Ноябрь — это месяц, в котором Вы пришли в этот мир. Можно, сегодня я обращусь к Вам так, как всегда обращался в жизни: на Вы и Аркадьевна. Так сложилось с первой минуты нашего знакомства и до последней минуты Вашей жизни.
Чувство мира и слова
Ноябрь 1998 года, я, тридцатилетний и тогда еще достаточно стеснительный, переступил порог «Амурской правды» корреспондентом этой газеты. Узкий приставной столик справа от порога в кабинете отдела писем был первым моим рабочим местом. А хозяйкой соседнего кабинета была Светлана Аркадьевна Борзунова. У нее тогда была немыслимая для сегодняшней журналистики, совершенно роскошная и абсолютно борзуновская должность — заместитель главного редактора по творчеству. По творчеству!
Ведь Борзунова была исключительно творческим человеком. Аркадьевна, Вы, как никто другой, чувствовали и понимали слово. Вы, как никто другой, владели им! Вам слово давалось одновременно легко и трудно…
Помню, как Вам тяжело было начинать писать текст. Вы порой мучительно искали начинную нить… Но когда ее находили, то клавиатура компьютера просто шелестела от скорости ваших пальцев. В такие мгновенья к Вам старались не заходить без особой нужды.
Застал время, когда компьютеров в редакции еще и не было, поэтому помню, как Вы писали от руки. Ваш мудреный, чуть косоватый почерк, который густо ложился на желтые листы редакционной бумаги. Вы слово ограняли, искали, нянчили: листы были часто исчерканы…
С первых моих робких строчек в газете я чувствовал Вашу поддержку. Сегодня понимаю, что остался в профессии только благодаря Аркадьевне. Если бы не Ваша поддержка, Ваши спасительные слова, а иногда и заступничество, я ушел бы из журналистики.
Меня коллеги стали есть поедом с первых недель работы. Многие мои материалы вызывали жгучую зависть и литры яда. У некоторых и без того тонкие губы вытягивались в подлую, перекошенную ниточку после выхода моей той или иной публикации.
— Не обращай внимания! Тебя узнаешь по первым строчкам. Поедом едят бездари, а талантливые люди щедрые. Пиши, как пишешь, и не слушай завистников, — сквозь густую затяжку сигаретного дыма выдыхала Аркадьевна.
И становилось легче. Она давала крылья. Справедливости ради скажу, что Аркадьевна могла одним словом щелкнуть по носу. Причем справедливо.
— Это сопли, а это вода… Еще раз увижу эту фразу — убью! Повторяешься, — могла сказануть Борзунова.
Я, ранимый, ни разу не пыхнул от ее слов. Она на них право имела!
Искусство на крови
Погреться душой в ее кабинете было синонимом счастья. Там часто был народ. Коллеги шли к ней за тем же… У Аркадьевны была академическая природа таланта. Та самая, которая плохо сосуществует с бытом.
Она жила трудно. Бесконечное безденежье, не хваткая, не умеющая для себя просить и требовать. Там, где начинался быт, Светлана Аркадьевна была беззащитная и даже беспомощная. Вся данная ей Богом энергия уходила в стихи, в слово с ее борзуновской глубиной.
«И ты, конечно, не жесток.
И я, конечно, не жестока.
Но рок жесток. Крута дорога.
И это все еще пролог.
Еще предчувствие любви.
Еще предчувство,
А не чувство.
И жертвы требует искусство.
Оно и правда на крови…»
Это Ваши точные до задыха строки. Пророческие…
За свой талант Поэта и Человека Вы платили большую цену. Какую конкретно? Писать не буду. Права не имею. Вы были много выше и много масштабней этих никому уже не нужных деталей. Вас шавки часто кусали, а иногда и рвали на части. Зная, что им за это не прилетит сдача наотмашь.
Аркадьевну выжили из «Амурской правды». Она была безмерно органична с этой газетой. Масштабы совпадали. Писала большие, глубокие материалы. О людях, судьбах, характерах. О настоящем.
Помню, как Вы уходили из редакции растерянная, заплаканная и раздавленная всей несправедливостью, которую сотворила по отношению к вам стоявшая тогда у газетного руля бездарность. Тогда за Борзунову не вступился никто. Это тоже гадкая правда жизни. Нашей жизни.
Последние годы Вы работали в региональном приложении «Комсомольской правды». Редко видясь с Вами, я чувствовал, что Вам там тесно и неуютно. Вы писали какую-то мелкоту, шестидесятистрочные проходные заметки. Борзунова была намного больше, чем приложение к газете…
Горел огонь…
Помню Ваш последний телефонный звонок в сентябре 2006 года. За два с половиной месяца до Вашей кончины. Вы тогда уже сгорали в испепеляющем огне онкологии.
В тот теплый последний Ваш сентябрь в Благовещенск прилетел гениальный хирург из Краснодара Владимир Иванович Оноприев. Так получилось, что я был причастен к приезду абдоминального бога. Вы позвонили и попросили устроить консультацию.
Правда — она такая. Пробивается всегда трудно, извилисто, с препятствиями. Но обязательно пробивается.
На всю жизнь запомнил нашу последнюю встречу. Вы приехали с сыном на такси в гостиницу, к профессору. От Вас осталась ровно треть… Тенью, с больной смущенной улыбкой зашли в номер к Владимиру Ивановичу, положили перед ним результаты обследований и робко спросили: «Скажите, у меня есть шанс?..»
— У вас уже метастазы в печени, — с хирургической радикальностью выдохнул профессор.
— Да?! А мне врачи говорят, что это соединительная ткань, — растерянно ответили Вы.
Доктор Оноприев понял, что сказал лишнее, стал спешно говорить что-то бодрящее с контурами надежды. Вы нашли в себе силы улыбнуться и подарить ему свою книгу с автографом.
Потом Вы ждали такси во дворе гостиницы, согнувшись пополам от боли. Кажется, что в тот час я стал меньше ростом, смотрел на Ваши муки и не знал, что сказать.
— Живот огнем горит, — сказали Вы. И тихо пошли к машине.
…В тот декабрьский день было безветренно. Шел тихий снег. Вы, худенькая былиночка, лежали в просторной домовине, которая стояла посреди церкви.
Я простился с Вами. Шепотом поблагодарил за все, что Вы сделали для меня, и тихо попросил прощения. Положил белые хризантемы к Вашим ногам и тихо вышел из храма. Едва спустился с церковного крыльца, как в метре от меня села голубка. Ослепительно белая с черными бусинками глаз… Аркадьевна, с того декабрьского дня прошло без малого тринадцать лет, а я до сих пор считаю, что это была Ваша душа.
Только недавно депутаты Благовещенской городской думы приняли решение об увековечивании Вашей памяти мемориальной доской на доме, в котором Вы жили. И здесь все получилось по-борзуновски: долго, мучительно, без протекций и толкачей. Честно!..
Правда — она такая. Пробивается всегда трудно, извилисто, с препятствиями. Но обязательно пробивается.
Аркадьевна, очень приятно, что люди Вас помнят, Ваши стихи живут. Вашим стихам, как и цветаевским, черед настанет как «драгоценным винам». Обязательно настанет!
Недавно в моей авторской программе на Амурском областном телевидении учительница из поселка Огоджа Татьяна Лебедева читала Ваши стихи. Говорила, что любит их, что бережет Вашу книжку с автографом.
Знаете, не было такого года, что бы кто-то не вспомнил Вас и Ваши стихи. В отдаленных селах, в районах и крошечных поселках живут люди, которые с теплом произносят Ваше имя и помнят Ваши строчки.
Когда слышу это, всегда на душе тепло…
Правда, сегодняшние коллеги Вас иногда называют шаблонным словом «писатель». Они уже не могут видеть грань между писателем и поэтом. Хотя Вы были поэтом и журналистом.
Ваши стихи лечили и лечат души, они заставляют страдать, думать, искать и размышлять. Они живые. Безмерно точные и талантливые.
Помню, как я приставал к Вам с расспросами о природе рождении стиха. Вы заливисто хохотали и говорили: «Если бы я знала…»
Действительно, если бы знать…
Если бы знать, тогда бы никогда и не родились такие строки. Никогда!.. Борзуновские и пророческие.
«…Никогда ничего не будет.
Старый друг обо мне забудет.
И возлюбленный открестится.
Вот тогда я и стану птицей.
Ни гнезда, ни дупла, ни стаи —
Только небо. И в нем растаю…»
***
«Окна закрываются и гаснут
В ожиданье нового тепла.
Все случилось. Жизнь прошла напрасно.
Ничего-то я не нажила.
Отцвели осенние пейзажи,
Отзвенела золотом весна.
Ничего здесь больше не покажут.
Никому я больше не нужна...»
***
«Небо затянуло снегом белым.
Небо снегом под ноги легло.
Все, что в сердце плакало и пело
Никуда не делось, не ушло.
Все, что было, в памяти осталось —
Золотые ночи, злые дни.
Время — что? Бессмысленная малость.
Ты звони мне изредка, звони…»
…Золотые ночи. Злые дни. Злые… Простите. И спасибо. Большое, большое.
Александр Ярошенко
Источник информации: "Амурская правда"