Горькие шанежки
Третий день моросил дождь.
Люди ругали непогоду, а дождь все шел и шел. Не густой, ленивый, безостановочный.
В этот день по станции дежурил отец Чалова Леньки. Переговорив с дежурным соседней станции, он вышел на крыльцо и глянул вдоль стены, под которой всегда играли ребята. Никого не увидев, дежурный нахмурился и спустился на раскисшую землю. Пройдя за здание, Чалов вошел в коридор жилой половины дома, потолкался в две квартиры, но они оказались закрытыми.
— Когда надо, ни одного помощника не найдешь, — недовольно проговорил дежурный, возвращаясь к крыльцу станции.
Проходя мимо входа в маленький и всегда пустующий зал ожидания с единственным диваном, Чалов услышал негромкую песню. Заинтересованный, он заглянул в коридор и на сухом полу, за порогом, увидел девочку, Напевая, она баюкала на руках завернутого в лоскуты плюшевого медвежонка с перевязанной головой. Под стеной в непонятном порядке стояли кирпичи, застеленные белыми тряпочками. Около них лежала сумка с неумело нашитым красным крестом, а на одном из кирпичей прикорнул тряпичный заяц с забинтованной лапой.
Чалов сразу узнал Клару — семилетнюю дочку начальника станции. Но местная ребятня была не привычна к таким именам и давно уж перекрестила Клару в Карлушку. Прозвище так метко подходило к этой девчушке с веселой курносинкой на круглой мордашке, что даже дома ее часто называли по-уличному.
Стараясь не напугать увлеченного делом ребенка,. Чалов негромко кашлянул и ; проговорил:
— Вот так... Да тут нас- тоящий медсанбат развернулся!
Девочка быстро повернулась на голос, испуганно заморгала, но тут же ее лицо осветилось улыбкой.
— Не-е, дядя Саня. Я тут в больничку играю...
— Ну, больница или медсанбат — разница невелика... Только что ж ты одна? Где наши ребята?
— А разбежались, — Карлушка вздохнула. — Ленька ваш с Пронькой и Эдиком ушли на кажарму... А моего братика Серегу мамка в Ужловую, к доктору по-вежла...
— Ты когда же научишься буквы хорошо выговаривать? — улыбнулся дежурный.
Девочка опустила реснички, тихо ответила:
— А вот когда в школу пойду.
За выемкой — в двух километрах от станции, поднимая в сырое небо столб дыма, пыхтел на подъеме паровоз.
— Видишь, как оно получается, — заторопился дежурный. — Когда надо — наших ребят днем с огнем не сыскать. — Он присел, взял девочку за руку. — Есть для тебя очень важное дело, Карлушка... Ты знаешь в деревне старика Колотилкина? Ну, который продавцом в магазине работает?
Карлушка помолчала, вспомнив, улыбнулась:
— А-а, этот дедушка салажки делать умеет, да?
— Точно! — обрадовался и Чалов. — Так вот: нужно прийти к нему и сказать, что в военном эшелоне едет на фронт его сын Николай. Офицер, танкист... Запомнила?
— Ага.
— И еще скажи, что этот эшелон пройдет мимо нас часа через два...
— Два, — эхом повторила девочка.
— Вот сколько! — Чалов показал растопыренные пальцы. — В нашем распоряжении два часа. Скажи, сын Николай! Танкист! Едет на фронт. — Рубя слова, дежурный отходил от крыльца: паровоз пыхтел уже на выходе из выемки. — Только ты сразу беги... Сворачивай свои медсанбат!
— Ладно, дядя Саня... Я вот только - сбегаю домой за мешком и пойду.
— Смотри, Карлушка, не опоздай!
Через несколько минут, сообщив по линии о прохождении состава, Чалов опять вышел на крыльцо и на тропинке к переезду увидел торопливо идущую девочку в накидке из полотняного ,мешка. Карлушка сложила мешок углом в угол и получившимся капюшоном прикрыла голову и спину. Так делали все ребятишки... «Добежит ли? Гонец ненадежный, — с тревогой и жалостью подумал дежурный, провожая девочку взглядом. — Старику хоть бы глазом сына увидеть... На службу его Колька ушел в тридцать девятом, а теперь, не побывав дома, едет на фронт. Кто знает, увидятся ли отец с сыном еще? Не подкачала бы кнопка малая...».
Беспокоился дежурный из-за расстояния между полустанком и селом, лепившимся на косогоре, за широкой падью с речушкой посередине. До деревеньки было немногим за километр. Взрослому, да и ребятам в ватажке такой путь казался пустячным. Но маленькой девочке, шагавшей в одиночку, да еще сырым неуютным днем, он мог показаться непреодолимо длинным.
До пади Карлушка добралась быстро: от переезда дорога шла по чистому месту, между покосом и полем. Но в низине она отвернула к броду, а Карлушке нужно было идти по тропе к мостку через речку.
Узкая и сырая тропа уводила девочку в кочки, казавшиеся непомерно высокими из-за росшей на их макушках травы — осоки. Тропа петляла среди редких кустов, и пробиравшаяся по ней Карлушка ничего не видела ни впереди, ни по сторонам. Только серое, в темных разводах небо низко висело над ее головой. И, как нарочно, из ближнего куста перед девочкой выпорхнула большая серая птица.
Карлушка остановилась. Замирая от страха, привставая на цыпочки, она пыталась увидеть беду, которая могла поджидать ее за другим поворотом тропы. Она боялась и всем своим маленьким существом хотела, чтобы встретился ей кто-нибудь из взрослых и провел бы ее через таинственно-загадочную падь. Но ни шагов, ни говора, ни кашля не было слышно.
Подстегнутая страхом, девочка припустилась бежать во всю силу ног и темной горошинкой, покатилась к вершине бугра и постройкам.
Только на сырой деревенской улице Карлушка перевела дух. Торопливо шлепая по лужицам, она миновала магазинчик и скоро подошла к домику старика. Но его двор обтягивала ограда из плетня, а калитка и ворота были закрыты. Потоптавшись, Карлушка заглянула в щель между тальниковыми ветками и негромко позвала:
- Деда-a! Дедушка-аа!
Но ей никто не ответил. Во дворе было тихо, а на улице сумрачно и безлюдно. Только дождик все шумел, лениво ударяя по лужам и крышам. Карлушка ухватилась руками за верх ограды, подтянулась, поставила ноги на выступ в плетне и, высунувшись из-за забора, ещё громче позвала деда. На второй раз ее услышали: за летней кухонькой зарычала собака.. Гремя цепью, она выскочила на середину двора и залилась непрерывным лаем. Но тут же на крыльцо вышел сам старик Колотилкин — высокий, с окладистой бородой и черными глубоко посаженными глазами. Увидев торчащую из-за плетня девочку с мешком на голове, он подивился и, спустившись с крыльца, спросил:
— Ты пошто на забор забралась, птаха малая? Зачем?
— Деда, деда, — затараторила было Карлушка, но нога ее сорвалась с мокрого выступа, и она исчезла за плетнем, шлепнувшись на траву у ограды.
Старик торопливо открыл калиточку, поднял гостью и, отряхивая с нее травинки, заговорил с безобидной ворчливостью:
— Эх, неладная ты... Поди, вот, и ушибла чего...
— Нет, деда, не ушибла, — Карлушка радовалась тому, что она добралась до места, что все ее страхи остались позади и что теперь-то ее не дадут в обиду. Растопырив перед стариком два пальца, она поторопилась сказать главное: — Вот, деда... Через столько часов череж станцию пойдет эшелон. И в нем едет на фронт ваш Колька... Танкист!
Услышав такое, старик согнулся, как от удара, и цепко ухватил руку Карлушки.
— Колька, говоришь? — переспросил он. — На фронт едет?
— Ага, деда... А ты, деда, помнишь, мы с папкой приходили к тебе за салажками?
— Горе ты луковое! Салазки вспомнила... Иди-ка, иди вот сюда...
Строго прикрикнув на собаку, дед провел Карлушку в летнюю кухню. Сухую, теплую, с запахами печеного хлеба и топленого молока. Посадив гостью у чисто выскобленного стола, дед придвинул к ней большую чашку с румяными, пахнущими медом шанежками с творогом, плеснул в кружку молока.
— Поешь, птаха, поешь,— проговорил старик. Он тоже присел на скамью, но тут же приподнялся, встревоженно спросил: — Да ты долго ли шла сюда?
— Нет, деда, — надкусывая, шанежку, охотно объяснила Карлушка. — Я все бегом больше. А там птица ба-альшая, а я как испужа-юся... Чуть и не померла сражу.
— Бог ты мой, — тормоша кисет, взволнованно проговорил старик. — Колька на фронт... А старуха-то, лиха ей, мало, в гости уехала. Вот же неладно все как...
Не закурив, дед опять сунул кисет в карман, ноша-рился под столом и достал белый мешочек. В него он стал укладывать румяные шанежки, приговаривая:
— Хоть это старуха правильно сделала... Из последней муки, говорит, напеку шаньгов. Колька такие любил... Творожные, на медке... Эх, Колька! Вот, теперь на фронт едет. Чего же еще? Ага, меду туесок положим.. В подполье варенья баночка есть...,
Дед направился в дом, но из-за плетня его окликнула соседка:
— Чего заметался, Дорофей Спиридонович?
Увидев женщину, старик шагнул к плетню, разделявшему дворы.
— Понимаешь, Ульяна, дело какое... Колька наш на фронт седня едет. С воинским эшелоном. Гостинцы вот собираю ему...
— Да что ты-ы! — удивленно и со страхом протянула соседка и тут же, с деловой озабоченностью, спросила — А чего у тебя дома-то есть?
— Вот шаньгов насыпал, туесок меду кладу, варенья банку. Может, молока налить, а? Как думаешь? Больше у меня и нет ничего. И старуха, язви ее, не в час по гостям собралась...
— Можно и молока... Постой, я счас тебе маслица вынесу. Сбивала вчера. А ты вот что... Ты посмотри, чего из теплого ему передать.
— Есть же, есть! — обрадованно вскрикнул дед. — Это ты хорошо подсказала!
Дед убежал в дом, а соседка сорвала несколько капустных листов и скрылась в своей избе.
Сидя у печки, Карлушка запивала шаньги молоком, обсыхала и отогревалась в теплой избушке, наблюдая за суматохой людей, и обрадованных, и так встревоженных доставленной ею вестью.
Вернувшись, дед положил на скамью безрукавку из мягкой овчины, шерстяные варежки и кусок мягкой байки. Тут же его позвала соседка, и старик принял из её рук кусок масла, завернутый в капусту и аккуратно перетянутый бичевой.
— Эк ты, бабья сноровка! — похвалил дед.
Все собранное старик начал укладывать в большую холщовую сумку. Но от спешки у него все валилось, сыпалось, не умещалось, Карлушка соскочила со скамьи, и взялась помогать деду, но тут в кухню вошла соседка. Она вытряхнула из сумки все, уложила в нее аккуратно свернутую душегрейку, буханку хлеба. в одну варежку она сунула банку с вареньем, в другую — туесок с медом и обернула их куском байки. Все в женских руках получалось легко, ловко. Через минуту сумка была собрана, и сверху в нее положили белый мешочек с шанежками.
— Иди, старый, иди скорее, — поторопила соседка деда. И тут же вздохнула с грустью. — Мой-то вот где теперь? Второй месяц письмеца нету...
Дед тоже вздохнул и, надевая на голову картуз, проговорил:
— Напишет, Ульяна. Напишет.
Выйдя за калитку, Колотилкин зашагал вдоль улицы. Шел он, не обходя луж, и брызги из-под его сапог иногда попадали и на Карлушку, семенившую рядом. Вспомнив о попутчице, старик перехватил сумку поудобнее и протянул руку.
— Давай-ка опорину, сорока-белобока... Поди, упарилась под своим мешком?
— Ой, да и нисколечко...
Доверчиво положив свою руку в широкую и шершавую ладонь старика, Карлушка защебетала о том, как она шла и боялась, как боялась и шла.
День уже сводился к закату, когда старый и малый перевалили падь и подошли к переезду. Все так же, то густея, то затихая совсем, моросил дождь, и Карлушке было до смерти обидно, что ребятишки отсиживаются по домам и не видят, как она— непознаваемая, отвергаемая ими, — идет рядом с дедушкой из деревни.
Чалов встретил их на крыльце станции. Поздоровавшись с дедом, он погладил Карлушку по голове, похвалил:
— Ну, молодец, кнопка! Не испугалась, дошла...
— Дядя Саня, — спросила Карлушка, растопыривая два пальца, — а прошло... столько часов?
— Нет. Успела ты вовремя!
Вслед за дежурным девочка и старик вошли в дом, сели на диван, стоящий у стены, против аппаратов и стола дежурного. Закуривая с дедом, Чалов объяснил, что о Кольке ему сообщил дежурный с соседней станции, а тому позвонил другой дежурный, а другому еще более дальней... Так, по цепочке и шла эта весть, переданная дежурным с большой станции, к которому во время остановки эшелона успел забежать сам Колька.
— Вот оно как, — проговорил старик. — Это ж через сколько станций шла весть... И не поленились люди, уважили просьбу солдата.
Услышав звонок, Чалов подошел к аппарату. Нажав нужную кнопку, он крутанул ручку и снял трубу. Послушал, посмотрел на часы, нахмурился. Повесив трубку на рычаг, дежурный вернулся к столу, что-то записал в журнале и повернулся к деду:
— Идет наш воинский... Только с опозданием он идет. Состав тяжелый, а тут все подъемы. Не будет ему остановки у нас. — В аппарате опять что-то щелкнуло, коротко прогудело, и Чалов вздохнул: — Ну вот... Узловая дает составу прибытие.
— А если...—Дед помолчал и, вроде Стесняясь, негромко договорил: — Если не сразу ему семафор открыть?
— За такое, отец, тюрьма чин чином, — так же тихо ответил дежурный. — В наших журналах отмечается и время прибытия поезда и время, когда другому открывается путь... Задержу я состав, к тому же воинский, а машинист скажет, что стоял у закрытого семафора. А почему, спросят, был закрыт семафор, если прибытие дано вовремя?
Старик еще раз вздохнул и грустно склонил голову. Карлушке, притихшей в углу дивана, тоже очень хотелось, чтобы остановился состав. Чтобы встретился добрый дед со своим сыном Колькой, едущим на далекий и страшный фронт. И, жалея старика она соскочила с места:
— Деда, а ты можешь ему в дверь-то...
Чалов вышел на крыльцо.
Bслед за ним пошли Карлушка и дед.
Все вместе появились в пред-вечернюю мглу. Укрывая лицо от дождевых капель, Карлушка ожидала приближения поезда похожего на длинно-xвoстое чудовище, гремевшее железными суставами. Паровоз выбрался на прямой и ровный участок пути, обрадованный этим бодро набирал скорость.
— Ближе, ближе к составу к той колее становись, — прокричал Чалов деду. — Смотри,во-он, вон вроде как машут!
Обдав всех паром, паровоз проскочил мимо стоящих, а за ним потянулись платформы с танками. Под частый перестук колес приближались коробки вагонов. Увидев высунувшегося из вагона человека с поднятою рукой, Карлушка подпрыгнула, звонко вскрикнув:
— Еде-ет! Вот он, деда!
Колотилкин приготовился и, когда вагон поравнялся с ним, бросил мешок, целя в приоткрытую дверь. Перетянутый ремнями, в гимнастерке с распахнутым воротом, его сын Колька потянулся, норовя подхватить брошенное, но сумка ударилась низ-ковато, рядом с проемом двери и, резко отброшенная стенкой вагона, отлетела к рельсам соседней колеи. Охрицер опять поднял руку, и через шум состава прорвался его сильный крик: «Будь здоров, батя-я!.. Проща-ай!». Крик еще путался в перестуке колес, а вагон уходил дальше, и мимо опять тянулись платформы с танками.
Эшелон уже гремел за переездом, а дед все стоял в междупутье, не в силах оторвать взгляда от сигнальных огней на хвосте поезда. Он как будто все еще слышал и видел своего Кольку, исчезнувшего вдали с поднятой над головой рукой.
— Ну надо же! — проговорил Чалов, подойдя к старику. — Не додумались дверь шире открыть.., Эх, черт, досадно-то как!
Старик не повернул головы, всё так же глядел вслед поезду, негромко сказал:
— Молодые они... Ждали, видишь, а с дверью-то не додумались. Молодые...
Чалов ушел докладывать о проходжении эшелона.
Согнувшись под мокрым мешком, маленькая Карлушка с испугом смотрела на сутулую спину согнутого горем старика, не зная, что сказать ему и что сделать. Тихонько она подошла к отброшенной сумке, рядом с которой белел выпавший мешочек с шанежками. Уложив его в сумку, Карлушка протянула ее старику.
— Вот, деда, — тихо проговорила она. — Вожми...
Старик повернулся на ее голос, машинально взял сумку и, все еще поглядывая вдаль, с горестью выдохнул:
— Видишь, как оно у нас вышло все?.. Неладно-то как...
Махнув рукой, дед хотел уж идти, но только теперь увидел в собственных руках сумку и лежащий в ней белый мешочек. Он достал его и протянул девочке.
— На-ко вот... За труды твои.
— Не надо, деда, — прошептала Карлушка. — Не надо. Я же так все...
— Бери, птаха, бери. — Нам со старухой эти шаньги теперь горькими будут...
Положив мешочек в руки Карлушки, сгорбясь, дед направился по тропинке, ведущей вдоль насыпи к переезду.
Карлушка постояла в растерянности и, прижимая гостинец, тихо пошла к дому.
Около затишной стены она остановилась и достала из мешочка шанежку. Чувствуя все тот же медовый запах, она надкусила румяный краешек и, повернувшись, удивленно посмотрела вслед уходящему старику. Шанежка была сладкой, как и те, которые она ела в теплой избушке...
Далее:
Произведение публиковалось в:
"Амурская правда". - 1974, 17 февраля