Это было давно
Светлой памяти Станислава Петровича Повного посвящается.
Егор Иванович получил путёвку в санаторий. Давно он ждал её, года четыре, но всё не доставалась.
На поездке настаивала его лечащий врач - кардиолог Ирина Васильевна:
- Не бережёте Вы себя, уважаемый фронтовик, не бережёте. Сердце больное – инфаркт, одышка… - и писала очередной рецепт на лекарства.
- Я не против поездки, любезная Ирина Васильевна, но не получается. Вы же сами ежегодно выписываете направление, но до меня, по-видимому, очередь не доходит.
И вот повезло! Да ещё как! Он едет не один, а с сопровождающим. Но не с медработником, а с собственным сыном, с Дмитрием. Это Егору Ивановичу больше нравится: не нужно утруждать чужого человека, никому не будет он обузой…. А сын возьмёт на работе очередной отпуск - и все проблемы решатся сами собой.
Санаторий «Приозёрный» находится в ста пятидесяти километрах от города, в котором живёт Егор Иванович. Лечебница расположена в живописном месте, возле небольшой реки и в окружении озёр с заросшими ивой и ольхой берегами. Рядом - прекрасный сосновый бор. Это бывшее имение промышленника Арчакова. Могли же баре подыскивать места для родовых гнёзд. Может быть и здесь изначально не было так красиво, но не пожалели труда на благоустройство, потрудились не мало…. И вкус имели не казённый. Строили для души и сердца. Все службы современного санатория разместились в старинных постройках, кроме столовой. Для неё возвели отдельный двухэтажный дом из силикатного кирпича - выглядело это сооружение на фоне вековых липовых и лиственничных аллей, среди деревянной архитектуры, инородным телом. Белая заплатка на тёмном кружевном покрывале.
Потом, гуляя по тенистым аллеям, Егор Иванович с удивлением думал: как при такой красоте здесь можно работать? Прогуливаться, сидеть на скамеечках, любоваться с мостков опавшими на воду листьями, шевелением водорослей и изредка проплывающими рыбками – вот к чему располагает местная природа. Для полной идиллии не хватает только лебедей на озёрах. Может быть, они когда-то здесь и плавали, эти лебеди? Да, жили люди…. Господи, а что мы оставим после себя? Хотя, мы оставим детям и внукам страну, которая вот уже сорок лет живёт без ужасов войны. Сорок лет под мирным небом – это не так мало. Были ли такие моменты в истории России?
Но варварство наших дней заметно уже и здесь – вон белеют пятна пней от срубленных деревьев. Рядом с той же столовской постройкой валяются брошенные бетонные столбы, стоят незакрытые мусорные баки, из которых ветер выхватывает полиэтиленовые пакеты и разносит их по территории. Раньше, хочется думать, и дорога к имению была не так разбита машинами. Но это всё мелочи сегодняшние. А что будет дальше?
Однако о плохом думалось реже. Органичное единство архитектуры и природы настраивало на спокойный и лирический лад. В этом месте можно заниматься музыкой, поэзией, писать картины, мечтать о высоком и… лечиться. При полном душевном спокойствии человек чувствует себя лучше даже не от лекарств, а от свежего воздуха и душевной умиротворенности. В суете дней мы ложно мним, что совершаем великие дела, покоряя пространство и природу. А их покорять не надо. Необходимо просто найти равновесие между индустриальным прогрессом и матушкой-природой. Не гнаться за ложными рекордами, а жить в удовольствие себе и людям. Для этого, наверное, и даётся жизнь.
Определили Егора Ивановича с сыном на жительство в маленькой, аккуратной двухместной палате на втором этаже центрального корпуса. Устроились на новом месте: разложили вещи по полочкам, шкафам и тумбочкам и пошли к дежурному врачу. Та, посмотрев направление и медицинскую справку, взяла чистую ученическую тетрадь и на обложке написала «Рожков Егор Иванович. 1925 г. р.»
- Сюда будет записываться история вашего лечения в санатории: лекарства, назначения, наблюдения.
В это время взгляд Егора Ивановича случайно упал на такую же тетрадь, лежащую на столе. «Родин Геннадий Николаевич. 1925 г.р.», - было написано на ней. «Надо же, полный тёзка моего лучшего друга. И год рождения тот же…» - подумал Егор Иванович. Да, был у него дружок Генка, с которым и радости, и горести делили пополам. Но нет Геннадия с июня сорок четвёртого, когда на подручных средствах – кто на чём – форсировали Западную Двину.
Фрицы огня не жалели. Вокруг вода от разрывов снарядов кипела, словно в котле над костром...
- Простите, - обратился Егор Иванович к врачу. - Тут тетрадочка Родина Геннадия Николаевича лежит – это тоже больной?
- Да. Сегодня приехали с женой. Молоденькая такая, прямо не верится, что жена. На дочку больше подходит. А сам, между прочим, слепой. Они поселились в палате на первом этаже в конце этого коридора. А вы знакомы?
- Нет, просто когда-то друга моего так звали. Но это было давно.
- Кстати, он тоже фронтовик.
Вечером в столовой Егор Иванович старался увидеть человека с фамилией, именем и отчеством друга – приметы врач дала весомые: слепой и с молодой женой. Но, сколько ни бегал его взгляд по залу, а похожей пары не находил. Ночью не спал – сон не шёл.
- Ты, батя, почему ворочаешься, не спишь? Может, душно? Окно открыть?
- Нет, Митя, не надо. Просто мысли одолевают. Не выходит из головы тёзка друга моего. Умом понимаю, что нет Генки в живых, а разбередил душу этот двойник. Ничего не могу поделать.
- А кто был твоим другом? – Спросил сын и пошёл открывать форточку.
- Учились мы вместе в музыкальном училище, но не закончили его – наш год призвали на фронт. Попали в один полк, только роты разные. Почти год воевали рядом, а потом, летом сорок четвёртого, при форсировании Западной Двины его убило. Сам я этого не видел, другие говорили. На западный берег нас перебралось не много. Гены с нами уже не было. Сообщение о смерти, что послали его родителям, я видел собственными глазами. Не может он здесь быть!
- Если не может, тогда зачем об этом думать? Спи, давай, а то завтра будешь ходить с «мешками» под глазами и давление повысится. Спи. Хороший сон укрепляет здоровье и прибавляет силы.
- Ладно, попробую уснуть.
Легко сказать, «уснуть» - а если не спится? Через некоторое время послышалось:
- Не спишь, Митя?
- Нет.
- Тогда слушай. Ночь коротать будем. Как я тебе уже говорил, учились мы с Геннадием на одном курсе. Дружили. Жили в одной комнате. Всякие проделки и похождения – вместе. Даже один раз вместе собирались бросить училище. Почему, по какой причине – уже и не помню. Господи, какими же дураками были! Но дело не в этом…. Особым талантом, как всем казалось, Гена не обладал. Учился средненько, с трудом. Но, работяга он, как и все северяне, был отменный. Другие сходу брали вершины ученья, а Генка пыхтел, силился, но нужного добивался. У нас в программе обучения не было предмета «композиция», но половина учащихся считала себя моцартами и бетховинами.
Помню, пришёл в училище молодой преподаватель, выпускник консерватории Мендель Наумович. Организовал на добровольных началах по вечерам курс композиции. Представь, почти все бросились на эти занятия. И мы с Геной…. Хочу тебе сказать, что никто из наших старых преподавателей никак не отмечал Родина, а Мендель что-то в нём разглядел. Внимания ему уделял больше, чем другим. Только недолго продолжались эти курсы – ушёл добровольцем в ополчение наш молодой педагог. Общему призыву он не подлежал, потому что очки носил со стёклами в сантиметр толщиной. Вот так…. А потом и наш год пошёл воевать.
- Ладно, батя, давай спать. Завтра весь день зевать будем.
- Что-то сон не берёт. В душе всё переворошило. «Ревизия» идёт.
- Стоп! Что за голоса?
- Это гуси. Дикие гуси на юг улетают. Они всегда, пролетая над человеческим жильём, кричат, словно прощаются до следующего года. Но в этом году рановато улетают. Наверное, зима будет ранняя.
- Спокойной ночи, отец. Отдыхай.
Эту пару Егор Иванович с Дмитрием увидели утром следующего дня, когда прогуливались по аллеям перед завтраком.
- Какая замечательная погода, Митя. Нам повезло, что оказались здесь в такое чудное время.
- Да, - согласился Дмитрий, - бабье лето. Немного осмотримся, обживёмся и начнём рыбачить. Грех упускать такое благодатное время. В озёрах должна быть рыба. А погода, действительно, чудная. Сухо и тепло, и «пышное природы увяданье».
- И не только природы, но и моё - стариковское. Хотя – по сути – и я есть мизерная часть природы….
- Ну, ты скажешь…. Только что восторгался, и вдруг нате вам – пессимизм… погоди, отец, посмотри налево. Там, кажется, те, кого ты вчера везде высматривал.
По поперечной аллее шёл, чётко видимый на золотом фоне желтеющих лиственниц, высокий сутулый старик с окладистой седой бородой и в тёмных очках. Рядом, держа его под руку и ступая в ногу, шла невысокая женщина. Одеты скромно. На голове старика - чёрный берет, такого же цвета длинное демисезонное пальто, на ногах чёрные резиновые полусапожки. Женщина в красной стёганой спортивной куртке, красной вязаной шапочке, спортивных трикотажных брюках и тоже резиновых сапожках. Они о чём-то увлечённо разговаривали.
- Подождём, Митя, когда они пройдут, и пойдём следом.
Старик с молодой женщиной вышли на перекрёсток аллей и повернули к столовой, туда же направились и Егор Иванович с Дмитрием.
Егор Иванович неотрывно глядел на бородача, стараясь найти хоть что-то знакомое, но не находил…. Лицо старика, начиная ото лба и кончая зарослями бороды, испещряли шрамы. Жёлтыми молниями они проходили по загоревшему лику. По-видимому, и борода отпущена для сокрытия этих следов войны. Да, время сильно меняет людей…. Будь это на самом деле его давний друг, время-то сколько прошло! Сорок лет! Как нас время меняет, уродует, как давит своей тяжестью?! Иной раз не видишь человека год-два, потом встретишь – и не узнаешь. А тут – сорок лет! – не шутка! Только ведь никто не сказал, что этот гражданин и есть тот самый однокурсник Гена Родин. Да тут и самому понятно, что такого быть не может.
Но, как ни убеждал себя Егор Иванович, а глаза постоянно следили за этой парочкой: и в столовой, и в процедурном комплексе, и на улице. Этого не могла не заметить спутница Родина. Вечером, после ужина, когда народ начал расходиться по палатам, в фойе она решительно подошла к Рожкову:
- Извините, мы, кажется, не знакомы, но Вы так беспардонно пялитесь на нас, что, право, меня это очень смущает. Почему вы за нами подсматриваете?
- П-прошу прощенья, - теряясь и заикаясь, произнёс Егор Иванович. – Я больше не буду. – Это у него прозвучало, как у нашкодившего пацана. – Но, простите… ваш спутник, случайно, не музыкант?
- Не случайно - музыкант. Его песни часто звучат по радио, исполняются знаменитыми певцами….
- Извините ещё раз! - и Егор Иванович отстранив женщину, ринулся к её мужу, стоявшему у барьера гардеробной.
- Эллари! – воскликнул он, подходя.
Слепой настороженно поднял голову – и выкрикнул в ответ:
- Фа-диез!
Если бы кто обратил внимание на эти непонятные выкрики, то наверняка покрутил бы пальцем у виска, глядя на двух пожилых людей. Но как много эти возгласы значили для них двоих! Они бросились друг другу в объятья. Через сорок с лишним лет пароль сработал.
Это был знак студентов-музыкантов. До войны в городке, где находилось музыкальное училище, между местными парнями и учащимися была вражда. Местные, то ли из зависти к способностям музыкантов, то ли из желания завоевать сердца студенток, часто на вечерних улицах подкарауливали парней из училища и поколачивали их. А те из общежития до училища и обратно старались не ходить поодиночке, а собирались группами и давали достойный отпор обидчикам. Чтобы в темноте не спутать, где свои, а где чужие, придумали эту кричалку.
Всё! - С этого момента фронтовики ни на шаг не отходили друг от друга. Казалось, они забыли об окружающих и близких им людях. Забыли сорок лет, прошедших после войны. Они вернулись в молодость. Память, словно могучая рука, раздвинула занавес времени и перенесла их в годы студенчества, в годы ярких, незабываемых впечатлений.
- Идёмте, идёмте к нам. Посидим, повспоминаем, - немного суетливо предлагал Егор Иванович.
- Давайте сначала познакомимся, - сказала удивлённая происшедшим и слегка смущенная женщина. – Меня зовут Оля. Я…ну, в общем, жена Геннадия Николаевича.
- Егор Иванович, - представился Рожков-старший. – А это мой сын Дмитрий.
- Геннадий Николаевич, - слепой протянул руку в сторону, немного не угадав, где стоял Дмитрий. Тот пожал мягкую, по-детски слабую руку старика.
- А теперь – к нам, к нам, к нам, - полушутливо приказал Егор Иванович.
- Только мы зайдём в свою палату переодеться, – сказала Оля.
В этот вечер палата Рожковых походила на растревоженный улей: шум, шутки, восклицания - и никакого стеснения. Только после замечания дежурного врача о том, что здесь не увеселительное заведение, а лечебное, Оля взяла под руку Геннадия Николаевича и они спустились к себе на первый этаж.
Следующим вечером друзья предложили молодым самостоятельно погулять по окрестностям, чтобы не мешали их откровенным и горьким воспоминаниям.
- Расскажи-ка мне Геннадий, что за чудо произошло, каким образом ты воскрес из мёртвых, - начал Егор Иванович. – Ведь я видел собственными глазами, как политрук полка на тебя похоронку писал.
- А чуда, Егорушка, никакого и не было. Что было? Ты помнишь деревню, в которой стояли перед наступлением, перед броском через Двину? Я забыл её название.
- То ли Петруши, то ли Петухи. Что-то в этом роде.
- Да, похоже. Помнишь, как всю ночь, до рассвета, собирали брёвна для плотов, растаскивали сараи, ригу и прочее? Ваша рота стояла в верхнем конце деревни, а мы – внизу. Моё отделение сколотило плот из двух створок больших ворот конюшни. Привязали ещё сухих брёвен и перед рассветом столкнули это сооружение в реку. По одному борту положили мешки с песком – защита от пуль. Ждали приказ о наступлении. Да что я тебе это рассказываю? Сам знаешь, что и как было. Только наш «крейсер» отчалил от берега, начался артобстрел. Ты видел, что творилось. Не поймёшь, где небо, где вода, в какую сторону плыть. Только течение путь указывало. Не успели мы и до середины реки добраться – шарахнуло в наш плот так, что от него одни щепки остались. Мне, слава Богу, в тот раз не сильно досталось, только ногу осколком зацепило. Барахтался в воде как мог. Начало светать. Вижу: на меня что-то большое и тёмное надвигается. Хотел за него уцепиться, но не получается – скользкое и противное. Ощупал – мёртвая лошадь. Раздуло её и течением несёт. Мне тогда было не до выбора - других-то плав средств нет. Кое-как ухватился за труп. А что было потом – не помню! Очнулся в госпитале. Чурка чуркой - ни слуха, ни голоса, ни зрения. Потом, считай, до сорок восьмого по лазаретам да больницам возили. Меня никто и я никого не разыскивал. А когда одумался, поздно было. На мой запрос райвоенкомат сообщил, что мать мою похоронили. Больше родственников у меня не было. В сорок восьмом определили в дом инвалидов. Там женился на сестричке Софье Павловне. Родили с ней сына. Вот и всё. А ты свою руку не на Двине оставил?
- Руку? – Возвращаясь памятью из времён войны к действительности, переспросил Егор Иванович.
- Ну да, правую руку. Или думаешь, я не почувствовал твой протез?
- Нет, руку я потерял позже, в Австрии.
В палату вбежал Дмитрий:
- Извините, фронтовики, что помешал, но я за удочками…. Там, на озере такие карпы клюют…. С ума сойти можно.
Он схватил чехол с удочками, маленький рюкзачок с приманками и исчез так же стремительно, как появился.
Оля с Димой, пользуясь хорошей погодой, решили весь вечер провести на озёрах. Пускай старики наговорятся одни. Да и сами они без посторонних были более откровенны и доверительны.
- Знаешь, Дима, сколько у Геннадия Николаевича работы?! Нет, не той, за которую деньги платят, а, как бы это сказать, общественной. К нему люди тянутся, как к тёплому очагу. У него талант объединения людей. И он старается всем уделить время. В школе ведёт детский хор любителей русской народной песни. Дети целыми классами приходят к нему прямо домой, устраивают репетиции. В техникуме – находится через дорогу от нашего дома – у него тоже друзья, тоже требуют участия. А начинающие композиторы, руководители музыкальных студий – всех не перечислить – те чуть ли не в очереди стоят. Слепой человек, а круг общения такой, что всякий зрячий позавидует.
Я не сижу возле Геннадия Николаевича, сложа руки, но это не значит, что я кормлю его с ложечки или зажигаю ему папиросу. Нет, у нас с ним много иной работы: поездки на прослушивание коллективов, на студию звукозаписи, на концерты и семинары в Доме композиторов, в редакции и издательства. Он живёт полноценной творческой жизнью и не должен чувствовать себя обделённым судьбой. Помогать ему – мой долг. Это я поняла ещё при первых наших встречах. Уже тогда знала: не быть мне великой певицей, но помочь творить песню – разве этого мало? Сердца многих людей наполняются радостью от песен Геннадия Николаевича! И сознавать, что ты имеешь хоть мизерное к этому отношение – разве это не честь?
- Ладно, ладно успокойся, Софья Андреевна.
- Вот и ты насмехаешься надо мной. А ведь Софья Андреевна не одна положила свою жизнь на алтарь творчества мужа. Вспомни тогда уж и Анну Григорьевну Сниткину стенографистку, ставшую женой Фёдора Михайловича Достоевского.
Если взять историю искусств, то таких подвигов женщин найдётся не мало. Хотя…. Хотя по жизни муж и жена - две половинки одного целого. Нет, жёны не претендуют на пятьдесят процентов заслуг в создании произведений искусства. Но согласись, Дима, не смогли бы Толстой и Достоевский столько написать, если бы рядом не было помощниц и единомышленниц – их жён. Всё-таки рядом с талантливыми людьми должны находиться верные друзья, которые не жалеют ни своего времени, ни здоровья ради творчества.
- Соглашаюсь, поддерживаю и одобряю. Ты, Оля, не обижайся. Я, наверное, эгоист и не дорос до этого.
- Но своему отцу ты помогаешь.
- Отец – это другое. Это мой сыновний долг, да и помощь моя не сравнима с тем, что ты делаешь для Геннадия Николаевича.
- Я это делаю с большой радостью. Знаешь, как бывает приятно слышать, когда по радио или на концерте сообщают: «Сейчас прозвучит песня на слова такого-то, музыка Геннадия Родина». Где-то в душе, в каком-то её уголке разливается тепло от сознания, что в этой песне есть малая толика и твоего труда. Жалко, что я не знаю нотной грамоты. Приходится все сочинения Геннадия Николаевича записывать на магнитофон, а потом отдавать в чужие руки, чтобы составить альбом или сделать аранжировку.
Дима слушал внимательно и даже забыл про поплавки, которые, словно нарочно, метались из стороны в сторону, уходили под воду.
- Эх, чуть не упустили добычу… Хороший сегодня клёв. Ты будешь глядеть за своей удочкой?
- Клёв хороший, но настроение не располагает к рыбалке, - сказала Оля. - Давай всю рыбу, что поймали, отпустим в честь нашего знакомства. Пускай живёт и размножается.
- Согласен. Сматываем удочки.
- Пойдём к нашим старикам, а то они до утра просидят.
Следующий вечер порадовал прекрасной погодой, и старики пошли гулять по аллеям, а молодёжь отправили на танцы.
- Так ты и не рассказал, где руку оставил, - ощупывая протез, сказал Геннадий Николаевич.
- Почему? Я же сказал: в Австрии.
- Но не сказал - как.
- По глупости. Глупости одного солдатика. Пришло к нам пополнение, молодёжь. Мы их всячески берегли, старались под пули не пускать. Но однажды вечером, когда в блиндаже собралось много бойцов, один из молодых, каким-то образом выдернул чеку из гранаты. Растерялся, побледнел, а гранату в руке держит. Увидел я это, выхватил у него «лимонку» и в дверь. Но немного не успел. Руку только высунул наружу, а граната и взорвалась. Вот такие пироги.
- Да, пироги…. А если бы ты не увидел у него гранату?
- Об этом и думать страшно. Но того солдатика я не забуду. Лицо белое-белое, а на нём веснушки, словно нарисованные. И рыжий чуб… Он мне напомнил однокурсника.
- Кого?
- А помнишь, у нас на курсе был такой Витя Пушков?
- Конечно, помню. Талантливый парень, учился хорошо, и голос, и слух великолепный имел. Способный музыкант.
- Учился он везде хорошо, - с усмешкой подтвердил Егор Иванович.
- А почему ты ухмыляешься?
- Мы же с ним из одного детского дома. Вместе школу заканчивали, вместе и в училище поступили.
- Вот даже как? Я что-то не замечал, что вы с ним были близки.
- На то есть своя причина, Гена, – Егор Иванович остановился, осмотрелся вокруг, ища скамейку. – Пойдем, друг, присядем, а то на ходу эту историю рассказывать не могу.
- Давай присядем.
- До сих пор со стыдом и отвращением вспоминаю, как из детдома с этим Пушковым ездили в Меднянск… - Егор Иванович потёр лоб и прикрыл глаза. - Такое никогда не забудешь.
Геннадий Николаевич похлопал его по плечу:
- Давай, не стыдись – здесь все свои – рассказывай.
- Как я тебе уже говорил, в детдоме строгого присмотра за воспитанниками не велось. Особенно в выходные, на праздники и на каникулах. Старались воспитатели занять ребятню каким-нибудь общим делом: зимой дрова для кухни пилить-колоть, весной, летом и осенью - работа в подсобном хозяйстве, а по праздникам концерт или коллективную читку книг устраивали. Но трудиться не все любили, и сидеть в красном уголке, желающих было мало. Интересней махнуть на колхозный рынок. Шмон, там наводили изрядный. Потом вечером в спальнях делили добычу: семечки, папиросы, яблоки, конфеты и прочие продукты. Меня такие «культпоходы» не прельщали. Я больше сидел в оркестровой комнате, мучил балалайку или старое пианино и уши нашего преподавателя-музыканта. Но однажды, во время Октябрьских праздников, этот Пушков пригласил поехать в Меднянск к его родителям. Об отношении Виктора к родным надо сказать особо.
На воле, как у нас называли всё находящееся за пределами территории детдома, Пушок что-то натворил. Ему грозила трудовая колония. И вот, то ли он сам придумал, то ли кто-то умный подсказал, но Витька ответственным товарищам из районо заявил, что сделал это умышленно, чтобы его забрали от отца с матерью. Не желаю, мол, жить в семье попа! Отец был священником. Ну как тут не отметить передовые взгляды молодого человека? Как не поддержать прогрессивную молодёжь? И «товарищи» определили Витю Пушкова в наш детдом. Вот такой сообразительный был Пушок. Но об этом я узнал позже.
А в тот раз я согласился с ним поехать в Меднянск. Добираться нужно было на автобусе, а денег у нас ни копейки. Подошёл он к кондукторше и что-то долго ей говорил, показывая на меня пальцем. Потом приказал: «В пути рот не открывай. Молчи. Я ей сказал, что сопровождаю глухонемого домой, а деньги у нас украли». Пришлось мне молчать два часа. Доехали до места. Уже вечер. Темнеет. Пушок сказал, чтобы я ждал его на остановке, а сам ушёл в парк. Через какое-то время приходит: «Идём, есть объект».
Егор Иванович встал, прошёлся немного по аллее, вернулся.
- Что ты мечешься? Садись и рассказывай дальше. Что было потом?
- Потом было самое непотребное. Пришли в глухой уголок парка. Там на траве под кустом спал пьяный мужик. Пушок нашёл где-то большой кол и даёт его мне: «Как только начнёт шевелиться – бей по голове». Я, конечно, струхнул малость, но кол взял. Правда, мужик настолько был пьян, что даже не пошевелился. Витёк вывернул у него карманы, взял какие-то деньги, снял с руки часы и протянул мне: «Бери на память о Меднянске. Своих-то не имеешь». А часы в те времена, сам знаешь, были роскошью. Вот так я ближе познакомился с Витей Пушковым.
- И ты носил эти часы, - спросил Геннадий Николаевич.
- Носил. Только не на руке, а в кармане. Пушок всё интересовался, почему не на руке. А я отговаривался, что ремешок большой и дырочек не хватает. Потом они куда-то исчезли. Может, кто «свистнул»? Как пришли, так и ушли…
Егор опять встал, потоптался на месте, сел.
- А ведь способный этот парень – Витя, - вспомнив училище, произнёс Геннадий Николаевич.
- Да, был.
- А что? На фронте погиб?
- Нет. На фронт он не попал. С ворьём связался, да где-то кого-то, как сейчас говорят, «кинул». Забили его велосипедной цепью свои же кореша. Это мне уже после войны рассказала одноклассница, - Егор Иванович помолчал, откашлялся и продолжил:
- Вот такой у меня «скелет в шкафу». Этот мерзкий мой поступок в Меднянске. При одном воспоминании хочется в баню сходить, но теперь не отмыться.
- Не казни себя так, - пытается успокоить друга Геннадий Николаевич. – Как говорится, бытие определяет сознание. А каким это бытие было тогда? Голодным, холодным и сирым.
- Ладно, что было, то прошло, но всё же…. Давай, мой друг направим стопы к палатам, а то нас молодёжь потеряет. Кстати, а как это ты умудрился такую молодую жену отхватить?
- Давай об этом завтра расскажу. А то на сон, грядущий слишком много информации будет.
- Завтра так завтра, - согласился Егор Иванович.
И в следующий вечер Геннадий Николаевич поведал такую историю.
- Это было давно. С Олей, друг мой Егорка, судьба свела, когда Оля Светлова училась ещё в восьмом классе, в семьдесят четвёртом году. В одном из районных центров Московской области шёл смотр школьной самодеятельности. Там я услышал удивительный голос девчушки. Не земной голос – райский. Попросил своих ребят, чтобы познакомили меня с обладательницей такого редкого дара. Познакомились. Оля рассказала немного о себе: о том, что живёт с бабушкой в этом городе, а родители проживают в Москве. Занимается она в музыкальной школе, любит петь.
Заинтересовала меня эта девчонка. Чувствовал, что если её поддержать в нужный момент, то из неё выйдет толковая певица. Стал следить за её выступлениями. Почти на всех смотрах, где участвовала, она завоёвывала первые места. Постоянно с ней переписывались, а потом она раз - и пропала. Думал: замуж вышла, семья заботит, - ан нет! Всё было гораздо хуже. Умерла бабушка, и Оля перебралась жить к родителям в Москву. А они – мама с папой – озабочены были не воспитанием ребёнка, а увлекались злодейкой с наклейкой. На этой почве и случились все неприятности.
В восьмидесятом – году олимпийских игр – семью выселили за сто первый километр от Москвы. Определили их в небольшой посёлок во Владимирской области. Работы по специальности родителям не нашлось. В колхоз идти не захотели. Собственно, трудиться особого желания не было. Деньжата, что остались от продажи кое-какого имущества, быстро закончились. Пришлось Оле думать не об учёбе, а как прокормиться. Устроилась она уборщицей в клубе и школе. Мама с папой больше думали о том, где стрельнуть копейку на «бормотушку».
Это я тебе рассказываю со слов Оленьки. В те годы связь наша прервалась, и мы друг о друге ничего не знали. Оля горе мыкала с родителями, а я жену похоронил – рак желудка у неё был. Нелёгкие годы переживали. Но однажды господин случай нас свёл. Ладно, расскажу по порядку.
Оля тоже похоронила одного за другим родителей на Владимировщине. Потом с местными девчатами решили перебраться в Москву. А куда без образования и прописки? Устроились на плодоовощную базу в Новогиреево, где работали в основном иногородние. Дали им места в общежитии.
И надо же было такому случиться, что одним летним вечером я тоже оказался рядом с этим общежитием. Прогуливались с Борисом, сыном, перед сном. Идём, а из окна общежития доносится песня. Не с пластинки, не с магнитофона, а живые голоса. Остановились, слушаем. И узнал я знакомый голос. Правда, уже не такой чистый и высокий, но…. Да что тебе рассказывать – сам всё понимаешь. Не мог я пройти мимо.
Говорю Борису: «Надо узнать: не Оля ли там поёт?» Но уговорить молодёжь не просто. «Что, по всему общежитию я буду её искать? На вахте не пропустят. Да и кого искать, ведь я её ни разу не видел. А может это вовсе не она? И фамилию её мы не знаем». - «Почему не знаем? Светлова». - «Погоди, отец. К нам кто-то бежит. Женщина...» - «Геннадий Николаевич, это вы? А я в окно Вас увидела. Совсем не изменились. Здравствуйте. Это я – Оля. Помните меня? Я так часто Вас вспоминала, так часто…. Не знала, где вас искать…» – Она задыхалась от переполнившей радости. - «Это я, Оленька». - У меня самого в груди что-то сжалось и ноги ослабли. Оля кинулась мне на шею: «Теперь я вас не потеряю. Я буду рядом. Дайте ваш адрес и телефон. Вы у меня теперь единственный родной человек».
Вот так опять восстановились наши связи. А почему она не могла меня найти? Как я уже говорил, умерла жена, и мне пришлось перебраться жить к сыну Борису. А потом в нашем районе изменили номера телефонов – вот и вышла такая петрушка. Через какое-то время начал куролесить Боря. Не Боря, а горе. Именно так его назвал соседский мальчишка – «дядя Горе». Прав оказался малец. Горя с сыном довелось хлебнуть. Не выдержала его загулов невестка. И вынуждены мы были оставить ей с внуком квартиру и перебраться опять в Черёмушки. Там и жили вдвоём, пока не нашлась Оля.
Сначала она приезжала редко. Потом – чаще. Наводила женской рукой порядок в квартире, что-то стирала, иногда готовила еду. Борис, видя такую Олину заботу обо мне, начал как-то отдаляться. Оля придёт, а он – в дверь и смоется. А затем он помирился с женой и вернулся в семью.
Жить в общежитии и не иметь городской прописки, ежедневно ходить на нелюбимую работу (переборка овощей – занятие не из приятных, скажу я тебе) – такое положение Олю тяготило. И думал я: как ей помочь? Удочерить, что ли? А она предложила оформить фиктивный брак. Ну что же, это выход. Так и сделали. Но тебе, как другу говорю: никакие мы не муж и жена. Никогда даже в мыслях такого не держал. Правда, тёмные мыслишки всё-таки были, но не на свой счёт. Когда у Бориса с женой получилась размолвка, появилась-таки задумка: а не поженить ли их с Олей? Хорошая хозяйка бы вошла в дом. Но, то было временное наваждение.
Ушла Оля с плодоовощной базы, подыскала работу по душе – во Дворце пионеров. А вот замуж по-настоящему никак не выдам. Говорю ей, что надо семью заводить, детей рожать, судьбу свою устраивать, а она всё молчит. Или ответит, что никого ей не надо, всё и так хорошо. Верит, что ей так предначертано свыше – ухаживать за хорошим человеком. Вот так и живём с ней: не муж с женой и не отец с дочкой. Но стала она для меня незаменимым человеком, моими глазами и руками, моей частью… Сам-то что молчишь? Про свою семью – ни слова. Мне тоже интересно знать: как живёшь, с кем живёшь?
- Живу, как и ты, с сыном Дмитрием. Проживаем в Загорске. Подругу свою тоже похоронил. Уже восемь лет тому. Болела она долго, намучалась, наверное, за всех нас. Тоже рак. И когда учёные справятся этой заразой? Столько людей он извёл! Была у нас с Ниной и дочка, но несчастный случай в позапрошлом году забрал девочку. Было ей двенадцать лет. Шла из школы и увидела, что на озере мальчишка тонет. Бросилась спасать. Его на лёд вытолкала, а сама выбраться не смогла.
После долгого молчания Геннадий Николаевич со вздохом сказал:
- Да, дела... Соболезную. А сам-то как?
- Музыкой, как понимаешь, с одной рукой заниматься не мог. После войны окончил пединститут, исторический факультет. Преподавал в школе историю, обществоведение. И сейчас ещё работаю. Вот такие пироги.
На этом разговор закончился, и два друга тяжело и натружено, словно после тяжёлой работы, поднялись и направились к спальному корпусу.
К концу срока пребывания в санатории погода стала портиться, и старики всё больше вечерами сидели в палате, и пили чай. Оля с Димой ходили на танцы и концерты. Но как-то, руководитель культурно-массовой работы узнала, что у них проходит курс лечения известный композитор-песенник Геннадий Николаевич Родин. Она развила бурную деятельность и устроила торжество по этому случаю. Где-то разыскала пластинки и записи песен Родина, уговорила его самого выступить, а Оля исполнила несколько песен под аккомпанемент местного баяниста. Получился живой и очень весёлый вечер.
После этого импровизированного концерта – благо погода позволяла – Егор Иванович и Геннадий Николаевич решили прогуляться на сон грядущий.
Пошли к озёрам.
- Стоп! – Егор Иванович придержал друга. – Нам туда нельзя. Поворачиваем обратно.
- Что такое? Почему туда нельзя?
- Там нам делать нечего.
- Да что случилось? Ты можешь толком сказать?
- Они там… целуются.
- Кто они?
- Оля с Димой.
- Ну, вот и, слава Богу. Жизнь продолжается.
Произведение публиковалось в:
"Белое золото". - Повесть. Благовещенск, 2019 г.
"Приамурье-2015". Литературно-художественный альманах. С.-Петербург, 2015 г.