, пораньше нас разбуди.
- Вот пострел — везде успел. II к отцу смотался, и у Иванушки побывал. Раньше ложись, а то утром тебя не добудишься, охотничек.
Но утром, а вернее, ещё ночью, будить нас долго не пришлось. Почти всю ночь я не спал: думалось о предстоящей охоте. Всё-таки первый раз в жизни буду на весеннем игрище тетеревов. Много читал об этой охоте, много слышал рассказов, а самому бывать не довелось.
Наверное, и Андрею эта ночь не показалась короткой.
Р1з дома вышли все вместе: Татьяна направилась на ферму доить колхозных бурёнок, а мы, подсвечивая под ноги фонариком и хрустя ледком промёрзших за ночь луж, шагали в другую сторону — на большак.
Чтобы как-то отодвинуть ночь и удовлетворить своё любопытство, я попросил Андрея рассказать об Иване Яковлевиче:
- Почему деда зовут Иванушкой? Каков он охотник? Сколько мы с твоим отцом ни делали вылазок в лес и поле, а он ни разу не составил нам компанию.
— Никакой он не охотник. У него и ружья-то никогда не было. Так. чудик-одиночка... Живёт один, один ходит по лесу и на речку... Как будто чего-то ищет... Но какие грибные места знает! Если с ним пойти в лес, то без грибов или ягоды домой не придёшь. Он не любит компаний и разговоров, а так он добрый... Вы у мамки о нём расспросите — она больше знает.
Когда вышли на большак, фонарик осветил фигуру Ивана Яковлевича. Вид его был монументален: в тулупе, валенках, шапке-ушанке, с мешком за плечами и посохом в руках - - сказочный Дед Мороз. Это меня несколько смутило: на дворе середина апреля, а он в тулупе и валенках. Но, как говорится, хозяин — барин, ему виднее. А нам он сказал, чтобы погасили фонарик.
В полной темноте мы свернули с дороги и, ориентируясь только на шаги Ивана Яковлевича, прошли километра два, пока не уткнулись в высокий вал из земли, кустов и деревьев. Это. как я понял, были остатки когда-то росшего здесь леса.
Пройдя немного вдоль вала, наш проводник стал взбираться на него. Мы — за ним. Наверху он спичкой осветил какую-то яму, сбросил туда мешок, снял тулуп и опустил туда же. а потом полез и сам. Внизу опять чиркнула спичка, и послышался шёпот:
— Сюда!
Мы спустились и оказались в довольно просторной нише. Иван Яковлевич усадил нас по обе стороны от себя на тулуп, разостланный по лежащему вдоль ниши бревну. Сам он был уже одет в телогрейку, видимо, принесённую в мешке. Немного успокоившись, мы замерли. В темноте было слышно только шумное, с присвистом, дыхание старика. По лёгким дуновениям ветерка можно было догадаться, что стена впереди нас не была глухой.
Сколько просидели в темноте и тишине — трудно сказать, но вдруг я почувствовал толчок локтем в бок и услышал стариковское:
— Токовик!
Где-то впереди раздался шум крыльев большой птицы. Через некоторое время немного в стороне послышалось: «Чуш-ш-шь», потом -невнятное бормотанье. Перерыв — и опять бормотанье. На фоне посеревшего неба через щели в передней стене стало видно, как пролетает ещё одна птица. Она шумно села на землю, и оттуда послышалось: «Чу-фы!... Чу-фы!...».
Руки сами потянулись к ружью, но старик перехватил.
- Не надо... Только начинается...
Небо напротив нас уже не серое, а голубоватое с плавным переходом в желтизну. Прямо перед нашей утайкой на землю село ещё несколько птиц. Однако на тёмном фоне их пока не видно, только в разных сторонах мелькают белые пятна. Уже во многих местах раздаётся бормотанье и чуфыканье, слышно хлопанье крыльев.
А вот стали различимы на серо-коричневой траве и тёмные силуэты самих птиц. Два петуха, по-бычьи наклонив головы и изогнув шеи, словно два борца, сходятся, расходятся, крутятся один возле другого и взахлёб клокочут, шипят, размахивая крыльями, как чёрными плащами с белой подкладкой. И чем светлее становится вокруг, тем азартней и напористей токуют петухи.
Когда первые косые лучи солнца коснулись земли и зажгли множество разноцветных фонариков на верхушках трав и молодой поросли берёз, ощущение реальности потерялось. Казалось, сама природа, просыпаясь, заиграла, забурлила весенним половодьем голосов и красок. По всему: земле, небу, телу прошло тепло.
К действительности вернула рыжая молния, метнувшаяся из-за куста на двух, выяснявших отношения, краснобровых рыцарей. Это лиса удачей закончила свою охоту. Один уцелевший драчун с испуганным криком взлетел на сушину и долго вертел головой.
«Отряд не заметил потери бойца...» Ток продолжился, только на короткое время замолчали соседи.
Буквально через несколько минут все вокруг опять заговорило, заволновалось, и создалось впечатление, что все звуки рождаются в земле.
Мы переглянулись. Глаза Ивана Яковлевича, удивительно голубые глаза, улыбались. Андрей был возбуждён зрелищем. Он жестами и мимикой показывал возмущение хитростью и наглостью лисы.
Угасли на травах фонарики: солнце растапливало кристаллики инея, и луг «отпотевал» - из серебристого становился тёмно-коричневым. Сквозь траву просвечивала залежь.
Тетерева начали смолкать, поодиночке и группами улетать за противоположный вал. Праздник — а это был именно он — заканчивался.
Мы вылезли из укрытия и долго смотрели в сторону, куда улетали птицы. За валами была низина, по которой протекала речка, а за ней начинался большой берёзовый лес. Там днюют и кормятся тетерева, выводят потомство, а сюда прилетают по старой памяти на токовище. Когда-то же и здесь был лес...
- Кур всё меньше, — сказал старик. Честно говоря, я не видел ни одной самочки.
- С каждым годом их всё меньше, — с досадой повторил он.
- Дед, а когда же тетеревов стрелять будем? — спросил Андрей.
- Теперь уж завтра. Если не проспите. А лучше приходите сюда с вечера - - ночью вы этот схрон не найдёте. Шубу и валенки оставляю тут. Оденьтесь потеплее. Завтра я с вами не пойду.
Переобувшись в сапоги, он взял посох и пошёл, но не в деревню, а в сторону речки.
- Теперь весь день будет ходить -- праздник у него, -- заключил Андрей.
Праздник на душе был и у меня. В деревню идти не хотелось, но Андрею нужно было в школу.
Вернувшись в дом Михаила, я попытался уснуть -- всё-таки ночь почти не спал. Но стоило закрыть глаза, как возникали чёрные красно-бровые петухи в окружении разноцветных переливающихся огней и тёмное лицо с пронзительно-голубым взглядом.
Поняв, что затея со сном неудачна, я поехал к Михаилу в больницу.
- Ну как, не подвёл меня старый? Проводил вас на ток? — спросил тот после приветствия.
- Проводил. — И я рассказал ему об утреннем зрелище и о том, что вернулись мы с охоты без дичи, ничуть не жалея об этом.
- Не терпит старик, когда при нём убивают. Поэтому и не дал вам стрелять. Мы с ним вместе не ходим. Но на ток он наведывается часто. Понимает природу, любит зверушек и пташек - - это его слабость. У нас такого знатока леса, пожалуй, больше и нет. С людьми молчит, а на природе оживает. Хотя и на неё, матушку, ему есть за что обиду держать. Очень даже есть за что... Жизнь его сложилась так, что не приведи Господи ещё кому-нибудь такую. Возьми меня: если б я знал, что меня ждёт такая же судьба, то, наверное, не выдержал бы и руки на себя наложил. А он нашёл опору в Боге и природе. Он же верующий — в Бога верит... Да, крепкий мужик...
Я попросил Михаила рассказать о дяде больше и подробней.
- Даже не знаю, удобно ли это — без его разрешения рассказывать о его жизни, его делах. Да и сумею ли правильно поведать? Но коль уж начал — слушай. Расскажу, что знаю сам и что слышал от него, а чего не знаю — не обессудь.
Иванушка — дядька мой, брат отца. Их в семье было четыре брата и три сестры. Иванушка — самый младший. Он то ли с двадцатого, то ли с двадцать первого года — сам точно не знает. До войны работал конюхом. Образование — класс с коридором. Писал, как сам говорил, «только по-печатному», ну и читал так же. Едва он женился, стал жить своим двором — и на тебе: война. Забрали всех четверых братьев. Оставил он свою Ульяну на сносях и пошёл защищать Отечество.
На фронте опять был при своей профессии -- при лошадях. Тягал пушки, подвозил снаряды, а когда требовалось, возил начальство. Это в кино показывают, как чины разъезжали на машинах, а на самом деле, особенно в первые годы войны, живой лошадкой пользовались гораздо чаще. Вообще-то, знаешь, о лошади, о её заслугах на войне я что-то кино не видел, да и читать не приходилось. Забыли про неё, а жаль. Она же, кормилица, через все круги ада прошла с русским солдатом. И не только на этой войне. Ей надо поставить особый монумент! Затаскивают на фундаменты танки, пушки, самолёты, а про лошадку забыли. Да, забыли... Конечно, реактивный миномёт и коняшка рядом «не смотрятся», но в жизни они были рядом...
Что-то отвлёкся я маленько.
Так вот, по рассказам самого Иванушки, однажды попал он со своей лошадкой в такой переплёт, что не надеялся в живых остаться: буквально каждый метр земли взрывами был в воздух поднят. Погиб его напарник, убило лошадку, а он. оглохший, метался из воронки в воронку, как заяц, и всё Богу молился, хотя по-настоящему и молитв-то не знал. Вот тогда он и решил: если не погибнет, вся последующая жизнь будет принадлежать не ему, а Господу Богу.
Как это будет на самом деле, он не знал, но крепко поверил, что его бережёт Бог. За четыре года не получил ни одного серьёзного ранения, хотя бывал не в одной заварушке.
С войны дядя пришёл в конце лета сорок пятого. Я это помню — мне уже шесть лет было. До него в деревню кое-кто из мужиков вернулся, но кто без руки, кто без ноги, а кто нутром нездоров. Из четверых братьев вернулся только он, другие там остались. И мой отец там же. И что ещё я запомнил: Иванушка привёз большой чемодан, а в чемодане — не барахло, а книги. Книги на церковном языке — и иконки. А на внутренней стороне крышки чемодана, прикреплённые на красивом материале, -его боевые награды. Много медалей. Может, там и ордена были, но тогда я в этом не разбирался. А самого Иванушку в этих наградах не помню. Отдал он их на игрушки своему сыну — вот кто был высшей ему наградой за войну. Наградой, которой удостоила его Ульянушка. В семье он души не чаял.
Как я говорил, в деревне в то время мужское население составляли, в основном, пацаны да мужики-инвалиды. Дядю, как самого крепкого, назначили бригадиром. Тогда долго не уговаривали: сказали «надо», значит, надо. Хоть в грамоте он не силён был. даже по тем книгам, что с войны привёз, читать не мог, но стал Иван Яковлевич бригадирствовать. Как говорится, поднимать хозяйство, войной порушенное.
Года два поработал в этой должности, потом случилась беда.
Стоял на отшибе деревни колхозный амбар. Стоял он на столбах, этак с метр над землёй, чтобы, значит, мыши в него шибко не лезли. В амбаре хранилось зерно. А время, сам знаешь, было голодное. Вот кто-то и не побоялся, а может, и боялся, но просверлил в амбаре пол и попользовался колхозным хлебушком.
Деревня наша тогда была гораздо меньше, чем теперь. Это сейчас в ней три бригады, а тогда в одну входили. И, значит, самым большим начальником был Иван Яковлевич. А если начальник, то с него и спрос...
Он узнал, кто решился на такое, да потом и вся деревня узнала. Но указать на женщину, оставленную войной без мужа и с пятью ребятишками на руках, не смог. За это получил семь лет. И грыз он эти семь лет от звонка до звонка уголёк на шахтах под Карагандой. От этой самой угольной пыли, что въелась в кожу, у него такое тёмное лицо.
Там, на шахтах, он встретил человека — может, из попов. -- который обучил его чтению по церковным книгам, посвятил в слово Божье. Вернулся Иванушка из отсидки уже глубоко верующим. Как говорят, обретшим радость от общения с Богом.
Только ждала его на родине не семья в радости, а изба с заколоченными окнами. Не стало семьи.
Сына забрала речка. Шёл ребенок из школы - - и почему-то один. Шёл не дорогой, а по льду речки, что вдоль деревни протекает. Как мы когда-то, так и сейчас ребятня зимой в школу бегает по этой речушке. Она в иных местах воробью по колено, а вот провалился ребёнок под лёд — и не стало для Ульяны света в окошке. Она убивалась: «Как я расскажу Ванюше, что не уберегла сыночка? Чем оправдаюсь перед ним? Чем прогневала Бога? За что такое наказание? Войну, оккупацию пережили, а тут недосмотрела...»
Но рассказывать ей не довелось. Другие люди сообщили ему эту скорбную весть. И ту, как убило грозой Ульяну, когда побежала в поле за колхозными телятами. Вот такой «подарок» на свободе приготовила жизнь для моего дяди.
Сильно переживал он это. Неделями не показывался в деревне. Где пропадал — одному Богу известно. Ни с кем не разговаривал, казалось, умом тронулся и язык человеческий потерял. С тех пор и зовут его Иванушкой. Народ, известное дело, всегда жалел блаженных. Только не приемлет Иванушка жалости. Горд и независим, потому и один. Даже к родным сестрам редко наведывался — не хотел быть в тягость. Он, может, сразу и уехал бы из этих мест, но в то время жили, как крепостные. Чтобы получить паспорт, а с ним и свободу передвижения, нужно было поломать спину перед начальством. А в положении Иванушки это было и вовсе невозможно.
Так и ходил он по лесам, по полям да по кладбищу. Только на церковные праздники непременно возвращался в деревню. Собирались, да и сейчас собираются старушки Богу помолиться и послушать, что читает Иванушка по своим книгам. И ещё читает по покойникам. Стал вроде попа староверческого. У нас же деревня бывших староверов. Это мы уже и женимся на иноверках — привозим из разных мест, как я. например, привёз свою Татьяну аж из самой Сибири. Мы уже не староверы, а столоверы — верим только в то, что на столе стоит.
Ну, вот и рассказал я тебе о своём дядюшке. Всего за полчаса, а ведь это — жизнь. Не каждый выдержит её такую. Не каждый...
Вечером мы с Андреем ушли ночевать в засидку. И только ночью оценили заботу Иванушки, который оставил нам тулуп и валенки да обустроенный скрадок.
Выжлец — охотничий пёс-ишейка. гончий кобель.
Произведение публиковалось в:
Приамурье-2020: литературно- художественный альманах. – С.-Петербург, 2020