Марья
Пока Марья вытаскивала срубленные берёзы на просеку к санкам. небо заволокло тучами, и быстро начало темнеть.
Только бы успеть до темна! Только бы успеть... Дома пятилетняя Анютка с годовалым Федькой-ползунком. Не дай Бог, напугаются и начнут зажигать лампу, прольют керосин... Спички спрятаны далеко, но дети есть дети -- могут и найти. Не доведи. Господи, до пожара... В голову лезли нехорошие мысли.
Распоряжения немецких властей, запрещавшего ходить по улице в тёмное время суток, Марья не боялась. Немцы сами вечером на деревне не показывались. За исполнением этого приказа следил только полицай. Но и он хвост поприжал, как только в округе объявились партизаны и до деревни дошёл слух о том, что недалеко построен лагерь для военнопленных, в котором томились и местные мужики. Говорят, и её Егор там — всего в пятнадцати километрах от дома...
Когда все хлысты были вытащены, Марья порубила их на полутораметровые швырки, уложила на санки и крепко привязала верёвкой. Под верёвку засунула топор, поплевала на руки и, перекрестившись, потащила.
Дома была поленница сухих дров, заготовленных ещё до оккупации, но они береглись для растопки, и Марья к ним всегда добавляла сырую берёзу: дольше горит, а это удобно для варки. Сейчас уже не заготовишь дровишек сразу на весь год — возить не на чем. Лошади на войне, а коровёнку свою Марья жалела. Той через месяц срок телиться, а потом на ней же, кормилице, опять огород придётся пахать. Да и не одна же Марья на себе дрова возит — вон, какую дорогу бабы натоптали. Вблизи дороги в лесу уже и берёз подходящих нет — все вырубили, одни кусты остались. Теперь приходится каждый раз всё глубже в лес заходить.
Только, похоже, что в этот раз Марья перестаралась — нарубила многовато. Но не бросать же — как-нибудь дотащит. До деревни не больше двух километров. Говорят, своя ноша не тянет.
Силёнок она не рассчитала. Не прошла и полпути, как от неё уже валил пар. Сняв шаль, потом платок, и оставшись в повойнике, расстегнула телогрейку и присела на сани отдохнуть. Глянула --а топора-то под верёвкой нет!
Тут уж не до отдыха — кинулась в обратный путь. Топор не полено — его сейчас нигде не добыть. Пока туда-сюда бегала, наступили сумерки, поднялся ветер и пошёл снег.
Марья снова впряглась в сани и потащила, но путь опять был недолог: несмотря на частые остановки, силы покидали. Она призывала на помощь и Бога, и Пресвятую Деву Марию, несколько раз горячо прочитала «Отче наш» — единственную молитву, которую запомнила от своей матушки. Просила Царя небесного не оставить милостью её и детей. Но от этого легче не становилось.
Снег уже не шёл, а валил с неба сплошной тяжёлой и мокрой стеной. Он налипал на полозья санок, и тащить их становилось всё труднее и труднее. В темноте дороги не было видно, и Марья нащупывала её ногами. Когда она сходила с дороги, ноги проваливались в снег чуть ли не на всю высоту валенок. Но хуже, когда с дороги съезжали санки. Марья надрывалась, чтобы вытащить их снова на дорогу.
Нижняя рубашка прилипла к вспотевшему телу. Большие мужнины валенки стали пудовыми. На ноге натёрлась и лопнула мозоль. Не надо спешить. Но как не спешить, если малые дети дома одни? Окончательно выбившись из сил, Марья села прямо на снег и заплакала. Проплакавшись и немного отдохнув, она посмотрела вверх... И вдруг проснулась в ней непонятная злость и обида. Навстречу ветру, снегу и тьме понеслась такая матерщина, от которой, кажется, всё застыло. Тут уж досталось и Богу, и его матери, всем ангелам и архангелам, и войне, и немцам, и Гитлеру, и Сталину — и всей этой, такой распаскудной, жизни...
А после Марья долго стояла, онемев, и ждала, что вот-вот разверзнутся небеса и за такой грех её поразит гром небесный.
Но ничего не произошло.
Не помня себя, без отдыха дотащила сани домой.
С этого дня Марья никогда не обращалась к Богу ни с просьбами, ни с благодарностью. Не накладывала на себя крестного знамения, чтобы охраниться от невзгод судьбы и людской несправедливости. Не зажигала лампадки перед иконами даже на церковные праздники. В душе Бога не стало...
Не вернулся из плена её Егорушка, хотя и в самом деле был в лагере недалеко от своей деревни. Другие вернулись, а он — нет, пропал.
Сын Фёдор вырос и стал мастером на все руки, но эти золотые руки его и сгубили — слишком полюбил «горькую». Из-за этого потерял семью и мотается по общежитиям где-то на Севере.
Марья живёт с дочкой, потерявшей глаз уже после войны, когда с ребятами взрывали найденную мину. Живут вдвоём. Но теперь уже дочь, уходя на работу, прячет от матери спички, электроприборы и заливает в печи угли: боится, что потерявшая рассудок мать натворит бед в одиночестве.
Произведение публиковалось в:
Приамурье-2020: литературно- художественный альманах. – С.-Петербург, 2020