Гений
Сумерки наступали. Сначала дальние сопки ушли в тёмную глубокую небесную синь, а потом и ближние поселения в ней потерялись, и лишь электрический блеск огней показывал, где находятся людские жилища. Но скоро и мерцание огоньков потерялось в тёмных силуэтах деревьев, стеной стоящих вдоль железной дороги. Вот уже наступила и полная темнота, которую редко и резко рвали освещённые переезды с мигающими красными огнями шлагбаумов. Поезд с шумом и ветром пролетал светлые пятна и опять врезался в густоту ночи.
Зримый мир съёжился до внутреннего пространства вагона. В вагоне четыре человека: мы с Виктором да на дальних местах – почти у самого выхода – расположилась молодая парочка. Они сидят к нам спиной. У них своё пространство, свой мир…
Раскачиваясь на пружинах и стуча колёсами на стыках рельсов, поезд идёт в ночь….
Мы сидим молча, поскольку за неделю, проведённую вместе, наговорились досыта. Целую неделю были на охоте, а теперь наш путь лежит домой.Мы уже успели соскучиться по уютным квартирам, по родным и близким людям и по домашней вкусной пище. Сейчас у нас у каждого одно желание – быстрее оказаться в своём городе, в своей квартире. Почти семь дней жили в лесной деревянной избушке, любезно предоставленной знакомыми охотниками в наше распоряжение. Охота прошла удачно – закрыли лицензии на добычу зверя, под сидениями лежат рюкзаки, туго набитые добычей – вожделенный результат таёжных скитаний.
Под монотонный перестук колёс наплывала дрёма…
На очередном полустанке поезд остановился. Потом раздался свист тепловоза, поезд резко дёрнулся, и мы опять поплыли в темноту…
В вагон вошёл невысокий кряжистый, лет пятидесяти мужчина с большой сумкой в руках. Он окинул взглядом вагон, подыскивая себе место. Заметил на верхней полке наши ружья, и это, по-видимому, определило выбор места. Устроился на соседней скамейке, потом долго всматривался в темноту окна, закрывая руками вагонное отражение. Но, ничего не разглядев, принялся рыться в сумке. Вскоре и это занятие ему надоело, и он опять прильнул к окну. Суетливость движений говорила о том, что человек нервничает. Вот опять полез в сумку, потом оттолкнул её, встал и направился к нам.
- Здорово, мужики. Вижу – наш брат – охотники. Можно я с вами посижу? Поговорим, а за байками и дорога короче покажется.
- Присаживайтесь,- предложил Виктор.
- А Вы почему так волнуетесь? – несколько нетактично и невпопад спросил я.
- Нет, я не волнуюсь… Но, может быть… Нет, ничего. Вот вошёл в вагон и снова слышу, как колёса выстукивают «Колька – дурак, Колька – дурак». Сюда ехал – внимал этой песне, а теперь снова придётся ею «наслаждаться». Охота – то успешно прошла? Не пустыми возвращаетесь? – наконец он нашёл тему для разговора.
- Охота была отличной, - Виктор привстал и протянул руку попутчику. – Давайте знакомиться. Виктор. Дорога впереди действительно долгая. А это – Игорь, - указал он на меня.
- Николай, Коля. Тоже охотник… был. Нет, нет и ещё раз нет! Уже не охотник! Всё! Кончился охотник. И ружьё изломал. – Он протянул руку мне – Николай Алексеевич.
Рука его была мягкой и влажной. Я не почувствовал в ней никакого напряжения, никаких шевелений мышц, никакого тепла. Рука манекена.
- Присаживайтесь, Николай Алексеевич, - жестом радушного хозяина Виктор указал на место рядом с собой. - И не надо волноваться. Сейчас чаёк организуем, и всё будет хорошо.
Я удивился участливости Виктора. Совсем недавно он настраивался на сон и просил его не беспокоить, а тут такая забота о незнакомом человеке. Чудеса в решете… Но, видимо, и он заметил, что новый наш попутчик чем-то расстроен, что ему плохо.
- Не могу я не волноваться. Не могу! Не могу и быть в одиночестве, поэтому и пришёл к вам. Вы меня извините за назойливость. А чайку? Зачем? И кроме чая что-нибудь найдётся, - он торопливо направился к своей сумке.
- Вот что нужно сейчас, - Николай достал металлический термос. – Матушка приготовила… Домашнего, так сказать, производства. И вкусно, и полезно. Самогон, - он принёс разовые бумажные стаканчики и сверток с продуктами.
- Так вы, Николай Алексеевич, тоже с охоты едете?
- Охота? Какая охота? Всё, отохотился… Её уже никогда не будет! Давайте об охоте не вспоминать, а выпьем, чтобы дорога не была такой длинной, чтобы поезд стуком колёс не обзывал меня дураком.
Он выпил, и глаза его остановились. Нет, они не смотрели в одну точку. Они смотрели в никуда. Его тело застыло. Наступила тишина. Тёмная и тяжёлая. Этого человека уже не было с нами…
Его вид напомнил мне старый тополь после бури, одиноко стоящий в открытом поле. Неподвижен, руки-ветви устало повисли вдоль тела, усталость облегала весь его стан… И только еле шевелившиеся брови, словно мелкие веточки, говорили, что он ещё жив, что пройдёт какое-то время, и он снова зашумит листвой, приветливо помашет ветвями, призывая путника в прохладу своей тени… Сейчас ему нужно отдохнуть, набраться сил...
Раздался вздох… Надломленным, безнадёжным голосом он произнёс:
- Ничего больше не будет!
За этими словами почувствовалась трагедия. Глубокая трагедия. У человека было горе, которое ни объехать, ни обойти.
- Сын унёс мою охоту, мои надежды, мои желания… Сейчас, сейчас я расскажу вам всё. Только не перебивайте. Тяжело… на душе тяжело…
- Был у меня сын… был. Полгода тому назад… Хорошего парня мы с Зоей вырастили. Умница, хороший был телемастер. И на работе его ценили, и все знакомые о нём имели только хорошее мнение. Многим он помогал… Но, с детства была у него страсть к книгам. С книгами он никогда не расставался, из рук не выпускал. В деревню на лето ехал к бабушке – набирал неподъёмный рюкзак книг. Казалось бы, лето – свобода и воля, лес и речка, а он всё читал, читал и читал. Эта страсть его и сгубила.
Попробовал наш Гена и сам писать. Что-то написал и отнёс на суд в писательскую организацию… председателю. Вот тогда он и погиб. А я – старый дурак –не помешал ему в этом. Вот и стучат с тех пор вагонные колёса: «Колька – дурак». Председателю тому, видно, понравилась писанина Геннадия. Потом почти в каждом литературном альманахе, в журналах и газетах стали печатать работы Гены. И не просто печатать, а с хвалебными комментариями и отзывами самого председателя. Да, конечно, приятно было Гене видеть и слышать такое. И нам с Зоей Петровной тоже елей на сердце. Сын от нас ничего не скрывал, и всё, что выходило в печати, нам показывал. Его в этих отзывах называли очень талантливым, чуть ли не гением.
Приняли в Союз писателей.
Прошло годика три, и решил председатель послать нашего Гену в Москву на учёбу… В литературный институт.
Поехал… С рекомендациями и своими работами – к тому времени уже вышли две его книжки. Да… Посмотрели московские профессора его творчество, да и посоветовали: «Вам, молодой человек, чтобы не возвращаться в Сибирь ни с чем, советуем поучиться на факультете критики».
Потом Гена узнал, что на этот факультет отправляют самых бездарных претендентов на писательское звание. Чтобы не огорчать нас – родителей своих – стал учиться на критика. Да… О совете московской профессуры нам с женой Гена не рассказывал, а передала это мне мать – его бабушка. С ней он перед смертью разоткровенничался.
Да… Летом приехал на каникулы. Ни с кем из писательской братии встречаться не захотел. Мы-то с матерью видим, что с парнем творится что-то неладное, но в душу не лезем. Побыл он дома с неделю и засобирался в деревню к бабушке – матери моей. Откуда я сейчас еду. Да… Дня через три, как он уехал, - голос Николая Алексеевича дрогнул. Он наполнил стаканчики, выпил и отвернулся к окну.
- … получаем телеграмму. Надо ехать хоронить Гену. Застрелился… Из ружья… моего. Оставил записку, где сообщал, что не видит цели в жизни, кругом обман, один обман… Прощения просил… И всё это из-за любви к книгам… Может быть, было что-то и ещё? Например, неудачная любовь к женщине? Почему он написал «кругом обман»? – Николай Алексеевич отвернулся к окну, словно там захотел отыскать ответ.
Однотонно стучат колёса, ритмично покачиваются вагоны, а над нами висят вопросы чужой жизни… И на эти вопросы искать ответы нет желания… Их тяжесть неподъёмна…
- И зачем он связался с этими писателями? Жил же человек, работал, армию отслужил… Всё было хорошо… И вот… «гений», «талант» - зацеловали, задушили в объятьях… Теперь я думаю, что сам тот долбанный председатель не может в литературе отличить плохое от хорошего. Москвичи-то ничего не увидели талантливого в книгах Гены… Давайте помянем его…
А колёса стучат, стучат, унося сквозь время людские судьбы в ночную бесконечность.
Произведение публиковалось в:
"Белое золото". - Повесть. Благовещенск, 2019 г.