Всё бывает. Точка опоры
Однажды в сырой мартовский день я стоял на автобусной остановке и пристально вглядывался в поток приближающихся машин, пытаясь обнаружить в нем желтые контуры автобуса. Время поджимало, да и ждать надоело.
Не увидев в обозримой перспективе улицы ничего обнадеживающего, я повернулся и сразу встретился с внимательно изучающим взглядом стоящего рядом человека. Это «был мужчина чуть старше меня, среднего роста, в поношенной шапке-ушанке, завязанной наверху, изрядно помятой болоньевой куртке серого цвета и таким же мятым лицом с широко открытыми влажными глазами слегка подвыпившего человека. По всему было видно, что он узнал меня и с нетерпением ждал ответного признания. Моя вынужденная улыбка тотчас сняла его сдержанность, и он весь засветился, как это бывает при встрече старинных, но давно забытых знакомых.
- По-моему, мы с вами где-то встречались, -начал я разведку боем.
- Ты - Маслов? - спросил он без обиняков, разрешая свои последние сомнения.
- Он самый. А ты?.. - замялся я, испытывая неловкость за свою забывчивость.
- Не узнаешь?
- Да вот лицо знакомое, а где виделись - не припомню, -соврал я, потому что ничего знакомого в его лице не находил.
- Где виделись - на Кивде. Ивана Черныша помнишь?
- А!.. - затряс я его руку при упоминании родного гнезда, где прошло все мое довоенное и военное детство. Черныша я так и не вспомнил - такого в нашей компании не было, но сознаваться в этом не стал. К тому же радость моя была неподдельна: раз кивдинец - значит, свой.
Тотчас-вспомнился горняцкий поселок, упрятанный между сопок, но кровно связанный с миром своей бурлящей днем и ночью напряженной и разнообразной жизнью. Он казался тогда большим. В двух направлениях его пересекали железнодорожные линии, по которым постоянно сновали составы: сюда - со строительным лесом или порожняком, а отсюда - до отказа груженные углем. Линии эти упирались в 15-ю и 16-ю штольни. Почему счет начинался именно с них, мы не знали и не задавались таким вопросом. Видимо, раньше существовали и первые четырнадцать, да выработались - ведь кивдинские копи были открыты давно, вместе со строительством Транссиба, который и породил их как одну из своих кочегарок.
Главными людьми на Кивде были, конечно же, шахтеры. Помню их, выходящих из забоя, в касках с черными лицами и неестественно белыми глазами и зубами. У каждого из них на поясе висела специальная карбидная лампа, а на плече лежало кайло. Их и в войну не брали в армию, почитая горняцкий труд наравне с ратным.
Работал на руднике и подневольный люд. До войны там были «бамовцы», которых водили под конвоем. И теперь уже, с началом нынешнего строительства БАМа, мне, как и моим сверстникам, пришлось перестраиваться на новое восприятие этого некогда пугавшего звания. А последним моим кивдинским воспоминанием остались пленные японцы. За хлеб и картошку мы выменивали у них сигареты, которые после свирепого самосада казались нам слаще шоколада.
В военную пору мы с родителями почти не виделись - одни из них ушли в армию, а другие работали денно и нощно. Доставалось и нам -школа, домашние дела, необозримые огороды... Но все это не отнимало у нас детства. Наоборот, оно было еще напористей. Зимой - лыжи, коньки, самокаты, петли на зайцев; по весне -зоска, лапта, сбор щавеля, черемши, оставленных на полях стручков сои; летом - походы за голубицей, купание в студеном Тюкане и заросшей травой Кивдушке; а осень ... - с тех пор и люблю ее больше всех времен года за ее щедрость и сытость.
Однако главным делом той поры для нас была извечная мальчишеская забота - самоутверждение. Поселок делился нами на три района, и в каждом имелась своя ребячья ватага. Несмотря на условность границ даже в периоды редких перемирий никто из нас не рисковал заходить на чужую территорию в одиночку. Чаще же шла открытая война. Периодически две армии заключали союз, и тогда третьей приходилось туго. Но главари союзников не могли долго делить между собой власти, и коалиция быстро распадалась, а через некоторое время образовывалась новая.
Особенно ожесточенные бои разгорались по весне, когда с сопок сходил снег и с возрождением природы возрождался и наш боевой дух. Выбить противника из его укреплений и захватить вражескую позицию - значило одержать победу. В ход шло все - кулаки, рогатки, луки со стрелами, палки. У некоторых были даже самопалы, но больше так, для острастки, для пальбы в воздух. Не помню случая, чтобы кто-то в кого-то выстрелил. Зато почти в каждый боевой сезон у кого-то разрывалась кисть, а то бывали ранения и похуже.
И если дело заканчивалось плохо - ампутацией пальцев или каким другим увечьем, всегда в поселке вспоминали моего отца: дескать, будь он сейчас здесь, обязательно бы пришил или восстановил так, как было.
Отец мой был деятельным и удачливым хирургом. Кивдинцы верили в него, и он оправдывал их надежды, порой спасая даже при завалах от тяжелых травм прямо в шахте. Нередко к нему приезжали оперироваться люди из соседних районов, и при необходимости он и сам ездил к ним на машинах и повозках за десятки километров. Не всегда, конечно, и ему сопутствовал успех - хирургия есть хирургия - но даже в случае смерти пациента никому никогда и в голову не приходило, что могло быть иначе. Смешно вспомнить, что самой страшной угрозой среди раздухарившихся шахтеров была такая: я тебя так уделаю, что сам Маслов не поможет. Его стараниями в Кивде была построена образцовая в Хабаровском крае поселковая больница с рентгеновским кабинетом, водолечебницей, физиотерапией и выступающей полукругом застекленной операционной, где он и делал с большим искусством действительно сложные по тому времени операции до своего призыва в армию в сентябре 41-го года. Его отсутствие во все военные годы ощущалось в поселке как настоящая утрата. Память взрослых о нем передавалась детям и была моей охранной грамотой - кивдинские пацаны почти никогда меня не били.
- Сколько же мы с тобой не виделись? Лет двадцать-тридцать?
- Да вроде этого.
- А ты все там же живешь?
- Что ты, - замахал руками Иван, - Кивда сейчас как после атомного взрыва. Как только закрыли шахты, оттуда все поуехали, даже дома, что покрепче, перевезли в Новорайчиху. Правда, остались там несколько десятков пенсионеров, да и те долго не задержатся.
- И школу тоже перевезли?
- Школа еще стоит на месте. И больница, и дом ваш напротив нее на сопке тоже целые, -добавил он, явно желая сделать мне приятное.
О том, что рудник давно закрыт и поселок доживает свои последние сроки, я уже слышал и еще раз подосадовал, что никак не выберу времени заскочить туда хоть на час, пока там осталось что-то памятное.
- Так ты теперь в Новорайчихинске?
- Нет, в Прогрессе. Шоферю.
- А здесь чего?
- Да заглянул на денек к родне по семейному делу. Ну, а ты-то как? - живо поинтересовался мой собеседник.
- Тоже все нормально. Закончил мединститут в Хабаровске, десять лет отработал здесь в областной больнице, а теперь в институте...
- Значит, по отцовским стопам пошел, - одобрил он, - Это хорошо. А кем в институте?
- Доцентом, - ответил я, стараясь как можно скромнее произнести этот недавно присвоенный мне титул, который после всех диссертационных мук и мытарств звучал в душе моей еще победным аккордом.
И вот тут произошло совсем непредвиденное. Лицо Ивана выразило вначале недоумение, и затем нескрываемую досаду. Он полез в карман за папиросами, мы молча закурили.
- А доцент - это что значит? - спросил он почти безучастно.
- Ученое звание такое... - начал было я, так и не понимая что явилось причиной смены его настроения. Но он не дал мне закончить, саркастически усмехнулся и понимающе закивал головой -дескать, все верно, так я и предполагал.
- Да-а... - протянул он, - отец был такой хирург. А тут - звание... доцент.
Я опешил от такого поворота и уже открыл рот в надежде что-то сказать в свое оправдание. Но он вдруг, словно очнувшись, хлопнул меня по плечу и заговорил быстро, с какой-то наигранной веселостью:
- А ты, знаешь, не унывай! В жизни все бывает. Все живут и мы проживем. - При этом глаза его все больше увлажнялись. - А вот, кажись, и твой автобус, - с нескрываемой радостью объявил он. В самом деле подошла моя «двойка».
- Ну, пока, заходи, когда будешь здесь, - сжал я его руку, на ходу называя свой адрес.
- Бывай! - крикнул мне вслед Иван.
Уже из автобуса я увидел, как он стоял со ежа-тыми над головой руками и выискивал меня взглядом. Я приблизился к стеклу и помахал ему на прощанье. Автобус тронулся. Оставшись один, я попытался улыбнуться тому, что произошло, но улыбка не получилась.
Произведение публиковалось в:
Приамурье-1998. Литературно-художественный альманах. – Благовещенск, 1998
"Из века в век": стихи и проза. Tel-Aviv: 2007