Старая заимка
Охота не удалась.
Собственно, это была не охота, а сплошные мучения. И начались они с того, что зима в этот год шла в наши края какими-то долгими окольными путями и, к тому же, где-то в сопках заблудилась. Охота на копытных разрешена с пятнадцатого октября, сейчас на дворе середина ноября, но морозов и снега нет до сих пор. В расстроенных чувствах просидели в квартирах месяц после открытия, а потом, не вытерпев, решили: угодья находятся в двух сотнях километров севернее и, возможно, там есть и снег, и мороз. Но ошиблись – морозов и там не было. Снег падал на тёплую землю и кроме дополнительной влаги ничем не радовал.
Помесив два дня грязь тяжёлыми болотными сапогами и в конец отчаявшись и измучавшись бестолковой ходьбой по тайге, злые и нервные возвращаемся в город…
Две сотни километров.
Эти две сотни, когда ехали в тайгу с шутками да прибаутками, да с надеждой на хорошую охоту, проехали за день. Обратный путь оказался не таким.
Из зимовья выехали задолго до восхода солнца, а закат встречали, не преодолев и половину расстояния. Снег постепенно перешёл в бус. Раскисшая земля не держала машину на дороге. Наш автомобиль постоянно заносило в канавы и колдобины… Рубка деревьев для вываживания транспорта, частое выталкивание под «раз-два взяли!» окончательно забрали наши силы.
После очередного вызволения «Уазика» из очередной рытвины поступило предложение заночевать в машине, но… Из-за усталости и дождя не было желания перегружать весь скарб и снаряжение, чтобы подготовить машину для ночлега.
- Я знаю: тут недалеко, на берегу Курына есть старая заимка Бутузовка или как ещё называют – Бутузиха. Не поленимся и будем отдыхать в тепле, - предложил наш старшой – он же и водитель. – В недавние времена – лет пятнадцать-двадцать назад – мы постоянно охотились в этих местах. Зимовье не строили – всех принимала Бутузиха. На ночь находило приют в ней человек до двадцати охотников. А летом в доме жили колхозные механизаторы, которые обрабатывали ближние поля.
Уставшие, грязные, мокрые и злые ещё пару раз дружно вытолкали машину из промоин и вот она – старая заимка.
Это был огромный дом. Хорошо разглядеть строение снаружи в темноте не удалось, да и не до этого было. Важно другое – здесь была печь, а добрые люди, бывшие тут до нас, наготовили поленницу сухих дров. Внутри помещение выглядит просторным, убранным и уютным. Не хватает только электричества. Хотя, неподалеку от дома стоит дизель-генератор, а это говорит о том, что колхозные механизаторы жили в доме со всеми удобствами. Но не это главное. Главное – тепло. Через полчаса вся компания дружно похрапывала на металлических кроватях, коих оказалось ровно шесть. Каждому – персональное ложе.
Утром, как водится, после трудного дня встали поздно.
На улице, по закону подлости, стояла прекрасная морозная погода. На вчерашних лужах блестел сантиметровый лёд, на берёзах длинными сосульками перезванивались ветви, создавая нежную и прозрачную музыку наступления зимы, а пойма Курына серебрилась инеем. Мороз сковал землю накрепко.
Осматривая постройку заимки, на притолоке заметил цифры «1910», насеченные топором. Ровно восемьдесят лет стоит этот дом! Восемь десятков зим и лет он даёт приют и кров людям! Умели раньше мужики строить. Стоит дом одиноко на берегу небольшой таёжной речки Курын. Наверное, не один человек задался вопросом: кто и как строил этот дом?
Уезжали с заимки с чувством благодарности к неизвестному нам строителю.
***
Лесной тропинкой в гору шёл высокий, плотного телосложения, с окладистой кудрявой бородкой мужчина лет тридцати. Светлые или выгоревшие до бела за лето волосы повязаны женским в светлый горошек платком. От его широкой спины, пригретой поднявшимся из-за леса солнышком, сквозь холщовую, залатанную рубаху отрывались мелкие клочки пара.
Пётр шёл с ближнего озера. В одной руке нёс сумку с рыбой, в другой вентерь, которому требовался серьёзный ремонт. Позади осталось озеро, клубившееся утренним осенним туманом, небольшой плот, сооружённый из брёвен старого сарая, и головки от резиновых сапог, повешенные на воткнутые в берег колья. В эти остатки сапог Пётр, чтобы не мочить лапти и онучи, переобувался перед тем, как встать на плот.
На половине пути, возле упавшего через тропу дерева, на котором он любил присесть и немного передохнуть, из лесу вышел Вашбродь.
«Вашбродь» – так в деревне все звали этого человека. Высокий, всегда чисто выбритый чернявый лет тридцати пяти мужчина. Это ссыльный, бывший офицер армии, разжалованный из поручиков в рядовые военно-полевым судом. Власть определила ему местом ссылки глухую деревню Онежье и поселила на жительство к одинокой старушке Лукерье, избушка которой ютилась на окраине.
- Здравствуйте, Пётр Анисимович. Может, помочь донести вентерь?
- Доброго здоровьица, Вашбродь. Нет, сам донесу – не весть тяжесть-то какая. А ты, что спозаранку по лесу ходишь, не спится? Клопы, поди, закусали у Лукерьи-то?
- Нет, клопы не донимают. Лукерья Ильинишна - старушка аккуратная, и эту живность в доме не держит. На станцию я ходил, за газетами.
- За газетами в такую рань? Что в них такого, что ни свет, ни заря надо переться в такую даль – пять вёрст с гаком? Какую же силу имеют эти газеты, если человек в темноте по лесу вынужден ломиться за ними? До свету-то не прокисли бы ваши газеты. Это ж надо – до петухов переться на станцию?
- Не прокисли бы – это точно. Люблю я вставать рано… Родом-то я тоже сын крестьянский, и эта привычка с детства – вставать до восхода. Да и во время службы нежиться в кроватях не привык. Присядем на дерево да покурим? А? Пётр Анисимович?
- Присесть можно, но дымокурить – этого в нашем роду нет. Не избалованы.
- И это хорошо…. А, я вот закурю и посмотрю, что в этих газетах-то. – Вашбродь развернул газету и забормотал:
- Опять волнения, опять стачки, опять беспорядки. А вот это очень хорошо – землю крестьянам. Очень хорошо… Осваивать окраины надо…. Да и сбить протестные настроения в густонаселённых районах это поможет. Да…. Умная голова – этот Столыпин. Этого у него не отнять…
Немного передохнув, они вместе дошли до деревни, не проронив в пути ни одного слова – у каждого были свои думы, свои заботы. На развилке тропы Пётр предложил:
- Вашбродь, рыбки-то возьми. Старушку порадуешь и сам свеженькой отведаешь. Нам-то хватит с избытком.
- Благодарствую, Пётр Анисимович, и не откажусь. Свежая рыбка – редкость на моём столе. Благодарствую. Дай Вам Бог здоровья.
«Ишь ты, появился здесь всего неделю назад, а уже знает, как меня величать, и даже по батюшке. И обращается на «Вы». Хороший, наверное, человек – вежливый, а я-то дурень - тыкаю ему».
Рыбу отсыпали в сорванный тут же большой лист лопуха.
Конечно, про избыток рыбы Пётр сказал не верно. На огромную родову Бутузовых, что жила под одной крышей, этой рыбы хватит лишь на один присест. Три семьи жили в одном доме: хозяин – Анисим Фомич с женой да двое сыновей – старший Григорий со своей женой и Пётр с женой да детьми. В два приёма за стол садились. Род Бутузовых – племя работящих людей. Никто – от малого до старого не сидел без дела. Но весь их труд уходил как бы в пустоту – был малозаметен и непроизводителен. Не было от него зримого результата. А всё потому, что не было размаха, не было больших дел. Причиной, считал Пётр, является нехватка земли. Негде развернуться. Ни посевной клин под рожь да лён расширить, ни места для строительства – вся пригодная для этого земля занята и обрабатывается с испокон веков. Кругом скалы да болота.
- Не обессудьте, а Вас-то как звать-величать надо, Вашбродь?
- Меня – Дмитрий Филиппович. Раб божий Дмитрий сын Филиппа Огородникова из Смоленской губернии. Ещё раз благодарю за рыбку. И часто Вы на озере снасти проверяете?
- Дак, как погода позволяет. Иной-то раз через день, а когда и три дня не хожу-то. А что Вы, Дмитрий Филиппович давеча про землю крестьянам говорили?
- Это не я говорил. Про это в газетах написано. Вот эта газета – сам посмотри.
- Нет, батюшка, если и посмотрю, то ничего не увижу - не письменный я.
- Что, не грамотный?
- Не обучен… Некогда было, да и негде обучаться-то – ни школы, ни церкви в деревне нет, а до города пятьдесят вёрст – пешком-то не находишься.
- Да. Неграмотный, как и слепой – люди достойные сострадания. А в этой газете написано, что, мол, мужики, переселившиеся по Указу Столыпина на Дальний Восток, земли берут столько – сколько обработать могут. Богатейший плодородными почвами этот край. Да…Вот только народа там не хватает обрабатывать те земли… Да… А, что, если…- тут Дмитрий Филиппович замолчал, словно забыл о чём вёлся разговор. Потом улыбнулся своим мыслям и продолжил. – Что, если эту Вашу неграмотность мы одолеем? А, Пётр Анисимович?
- Как это? – не понял Пётр.
- Очень просто! Будем вечерами постигать азы просвещения. Днём Вам некогда – семью да хозяйство содержать надо. А вечерами глядишь и осилим эту науку. Думаю, что по вечерам вы не ткёте, не прядёте и спицами не вяжете, времечко для обучения выкроите.
- Дак, староват я для этого дела – учения-то. Уже третий десяток за половину перевалил. Староват….
- Ничего. Было бы желание, а остальное – не весть какой труд. Вот с сегодняшнего вечера и начнём. Как с делами управитесь, так и приходите в хатку Лукерьи Ильиничны. Хотя, нет, не сегодня... Я Вас потом сам позову, когда учебники найду.
За зиму, как не был для Петра этот труд тяжким, читать и даже писать печатными буквами он, благодаря наставлениям Дмитрия Филипповича, научился. Теперь мог коротать вечера не только за ремонтом обуви да лошадиной сбруи, но и за читкой газеты сидя перед семилинейной лампой и водя заскорузлым пальцем по строчкам напечатанного. А если выдавался свободный час, то спешил в избу Лукерьи к бывшему поручику за новостями, коими раньше и не интересовался. Многое ему открылось через знакомство с этим человеком, которого на деревне люди сторонились и, честно говоря, немного побаивались.
Пётр узнал, что поручик Огородников осужден за покровительство восставших в пехотном полку солдат. Нет, он сам не против власти, не сторонник беспорядков в армии и был верен присяге, но всегда защищал своих подчинённых. За что и пострадал. В разговорах о житье-бытье, о лучшей жизни Огородников и надоумил Петра переселяться на Дальний Восток.
- Что тебя здесь держит? Земли имеете только на то, чтобы посеять немного ржи и льна и только на прокорм и одежду. О доходах говорить не приходится. Лучшего не будет – земли свободной нет, а семейство пополняется. Вон и у брата твоего ещё двойня родилась, и у тебя два сына растут…. Используй, пока не поздно, это очень умное решение власти. Потом весь свой век будешь благодарить своего тёзку - председателя совета министров Петра Аркадьевича Столыпина. Несмотря на то, что лично у меня есть основание его не любить, но за реформаторство в сельском хозяйстве я его глубоко уважаю. Вот окончится срок моей ссылки, вернусь к жене и, если это будет возможно, то и я со своей семьёй тоже уеду подальше от этих заварух.
Когда Пётр слушал убедительные слова Дмитрия Филипповича о больших возможностях на вольных землях, со всем соглашался. Но, когда оставался наедине или вечерами об этом говорил с женой Алёной, то уверенность в правоте Огородникова вдруг пропадала, решительность оставляла…. И он опять шёл к наставнику, опять слушал сладкие слова про вольную жизнь, про богатые земли, про возможность работать на своём наделе, не вступая в споры с соседями на межах.
Все родственники дружно поддержали затею Петра перебраться с семьёй на новые места. На мужском совете было решено собирать младшего в дальнюю дорогу.
Оформить нужные документы помог всё тот же Огородников.
Ранней весной, ещё до распутицы всё Онежье провожало на железнодорожную станцию семью переселенца Петра Бутузова. Люди помогли пригнать к стоявшему на запасном пути пустому вагону обезумевшую от воли и многолюдья скотину, перегрузить с подвод скарб, запасы продуктов. Долго и трудно прощались земляки с идущей в неизвестность семьёй Петра. Много было слёз, напутствий и пожеланий. Страх, волнение и надежда витали над станцией.
Пётр, стараясь скрыть свою неуверенность и растерянность, скупо попрощавшись с роднёй и односельчанами, стоял в стороне от толпы и слушал последние наставления Огородникова, а в голове роем кружились мысли: ну как я буду без родных людей, без любимых лесов и озёр? Как нас встретит чужбина, какие там люди и что за порядки?
В ночь ушёл вагон, прицепленный к проходившему поезду.
Длинной и трудной была жизнь на колёсах. Людей, ни разу не бывавших дальше своего уездного городка, страшила неизвестность и новизна открываемого мира. Всё впервые…. И, чем дальше уходил поезд, тем отчётливей понимал Пётр: вернуться назад, к родному углу уже не придётся. И он, прощаясь, неотрывно смотрел в просвет неприкрытой двери вагона. Обрывалась пуповина….
Не мало хлопот было и на конечной станции железной дороги - Сретенской. Переселенцам предложили сразу перегрузиться из вагонов на баржи, и некоторые семейства, долго не задумываясь, переместили своё имущество на них, но Пётр не спешил. В сутолоке причала он встретил человека, предложившего за умеренную плату купить плоты из сухой лиственницы. Что такое лиственница - Пётр не знал, но осмотрев плоты и посчитав в них количество брёвен, их объём, попробовав топором крепость древесины, согласился. По пути через всю страну до Сретенской из вагона он видел множество мест безлесья и опасался того, что и ему придётся жить «на лысине».
Ушли на Амур первые баржи, увозя по Шилке переселенцев, прибывших в одном составе поезда с семейством Бутузовых. Пётр не спешил. Он основательно устраивался на плотах. Купил сухих дров, воз свежего сена, пополнил продуктовые запасы для семьи, муки и зерна на корм скоту. Как ни хотел Пётр, а расстаться с привычными лаптями пришлось – плот не мостовая и не вагон - весь день с сырыми ногами ходить не хотелось. Купил для себя две пары сапог, переобул жену и сынишек.
Только к середине жаркого лета караван плотов, ведомых по Амуру небольшим, закопченным пароходиком, подошел к берегу, на котором было расположено небольшое поселение - не более десятка дворов. Место сразу приглянулось Петру: в окружении зелёных сопок на высоком холме крепкие дома образовали небольшую улицу и смотрели весёлыми окнами на прибывших гостей.
Посоветовавшись с Алёной, решили остановиться здесь. Может быть где-то и есть места лучше, но путешествие на плоту, где от дождя да комарья невозможно укрыться даже в шалаше, сооруженном из жердей да корья деревьев, уже порядком надоело. Хотелось определиться основательно: ходить по твёрдой земле, заняться вплотную хозяйством, приложить руки к обустройству семейного быта. Не за горами осень, а там и зима. Надо делать запасы….
От каравана отделили два плота, на одном – самом большом четырёхрядном - прибыла семья Бутузовых со своим хозяйством. С хозяйством не малым: корова с телком, две лошади, пара хрюшек в ящике, куры, утки и собака с кошкой. Да продовольственного припаса, не использованного в пути, в деревянных кадушках сохранилось не мало. И одёжи, которая тоже хранилась в деревянных бочках, предусмотрено на все сезоны года. Было довольно много шуток по поводу отдельно сложенных на плоту валунов. «А вдруг там, куда прибудем, камней нет для гнёта на соленья?» - говорил запасливый Пётр.
И вот путешествие окончено.
Вот оно - то место, где можно устраиваться и продолжать жить и рожать, если даст Бог детей, есть где приложить силы на хозяйство, где основать своё гнездо.
С уходящего каравана люди, с которыми за время пути сдружилась семья Петра Анисимовича, дружно махали руками на прощание. Пароход уходил, увлекая за собой ещё несколько плотов, вниз по Амуру.
Прибыли.
На берег из домов выбегали ребятишки, степенно спускались к реке взрослые, неслись, обгоняя всех, собаки.
Люди обступили прибывших, поздравили с прибытием, интересовались: из каких краёв прибыли, откуда родом – а вдруг земляки, а вдруг бывшие соседи… Но земляков не оказалось – из северных областей люди редко срывались. Больше было из центральных и южных губерний.
- Всё-равно, как родня – из Рассеи прибыли, - сказал один из старожилов. – Дальше жить будем вместе, в одном посёлке.
Без просьбы и приглашения местные жители хотели помогать разгружать плоты, но Пётр опять не спешил:
- Разгрузиться успеем. Может, придётся ещё пожить в этом шалаше пока что-то другое не придумаем.
- А что придумывать? У нас же есть землянки, есть и дюже хорошо сохранившиеся. Копать новые незачем - сказал всё тот же мужик. По-видимому, он здесь был за старшего.
Мужику было лет под пятьдесят, но если бы он узнал, что его назвали «мужиком», то, наверняка бы, обиделся, потому что это был казак. Потом, по прошествии некоего времени, Пётр с ним сдружится. Это был Тихон-толмач.
- Подождите немного…. Сейчас придёт атаман и он решит: что да как, - рассудила одна из женщин. - Вон он спускается.
Действительно, от крайнего дома к реке шла группа казаков, одетых в зеленоватые кители, синие брюки с жёлтыми лампасами и сапоги. Они подошли к прибывшим, пожали всем без исключения руки, и самый солидный, упитанный казак, чью грудь украшали кресты и медали сказал:
- Я есть атаман этого поселения – Мунгалов Михаил Андреевич. Все вопросы обустройства будем решать вместе. Относится наш посёлок к Екатерининскому станичному округу. – И обратился к собравшимся, - не гоже гостей держать у порога…. Устинья, организуй подружек и идите к моей Дарье, помогите стол накрыть. Там, казаки, будем решать: кого куда…. Не по вам, мокрохвостым, - в сторону женщин, - это дело. – И приехавшим: - Не казацкого ли роду будете?
- Нет, из крестьян Олонецкой губернии, - сказал Пётр.
- Фабричные мы, из Кондопоги, - представился хозяин второй семьи.
- Ничего, обустроитесь и будете казакам помогать службу нести. Граница-то вот она, рядом. На той стороне реки - Китайская империя, маньчжуры…. Но вы не пугайтесь – они люди хорошие и с ними мы живём мирно. – А из этих пострелов, - обратил внимание на сыновей Петра, выглядывавших из-за спины матери, – мы вырастим боевых казаков! Так, сорванцы?
За столами, выставленными прямо на улице у дома атамана, после вкусного обеда и бурного обсуждения, казаки решили отдать самую большую землянку семье Петра Анисимовича Бутузова. По завершении небольшого ремонта она может прослужить еще не один год. Второй семье определили соседнюю…
- Наши отцы строили эти землянки для себя, как временное жильё, строили основательно и жили в них не один год. Вот при хорошем присмотре до сей поры они сохранились и вам ещё сгодятся…. Пользуйтесь…. Эту зиму переможете в землянках, а на следующий год, если будем живы и здоровы, то и дома справим. На это есть особое распоряжение Государя, - говорил атаман. – Рассея на восток тронулась, народ ещё будет прибывать, а наше дело – оказать людям посильную помощь.
«Эх, поздновато мы сюда прибыли – ничего уже не посеять, ничего не вырастить, а зима уже не за горами. Хотя, озимую рожь ещё посеем». Так думал Пётр, но он ещё не знал, что озимые в местных условиях не сеют - они вымерзают, что все близлежащие земли уже поделены, распаханы и засеяны старопоселенцами, а брать землю у них в аренду – дорого.
Перед самым ледоставом в посёлок прибыло ещё три семьи засельщиков из Томской губернии.
Только потом Пётр понял, как мудро он поступил, послушав сретенского мужика и купив у него плоты из строевого леса. Оказалось, что хоть и окружали посёлок леса, но годного для стройки дерева не было – сплошь тонкомер: дубки, берёзы да осины. Строевой местные жители покупали на противоположном берегу Амура или ждали, когда пригонят плоты с Зеи, но это дело было слишком хлопотное, оформлялось через волостную Амурско-Зейскую таможню, что находилась в Благовещенске в семидесяти верстах от посёлка. Потом Петру пришлось ехать в этот Благовещенск по напутствию атамана Мунгалова, чтобы получить полагающуюся ему беспроцентную ссуду.
Зимовала семья Петра в землянке. Сначала казалось, что слишком тесно вчетвером жить в этой норе, но потом привыкли. После олонецких мягких зим Бутузовы почувствовали крепость амурских морозов и силу жгучих ветров. До холодов только и успел хозяин запастись на зиму рыбой, построить из жердей сарай с загончиком для скота да конями вытащить брёвна плотов из реки и переместить их на холм.
Без дела сидеть не приходилось. Кроме обустройства хозяйства, Пётр нанимался к казакам на подсобные работы: кому сена накосить, кому дров привезти, кому залежь поднять – благо кони есть.
Алёна – жена – тоже постоянно была занята. Она привезла с собой швейную машинку – кормилицу. В этих местах это большая редкость. Жёны казаков, как только прознали о способностях новой поселенки, завалили её заказами. Пришлось по старым выкройкам изучать и шить обнову для женщин, ремонтировать штаны и кители казакам. Да и свою семью надо обшить – купить-то новую одёжу негде. Магазинов нет.
Основательно осмотревшись, познакомившись с местным людом и оценив свои возможности, Пётр решил капитально осесть с семьёй не в посёлке, а где-нибудь невдалеке, на новом месте. Чтобы быть к своей земле ближе – окрестность посёлка уже не один десяток лет обрабатывается старожилами. Да и выходцам из северных лесов и озёр, таёжной глубинки не совсем по нраву пришёлся полувоенный образ жизни казаков, и больно шумный народ – эти казаки.
Из всех односельчан по характеру и интересам Петру ближе оказался местный уроженец Тихон -толмач. Такое прозвище он получил за то, что научился общаться с эвенками, которые изредка появлялись на берегах Амура.
- Эти места когда-то всецело принадлежали басурманам - эвенкам, - рассказывал Тихон. – Хотя «принадлежали» - это не то слово. Эвенки ни на что не претендовали. Но об этом говорят названия местных рек, падей, ключей. Эвенки не жили здесь оседло, а приходили со своими оленями на сезон. На нерестовый ход рыбы. Ставили на Амуре заездки, ловили кету и горбушу. Рыбу вялили, сушили – запасали впрок. Даже рыбью кожу не выбрасывали, а приспосабливали на всякие поделки. Так что наши отцы поселились на месте, которое, если так можно сказать, уже было освоено. Да, и место это называлось по-эвенкийски - Нарасун. Это уже потом казаки нарекли его именем помощника Муравьёва, с которым Губернатор Восточной Сибири совершал свой сплав по Амуру.
- А ты, Тихон, из каких краёв сюда прибыл?
- Я здесь родился, вырос, здесь меня окрестили и имя дали. Местный уроженец.
- Откуда, Тихон, ты это всё знаешь, - поинтересовался Пётр.
- Что-то рассказали эвенки – я же в детстве с их ребятишками играл. – Что-то отец рассказал. Он у меня из солдат-штрафников, которых Муравьёв оженил и отправил из Иркутска заселять эти земли. Из первых поселенцев….
- А куда же эти самые эвенки подевались?
- Теперь они в этих местах почти не появляются. Раньше, когда сюда перебрались наши первые поселенцы, эвенки приходили, как я говорил, рыбу ловить и за оружием – выменивали у казаков винтовки и припасы к ним за меха, мясо и даже за красивых девушек. А теперь они ушли…. Кто на север подался в глубь тайги, кто отправился на другой берег Амура. А названия остались. Вот наша речка Курын. Название её переводится как «обрыв», «яр». Действительно у этой речки обрывается гряда сопок, идущих с севера. С другой стороны посёлка, в версте-другой течет река Гуран, чуть выше в неё впадает Евтукан, ещё выше – ключ Майя.
- И это ты знаешь от эвенков?
- Конечно. Хорошие люди – мирные и в тайге, как у себя дома. Удивительно то, что, живя в суровых условиях, без всяких удобств и государственной помощи, они гостеприимны и незлобивы. Да, собственно, о какой помощи я говорю? Этот народ ни в чём не нуждается. Главное, чтобы его не притесняли, не мешали бы жить собственным укладом. Я и сам одним летом ушёл с ними на север. Потом, правда, за это путешествие серьёзно был наказан. Меня-то родители тогда уже чуть не «похоронили» – ушёл им не сказавшись, а эвенкам объявил, что матушка с батюшкой отпустили. Дитём неразумным был… Хотя, в ту пору мне годков десять исполнилось… А, потом и называть стали толмачом - поднаторел я в языке басурманов…. Да, приходили сюда эвенки – оленные люди и манегры – конные люди…. Ушли эвенки, угнали оленей – не стало и волков. Ты заметил, что стадо наше пасётся без пастухов?
С ружьём и собакой Пётр обошёл все окрестности посёлка. При помощи Тихона попытался даже составить план местности на расстоянии двадцати-тридцати вёрст от Нарасуна. Он искал подходящее место для будущих своих пашен, сенокосов и жилья. Нашёл.
К следующей зиме за счёт кредитов государства для переселенцев должны быть построены добротные дома. Когда атаман узнал, что Пётр намерен жить вне посёлка, сказал:
- Не спеши. Не один ты такой умный. Не отходи от общества. Ты ещё не знаешь местных условий. Одному нельзя. Не буду пугать, но тайга есть тайга… и в ней живут и скрываются не только козы да лоси…. И граница рядом. Семью в тайгу? Не гоже…. Я понимаю душу землепашца, но! Не спеши! Свой лес прибереги – ещё пригодится. Сейчас обустрой казённый дом, переберись в него с семьёй, а что дальше делать – время покажет. А землю, что присмотрел, распахивай, засевай…. Миром поможем, если своих сил не хватит. По закону тебе полагается не более пятнадцати десятин земли на мужскую душу семьи, но от власти мы далеко…. Решай сам…. Препон ставить не будем.
«Не спеши». Легко сказать, ….
Прошло два года.
Пётр обустраивал свой дом и усадьбу у ключа Светлого – так он назвал приглянувшийся весёлый родничок - в двадцати вёрстах вверх по Курыну. Хорошее, светлое место, и близлежащие поляны вполне сгодятся под распашку. Из брёвен плота вышел большой дом. «В таком доме можно жить и многодетной семьёй. Если потребуется, то и перегородки поставить можно. Одно не совсем удобно – подрастают сыновья и их надо обучить грамоте…. Но и это вопрос разрешимый – недалеко от посёлка есть деревня со школой. Там живут молокане – большие специалисты по изготовлению телег, саней и бондарной посуды. Можно с кем-то из них договориться о постое ребятишек на время учёбы. Есть ещё школа в окружной станице – Екатериновке, это ещё вёрст на десять-пятнадцать дальше. Но об этом будем думать через год-два, а сейчас главное – обустроиться на новом месте, перевезти сюда ребятишек, Алёну, которая носит под сердцем ещё одного ребятёнка». Так думал Пётр, строя радужные планы на будущее, и эти планы грели сердце переселенца, вселяли новые силы на новые дела. И всё, по прикидкам, получалось складно, всё устраивало.
Но одной тёмной дождливой осенней ночью в незавершённый дом пожаловали «гости».
- Будем переночевать, хозяин, - сказал один верховой вышедшему на стук Петру. – Мы люди хороший….
- Входите, - только это и мог ответить Пётр. По говору он понял, что «гость» не русский. Но, кто? Эвенки – те на оленях ездят… Ладно, посмотрим, что это за «люди хороший»… На всякий случай заряженная берданка – тоже кстати приобретенная в Сретенске - стоит за занавеской, всегда под рукой.
Вошли двое. Сняли у порога мокрую одежду, прошли в дальний угол, и до утра их не было слышно.
- Мы долго не моги… Утром уйдём. Платим спирт.
Переночевали.
На рассвете, как только ночные «гости» покинули усадьбу, Пётр верхом поскакал в посёлок, разыскал атамана и объяснил ситуацию.
- Вот об этом я тебя, Пётр Анисимович, и предупреждал. Это спиртоносы – китайцы. Они переправляют спирт из Китая и торгуют им на северных золотых приисках. А не был ли среди них человек со шрамом через щеку?
- Не знаю, но один всё время прикрывал лицо воротником….
- Значит, опять объявился мой «крестничек». Опять промышляет на этом берегу. Не пошла ему наша наука впрок. По Гурану теперь не ходит, сменил тропу…. Достанем и тут. Не сильно напугали?
- Нет. А что от них можно ожидать?
- Да кто же это знает? Но семью перевозить туда, я не советую. Тем более в зиму. Летом тебя на заимке вряд ли кто побеспокоит. Летом эти торгаши переночуют под любым кустом, а зимой…. Зимой будут на ночлег проситься, если мы не отучим их от твоего гостеприимства. Надо сделать так, чтобы они и к тебе дорогу забыли…. Видно прознали, что начались работы по строительству большой железной дороги…. И тут куш сорвать хотят. Будет больше народа в наших лесах – будет больше навар у этих деляг. Значит, будет больше хлопот и у нас – границу надо беречь. Так что, Пётр Анисимович, остерегаться надо сильнее, дабы не случилось какой неприятности.
После этого Пётр решил: будет дом на Светлом местом летнего пребывания семьи, а после уборки урожая жить надо в посёлке. Да и Алёне не будет скучно, и детишкам веселее.
Шибко понравилась Петру местная природа. Особенно нравится ему здесь осенью, когда пшеница уже в амбаре, овощи с огорода – в подполье, сено - в скирдах, и появлялись уже не минуты, а часы свободного от работы время. Он любит подниматься на вершину ближайшей высокой сопки и до головокружения взирать на таёжные дали. Внизу, словноразноцветное тёплое одеяло, сшитое Алёной к Покрову прошлой осенью, простирается ширь из тёмно-зелёных лоскутков сосновых островов и золотисто-коричневых дубняков, белых берёзовых рощиц и серебристых, искрящихся на солнце, полосок рек, бежевых болотистых марей и редких серо-фиолетовых заплат в зиму вспаханных крестьянских наделов. После летнего, густого и липкого от запахов, пьянящего и склоняющего к дремоте воздуха, сейчас во всю силу лёгких не может надышаться свежим, прохладным, бодрящим бальзамом. Воздух настолько прозрачен, что с высоты сопки окрестности просматриваются на десятки вёрст, и только густота хрустальной сини определяет степень удалённости ориентиров. Небо без единого облачка невероятно глубоко и необъятно. Яркое, но уже не жгучее солнце ровно льёт свой свет на округу. От этой благодати в душе начинает просыпаться детское чистое желание подняться высоко – высоко и улететь куда-нибудь, словно перелётная птица, в неизведанное и манящее, где нет забот и болезней, власти и законов. Как ни любил Пётр северное Поморье, как ни хвалил родные места, а вынужден признаться себе, что, проехав на поезде почти всю Россию, только в Приамурье он увидел широту и могущественность земли русской. Смущаясь невольно нахлынувших чувств, Пётр спускается к жилью, берёт корзину и идёт в ближайшую рощу собирать грибы.
Грибную «охоту» Пётр любит также, как и рыбалку… С грибами всё просто – здесь растут такие же грибы, как и в Поморье: боровики, подосиновики, обабки, лисички и прочие… А, вот с рыбой – тут порой не всё бывает ясно. Щука, карась, налим – знакомые породы, а если попадалась неизвестная, то приходилось обращаться к Тихону-толмачу – тот о зверье и рыбном народе знал всё. Со временем и Пётр научился отличать кету от горбуши, ленка от тайменя, хариуса от чебака… На зиму он собирал пару-тройку мешков ореха лещины. Вот ещё одна интересная штука – в Поморье лещина растёт до четырёх саженей, из неё делают удилища, а здесь она корява и растёт небольшой. Забавно.
Он уходит с вершины сопки потому, что знает: от этой красоты, безбрежности и покоя, становится немного грустно… Грустно оттого, что в тенистых, укромных уголках осени прячутся довольство, усталость и грусть. Грусть… А может быть, она возникает от накатывающей волны воспоминаний о родном Поморье? Нет, куда бы не закинула тебя судьба, а места, в которых родился, не забываются…
После таких осенних походов внутри возникает трепетная, всеобъемлющая любовь ко всему живущему на земле. Тело и душа разомлевают, словно после хорошей бани, а в голову идут только хорошие мысли, строятся красивые планы на будущую жизнь. Кстати, о бане… Уже собран сруб, поставлены стропила, сложена печь… Скоро, скоро запахнет берёзовым распаренным веничком на усадьбе.
Пётр никак не мог наработаться на своей заимке, на своей земле. Зиму переживал в посёлке, как больной – с таким нетерпением и неприкаянностью. Но лишний раз зимой старался на заимку не наведываться, чтобы не показывать туда дорогу непрошенным гостям. Но, как только сходил с полей снег, он перевозил семью из посёлка и целыми днями – с утра до ночи пропадал в поле, лесу, на речке. Пахота, сев, сенокос, заготовка дров, листа для овец, ловля рыбы. Редкими днями его можно было увидеть на заимке – это случалось только при большом недомогании, либо по просьбе Алёны.
- Отдохни, Петруша, присмотри за детками, а я схожу в Благовещенск. Бумазеи надо купить на рубахи ребятишкам – совсем обносились, да и нам с тобой к празднику обнову какую-никакую справить надо. Вон и нитки с лентами заканчиваются, а в посёлок переберёмся, опять за машинку казачки усадят, опять надо девкам наряды шить, а казакам кители кроить да шаровары лентами обшивать. Отдохни дома, а я за два дня обернусь.
И уходила одна или с заранее договорившимися женщинами. В город пешком за семьдесят с лишним вёрст. Шли не торной дорогой, а сопками – так ближе. Шли и по пути собирали ягоды или грибы – всё, что можно продать на базаре в Благовещенске. Только по большим церковным праздникам Пётр мог позволить себе такую роскошь, как запрячь пару коней и всей семьёй выехать в город на ярмарку, сходить в церковь, а попутно и сделать закупки керосина, соли, сахара да скобяных товаров.
Не раз, коротая долгие зимние вечера с Алёной, вспоминая свою прежнюю жизнь в Поморье, добрым словом вспоминали и бывшего поручика Дмитрия Филипповича Огородникова.
- Вот, Алёнушка, в жизни-то как получилось, да…. Встретился одним утром добрый человек и перекроил всю нашу судьбу, да…. Обучил меня грамоте, дал сердечное напутствие на переезд аж на другой конец страны. Да…. С грамотой и свет я увидел и Рассею-матушку посмотрели. Теперь, когда есть своя земля, когда двор полон скотины, когда дети обуты-одеты, когда труд приносит хороший результат, разве это не жизнь!?Вот как бывает…. Вот что сделала с семьёй всего одна встреча… Видно, планида нас полюбила…. Ни одна гадалка не смогла бы предречь судьбу такую. Да и сами мы тогда не смогли бы поверить в правду сию….
Они отписали родственникам в Олонецкую губернию письмо с приглашением без боязни переселяться на эти благодатные места. А если Огородников не передумал, то и он с семьёй найдёт здесь приют.
Жизнь наладилась. Правда, иногда, а в последнее время всё чаще, беспокоили вооружённые шайки то с левой стороны Амура, то с правой. Но какое лето без мух?
Алёна принесла ещё дочку и сына.
Не думал, не гадал Пётр, что с Огородниковым, с человеком, который благословил его семью на переезд в другую жизнь, который принял сердечное участие в его судьбе, свидится только в тридцать восьмом году в лагерном пункте возле Тахтамыгды на стройке БАМа. Трудно было узнать бывшего поручика в исхудавшем, обросшем узнике. Но они признали друг друга. Узнали и до самого расстрела Петра Анисимовича Бутузова старались держаться вместе и не могли наговориться.
- Ненужным человеком оказался я на этой земле, - говорил Дмитрий Филиппович. – При старом режиме выгнали из армии, хотя ничего противоправного я не совершил. Осудили, унизили, лишили каких-либо перспектив…. Новой власти я служить не мог, так как считаю, если раз присягнул на верность царю-батюшке, то на вторую клятву в верности морального права не имею. Вот за это и попал в подозрение Советам. Сейчас обвинили в принадлежности к партии троцкистов, хотя в политику я никогда не лез. И чем отличается троцкизм от марксизма меня не интересует. Мои интересы, Пётр Анисимович, в последние годы сузились до интересов семьи. Все восемь лет ссылки в Олонецкую губернию - в ваши места - я страшно переживал за родных и после всех заварух считал, что главный мой долг перед близкими – обеспечить достойную жизнь жене и деткам. Большую вину я чувствовал перед ними…. Выросли дети, определились в жизни, и вот – опять арест, опять ссылка…. Только теперь жизнь не у доброй старушки Лукерьи Ильиничны, а в бараке за колючей проволокой и конвоем с собаками. Воистину: не исповедимы пути господни. Меня взяла контора, когда ещё называлась ГПУ. По тем временам могли и расстрелять. Расстрелять без вины….
- Расстрелять могут и теперешние…. Как их? .... НКВД. За этим дело не станет, - со вдохом сказал Пётр Анисимович.
- Да, это понятно…. А, как вы прожили эти годы? Над вами-то за что изгаляются? Или тоже не поладили с новой властью?
- Я-то, Дмитрий Филиппович, и со старой не ругался и даже благодарен ей был – при ней на ноги семья-то встала, свет в окошке увидели. И с новой властью не ругался. Я же не казак. Это наши казачки шумели: кто за красных, кто за белых, а потом-то часть из них вынуждена была с семьями уйти в Китай, а кто на фронт - в Сибирь. Нас – крестьян – больше волнуют вопросы земельные да погодные: быть урожаю или недород ожидать? А власть-то она сегодня одна, а завтра может и перевернуться-то. Не нашего ума это дело. Так жили и живём. Считай, до тридцатого года-то жили и работали на себя. Жилось-то по-первости, конечно, трудно, но потом выправились. Детей подняли…. Двух сыновей оженил… В городе живут… Третий-то холостякует…. Дочка на выданье… Внуки есть – четверо. Только хорошо жить начали… Жатку-американку себе купил… Хотел даже на речке свою мельницу поставить-то, но не успел…. А, может быть это и хорошо, что не поставил…. Поселковая группа пособничества Советской власти много и упорно агитировала вступить в колхоз…. Да… С этого-то всё и началось…. Долго наши казаки сопротивлялись этим колхозам, но, как говорится, плетью-то обуха не перешибёшь. После всех передряг, которые, как казалось, меня не касались, записали в кулаки…. Урожай, что потом и кровью полит обильно, из амбара вычистили до зёрнышка, а земельку–то отобрали…. Сколько сил было положено на её подъём?! Не щадил ни себя, ни лошадей…. Готовую забрали…. А какой я эксплуататор, если ни одного стороннего работника никогда не нанимал? Если всё, что у меня было, заработано вот этими руками, руками моей семьи? Антисоветской деятельностью – в чём обвинили – не занимался…. И когда ею заниматься, если светового дня не хватало с делами по хозяйству управиться? И что это за деятельность – ни сном, ни духом не ведаю. Суд был скорый и суровый…. Вот и оторвали меня от семьи, от земли…. От жизни….
- Да, да…. Печально всё это… Ты, брат, прости, что подбил твою семью на переезд из родного края. Тогда не думали, что такое может случиться. Думали только о хорошем…. За дымкой дней раздавлены лежат равнины…. Россия, Россия, Россия – мессия грядущего дня….
- Что вы говорите, Дмитрий Филиппович?
- Это я так… вспомнил…. А тогда в вашем Онежье мы хорошие строили планы.
- Да что об этом говорить? И обижаться никто не обижается. А, скажи мне дорогой Дмитрий Филиппович: куда же подевался-то мой тёзка, которого я должен благодарить, как ты говорил, за жизнь на Дальнем Востоке?
- Столыпин? Убили Петра Аркадьевича…. Убили в присутствии царя…. Русскому народу хорошо жить никогда, наверное, не дадут…. Не давали и не дадут…. Убьют, отравят, предадут во имя «великой» идеи. Из века в век…. Кому-то это, по-видимому, очень надо…. Только об этом нашем разговоре, Пётр Анисимович, никто не должен знать.
- Само собой…. Нам же ещё жить….
Не знал тогда Пётр Анисимович, что жить ему осталось чуть больше двух месяцев. Не знал и того, что вслед за ним, как дети кулака, пошли по лагерям и три его сына, работавших в Благовещенске в Лензатоне.
Старший сын, как и его отец, не вернётся из лагерей; средний погибнет где-то на Полтавщине в годы отечественной войны, а младший умрёт уже в послевоенные годы от туберкулёза, оставив малых детей и жену без кормильца.
Недавно довелось мне побывать в тех местах, на Курыне.
Стоит заимка до сих пор, не взирая на все неурядицы, происходившие в стране.
Сколько же подобных заимок сгорело от лесных пожаров, сколько их порушено на топливо, сколько вывезено хапугами в селения для дворовых нужд?! А эта перестояла лихие времена, когда отбирали земли у частников в колхозную собственность… А, потом и сами колхозы ушли в небытие, а новые фермеры долгие годы не могли набрать сил для обработки дальних полей. Стоит…. Только уже не колхозники и охотники находят здесь приют…. Выкупил земли частный предприниматель, проживающий в городе… хозяйствует. А в доме на ключе Светлом постоянно живёт его работник. Охраняет усадьбу и ухаживает за скотом. Только «не трогает» этого сторожа история жилища, не интересует. Другие мысли в его голове.
Более века прошло над заимкой и через неё…. Стоит….
Произведение публиковалось в:
"Белое золото". - Повесть. Благовещенск, 2019 г.