Смертный грех
В молодости хорошо спится по утрам, особенно весной.
Был май, завершилась первая годовщина моей врачебной жизни в качестве ординатора хирургического отделения областной больницы.
Хирургию я любил и был рад не только каждой самостоятельной операции, но и любому ру-кодействию. Увлеченность мою и рвение к работе замечали старшие, и я был бы на хорошем счету у начальства, если бы... не опоздания. Я мог часами стоять у операционного стола, не спать ночи напролет, но просунуться утром вовремя было для 'меня мукой, часто непреодолимой.
Заведовал отделением тогда Евгений Константинович белоусов, хирург «от бога», оценить которого по-настоящему можно только теперь, сравнивая день нынешний и день минувший. Одно ив многих достоинств его состояло в понимании, что железный порядок — основа хирургической службы, и, будучи сам безупречно дисциплинированным, он не терпел никакого разгильдяйства в отношении своих сотрудников к работе, з том числе и опозданий.
Впрочем, сплеча он не рубил. Опоздавший впервые (или после длительного перерыва) удостаивался только вопросительного взгляда во время «пятиминутки» и после ее окончания — запроса или реплики, наподо'бйе «С кем это вы, девушка* вчера прогулял1И допоздна?» или «Крепко спите, молодой человек».
Вторичное опоздание влекло за собой молчаливую, но тягостную сцеь^у. Дело в том, что Евгений Константинович, как и все старые хирурги, с презрением относился к медицинским халатам, застегивающимся на пуговицы спереди!, называя их парикмахерскими, и носил только хирургические, затягивающиеся тесемками сзади. Полный, невысокого роста, он к тому же по утрам всегда надевал халат поверх пиджака, и завязать его сзади своими короткими руками стоило ему немалых усилий.
Так вот, когда в ординаторскую, запыхавшись, влетал опоздавший и, прижавшись к двери, лихорадочно высматривал себе свободное место, он бросал на него орлиный взгляд и, не прерывая доклада дежурной бригады, забрасывал назад руки и начинал развязывать верхний узел халата, при этом лицо его багровело от натуги и перекашивалось страдальческой гримасой. Процедура эта длилась более минуты, и все, кто наблюдал ее, испытывали почти физическое страдание. Наконец, оттянув спереди верхний край халата, Евгений Константинович погружал левую руку в правый внутренний карман пиджака и доставал оттуда карманные часы, внимательно смотрел на них, затем переводил взгляд на опоздавшего и снова — на часы. После этого часы водворялись на место, и во всех деталях в обратном порядке повторялась не менее тягостная процедура завязывания халата.
Разумеется, вся эта сцена проходила на глазах у ее виновника, который готов был провалиться куда угодно, только бы ничего этого не видеть. В качестве же официального наказания заведующий отделением отстранял опоздавшего от Операций и в течение всего рабочего дня принципиально не замечал его существования.
Если же опоздание повторялось и в третий раз, тогда «пятиминутка» прерывалась властным требованием зава к своему подопечному объяснить причину его «безобразного отношения к своим служебным обязанностям», и после сбивчивого, еле внятного лепета оправдания на голову^несчастного обрушивался * ураган начальственного гнева, что жарко было не только ему, но и всем остальным.
Случая чеУверТого опоздания я не знаю.
Накануне того злополучного утра, о котором пойдет речь, я пережил экзекуцию с часами и, естественно, главной моей заботой было во что бы то ни стало на следующий день прийти на работу вовремя.
Жил я тогда на частной квартире, снимал небольшую, но уютную комнатку в деревянном доме недалеко от больницы. Рядом с кроватью на небольшом столике стоял у меня и будильник, никогда, однако, не звеневший, потому что у хозяйки дома был грудной ребенок. Поэтому часто приходя домой поздно, когда все уже спали, в дополнение к постоянно действовавшей устной просьбе разбудить меня к восьми часам, мне нередко приходилось оставлять на кухонном столе еще и записку, написанную крупными буквами. На этот раз, будучи в приподнятом настроении после веселой вечеринки, я удостоил свою молодую хозяйку даже стихотворного послания. Оно выглядело так:
Надя!!!
Разбуди меня в полвосьмого,
Как бы мне ни хотелось спать,
А не то я рискую снова
Не побриться и опоздать.
Проснулся я сам около семи, но в сладкой полудреме провалялся еще с полчаса, пока не отдернулась дверная шторка, и твердый Надин голос сказал:
— Олег, вставай.
В то утро я даже сделал зарядку, чего со мной не случалось уже месяца два. Однако, не обремененный еще привычкой приходить на работу заблаговременно, я дотянул все-таки до того, что времени осталось в обрез, и только тогда вышел из дома, наслаждаясь свежестью майского утра. Настроение было преотличное, и, казалось, ничто не могло омрачить его в будущем.
1Когда я подходил к хирургическому корпусу, в моем распоряжении оставалось ровно пять минут. Этого было как раз достаточно, чтобы спуститься в раздевалку, переобуться, надеть халат и подняться из подвала на ' первый этаж в ординаторскую.
Все шло, как по заранее написанному сценарию, и вдруг... У порога служебного входа я увидел слегка сгорбленную худощавую фигуру своего бывшего больного Болотова, одного из тех милых застенчивых стариков, общение с которыми всегда доставляет радость и взрослым, и детям. Он лежал в моей палате, я его обследовал, ставил диагноз, ассистировал на операции и около месяца назад собственноручно выписал домой.
Когда вскрыли ему. брюшную полость, Евгений Константинович запустил туда руку и долго ощупывал желудок и близлежащие органы, а потом взглядом (такие операции производились тогда под местной анестезией) показал мне — потрогай сам. В выходном отделе желудка я нащупал плотную, неподвижную, прорастающую в забрюшинное пространстве опухоль, о радикальном удалении которой не могло быть и речи. После этого Евгений Константинович еще раз погрузил руку в живот больного, не спеша прощупал и по возможности осмотрел все его отделы и, окончательно убедившись в диагнозе, наложил обходное желудочнонкишечное соустье для свободного прохождения пищи. Завязав последний узел на коже, сказал:
— Ну вот, вашей язвы как и не бывало. Поправляйтесь.
Послеоперационный период протекал гладко. Исчезли рвота и отрыжка, появился аппетит, больной начал не по дням, а по часам прибавлять в весе и всерьез уверовал в то, что у него была язва. С тем и был выписан домой с рекомендацией оставить на под работу и временно оформиться на инвалидность.
Тяжко было видеть при выписке его счастливые глаза и слышать слова искренней благодарности, но что поделаешь — сделать для него что-либо лучше мы не могли. Об истинном положении дел, кроме нас, знала только его жена, умная женщина, безропотно разделившая с нами грех святой лжи и принявшая на себя крест предстоящих его мучений.
Увидев меня, Болотов как-то напряженно улыбнулся и подался навстречу. Я не знал, что е!му нужно от меня, но знал точно, что поговори я с ним хотя бы минуту — и не избежать мне грандиозного скандала.
— Здравствуйте... нет, извините, я сейчас не могу... придите потом... — второпях бросил я ему и проскочил мимо в открытую дверь, так и не объяснив человеку ни почему «не могу», ни когда «потом».
Когда через три минуты, завязывая на ходу халат, я поднялся на этаж и проходил мимо наружной двери, что-то властно потянуло меня выйти на улицу. Но страх перед разносом оказался сильнее, и я поспешил в сторону отделения.
Полчаса спустя ни во двqpe, ни в приемном покое его уже не было. «Ладно, если надо, еще раз придет» — попытался успокоить я себя и пошел на утренний обход в свою палату.
Но ни в этот день, ни на следующее утро он не пришел. А еще через день, когда закончился утренний официоз, з ординаторской зазвонил телефон.
Трубку взял Евгений Константинович:
- Да, да... он самый... здравствуйте, Сергей Владимирович... повтор/ите еще раз фамилию... Болотов? Сейчас выяони'м — и, обращаясь к нам; спросил: «Кто вел больного Болотова?».
Чувствуя неладное, я встал и направился к телефону.
- Сейчас передаю трубку его лечащему врачу, — сказал он и вручил мне ее.
Звонил судмедэксперт Катин.
- У вас лежал больной Болотов Николай Степанович? — спросил он, предварительно поздоровавшись и узнав, с кем имеет дело.
- Да, лежал.
- Не припомните, когда он выписался и с как'им диагнозом?
- Месяц тому назад с ино-перабельным раком желудка.
- Ну тогда все ясно, — протянул Катин, собираясь, видимо, на этом закончить разговор.
- А что случилось? — нетерпеливо спросил я.
- Да вот, залез он сегодня часов в пять утра на парашютную вышку и бросился с верхней площадки вниз головой, без парашюта, разумеется.
- Ну... и что?
- Ну и все, — спокойно ответил Сергей Владимирович, — лежит у нас, готовимся к экспертизе. Хотел предварительно выяснить у вас, что с *им.
- А какая причина? — не унимался я.
- Жена говорит, что на днях он прощупал у себя в животе плотную опухоль и испугался, что это рак. Как она якобы ни разубеждала его/ не помогло. Вот, видимо, и решился.
- А записки никакой не оставил? — еще спросил я и вздрогнул от собственного вопроса. До сознания дошел ужас, что я — преступник и пытаюсь скрыть от других свое тяжкое преступ л ен ие.
- Не знаю, кажется, нет, — ответил Катин, явно тяготясь затянувшимся разговором, и, поблагодарив за нужные сведения, положил трубку.
Сколько за долгую жизнь было всяких опозданий и разносов за них! И ничего ровным счетом не изменилось бы в моей биографии, если бы к ним прибавились еще одно опоздание и один разнос. Эх, кабы молодость знала, кабы старость могла! Ведь он сомневался и пришел ко мне единственно за тем, чтобы я разуверил его в страшной догадке. И мне не составляло бы большого труда сделать это, тем более что опыт в таких делах уже был. Одно нужное слово, одна ободряющая улыбка, одно участие — и жил бы еще человек.
Поначалу я прибегнул даже к старинной формуле самоутешения, выдуманной когда-то моими коллегами исключительно для самообороны: он все равно бы умер. Какая глупость! Можно подумать, что я когда-то не умру. И если мне неизвестна причина и дата своей смерти, разве это существенно отличает меня от того, о ком я это знаю? Еще вопрос — кто раньше? Можно осмотреть умирающего больного и выйти на улицу, а там или зазеваться, или внезапно схватиться за грудь. И окажется — тебя уже нет, а он еще жив.
Нет, не помог мне этот самообман, не снял ощущение тяжкой вины перед человеком — всю его бутафорскую сущность я разглядел довольно быстро. И только время, поистине лучший врач от всех душевных мук, постепенно сгладило остроту события.
Через год я почти забыл эту историю, и только вид парашютной вышки напомнил мне о ней. Но со временем и эти напоминания тускнели и все меньше трогали за живое. Почти как праздник воспринял я известие о том, что ее снесли. Однако радость моя оказалась преждевременной — ушла она с земли, но осталась в памяти.
А спустя почти два десятилетия судьба преподнесла мне неоплатный счет за содеянное, вручив ордер на квартиру как раз рядом с тем местом, где стояла вышка. Дескать, живи и помни.
И чем дольше живется, тем больше помнится.
Произведение публиковалось в:
"Амурская правда". - 1989, 07 октября