Где-то там, у самой Олёкмы
В нашем котелке лежат три ярких звезды... Это в остывшем чае отражается чистое сентябрьское небо.
Сегодня тепло, и мы не торопимся в зимовье, сидим у костра на обрывистом берегу Олекмы. Вокруг горы, тайга. До ближнего селения сорок километров, десятка два перевалов. Еще дальше за ними - весь мир, с гулом моторов и электрическим светом. А здесь мы одни, и доносящиеся из темноты звуки - шуршание листьев, гуканье неведомой птицы, потрескивание в кустарнике и всплески на реке - воспринимаются особенно остро.
Услышав под обрывом всплеск, Анатолий Иванович поднимает голову:
- Однако, таймень в нашу сетку торопится. Слышь, как сыграл...
Он подбрасывает в костер сухие поленья, раскуривает погасшую папиросу.
- В жизни, видишь ли, у каждого по-разному все получается... У меня, наверно, смешнее всех вышло. Невесту целый год к себе ожидал, а медовый месяц у нас не сложился... Пока она добиралась, наступил май, а с ним отелочная. На третий день после свадьбы пришлось мне в стада уехать.
Простыми негромкими словами начинает Анатолий Иванович рассказ еще об одном событии из своей жизни.
...В апрельский день 1939 года по северной речке Нюкже скользила хрупкая плоскодонка. Правил ею пожилой эвенк Петр Карарбок. Поглядывая вдоль реки, молчал, не глядя на пассажирку, - беленькую девушку в городском пальтишке, сапогах и цветастом платке.
Река еще переживала буйство весеннего паводка, пузырилась и пенилась у берегов, снимала с отмелей льдины, деревья, сваленные зимними метелями. Распадки дышали холодом, на вершинах гор лежал снег, но солнце уже прогревало воздух, и на южных склонах кое-где розовели островки зацветающего багульника.
В суровой красоте перед горожанкой открывался огромный край, и, задумавшись, она не сразу заметила перемену в проводнике. На лице эвенка появилось беспокойство. Он настороженно к чему-то прислушивался.
Обогнув полуостров, река вынесла лодку на грохочущий перекат. Глянув вперед, девушка испуганно сжалась: всю ширину русла впереди закрывал ледяной затор. Скрываясь под ним, река бурлила, вскипая шумна и зло.
Проводник быстро заработал веслом, отгребая к берегу, но стремнина уже подхватила лодку. В последний момент, когда поток завертел суденышко, краем глаза девушка увидела бегущих по берегу людей. Лодку ударило о глыбу льда, отшвырнуло ко второй, накренило. Через борт хлынула ледяная вода.
- Прыгай! На лед прыгай! - услышала она крик эвенка.
Девушка выбросилась из лодки на шаткую льдину. Обламывая ногти, удержалась, кое-как переползла на другую, более мощную льдину. На секунду оглянувшись,.
увидела ползущего следом проводника, угол уходящего под лед чемодана, обломок весла...
Отползая дальше от страшного края, сквозь треск-льда и шум воды, они вдруг услышали крик:
- Держись, ребята! Держись!
С шевелящегося ледяного поля девушка увидела хлопотавших у берегового обрыва мужиков, падающую лесину и ближе - рослого бородатого дядьку с жердью.
Она не знает, сколько времени прошло, пока дотянулась до протянутой жерди. Судорожно вцепившись в нее, выбралась на сушу, потом, задыхаясь и шурша замерзающей на ходу одеждой, бежала каменистым бе-
регом, все время слыша за спиной:
- Беги, девка! Ловчей беги!
Их провели в большую палатку, усадили обоих к жаркой печке. Бородач порылся в мешке и бросил нз ящик чистое белье, брюки, рубашки, шерстяные носки.
- Мы выйдем, - сказал он девушке, - а ты давай скидывай мокрое и залезай в это.
Мужики вышли на солнечное затишье. Роняя редкие слова, помогли проводнику переодеться. Они ждали его рассказа, но тут появилась девушка с мокрым свертком в руках. Глянув на нее, одетую во все мужское, все заулыбались.
- Царица небесная! Да кто ж ты будешь, такая нарядная? - полюбопытствовал один, всплеснув руками.
Она смутилась.
- Дуся я... Телькушева. В Усть-Нюкжу еду. Из Москвы...
Мужик хотел еще что-то спросить, но бородач остановил его взглядом.
- Разбираться потом будем, - сказал он, - а сейчас развешивай свои причиндалы и давай быстрей в палатку!
К Дусиному возвращению на ящиках лежали куски холодного мяса, сало, соленые огурцы, стояли объемистые кружки.
Бородач, видно, старший над всеми, протянул Дусе кружку.
- На-ка, прими... Вроде как за знакомство.
- Что это?
- Спирт.
- Ой, что вы! - перепугалась она. - Я и вино-то пить не умею.
- Вино для баловства пьют, а спирт нужно принять, - негромко, но требовательно сказал бородач. - В твоем положении это самое лучшее лекарство,
Дуся выпила обжигающую жидкость, задохнулась, но кто-то сунул ей соленый огурец:
- Жуй хорошо. Вот, сохатинки свежей возьми.
Когда выпили, любопытный мужик опять подступил к Дусе:
- Неужто из самой Москвы, дочка? Это ж нада-а! Из Москвы-города и куды, в Усть-Нюкжу дорогу торит...
- Едет, - значит, надо, - мягко и одобрительно сказал бородач. - Плохо, что дороги нет. Мы тоже до Усть-Нюкжи идем. Оттуда нам на север, на прииск Ка-бактан сворачивать. Мы там подрывниками работаем, сейчас вот взрывчатку везем. А тут видишь - ни оленем, ни лодкой. Прямиком бы, через перевалы махнуть, да дороги не знаем. Теперь вместе пробиваться будем...
Чувствуя разливающееся по всему телу тепло, Дуся покосилась на нары, застеленные шкурами. Бородач заметил ее взгляд, спохватился:
- Ну, дорога у нас впереди, наговоримся еще, а сейчас залезай на нары, укрывайся тулупом. Спи.
Она еще почувствовала, как чьи-то руки заботливо подвернули тулуп, но уже через минуту забыла все страхи, звуки ломающихся льдин, не вспомнила и о чемодане, утонувшем со всеми девичьими нарядами. И уснула под негромкий говор.
Проснулась она внезапно. Приподнялась, осмотрелась, сразу вспомнив все. Лучи солнца из окна палатки упирались в пол. С берега Нюкжи доносились смех, v постукивание топора.
Чувствуя слабость во всем теле, она осталась лежать под теплым тулупом - песчинка на огромном пространстве, рядом с людьми, которые, как говорил Анатолий, могут жить без дорог, поездов и трамваев, без машин, радио, телефона, электросвета. Даже без кино... О них он рассказывал ей прошлым летом, во время свиданий на зеленых московских улицах.
То лето было счастливым. Она окончила медучилище, устроилась на хорошее место - в больницу Склифосовского. Но и на этом не кончились щедроты судьбы. Она свела Дусю с парнем, смотрящим на мир открыто и уверенно, приехавшим с дальневосточного Севера и уже хорошо знавшим, почем фунт лиха и хлеба фунт.
Их чувство крепло с каждой встречей. Анатолий звал ее с собой. Но так уж устроен человек, что ничего не хочется терять. Зачем же бросать работу, уезжать из Москвы, когда им обоим хорошо здесь и можно устроиться еще лучше? Почему бы ему не остаться в самом лучшем городе страны, где живут родственники, братья, ее сестра? Зачем ехать куда-то в глухомань?
- Понимаешь, там у нас народу не густо, - отвечал он, хмуро оглядывая веселую, бурлящую улицу. - И у меня там еще кое-что не доделано.
Он уехал, она не решилась. И только пережив муки ожидания писем, поняла, что ошиблась. Письма шли подолгу, с перерывами в два-три месяца. Анатолий объяснял, что был в тайге у оленеводов. На многих страницах он рассказывал ей о людях, описывал природу, жизнь и быт, совершенно необычные, красочные. И каждое письмо заканчивалось словом «Приезжай!..»
...За тонкой стенкой палатки послышались голоса. Вошли подрывники, ее проводник и незнакомый эвенк.
- Ну-ну, дальше чего было? - обратился к проводнику незнакомец.
- Ставит она чемодан, говорит, в Усть-Нюкжу надо.. А тут почтовые нарты идут. Поехали и-мы, да на Лобче остановились. Снегу нету, дороги нет. Почта обратна пошла, а мы решили вперед на оленях... Девка согласилась, а ехать не может, падает часто. К вечеру обратно вернулись.
- Здорово ты, Петр Николаевич, сообразил. - усмехнулся незнакомец. - Городскую девушку на горбушку оленя устроил!
- Я, однако, потом думал, что лодкой лучше будет. Тут как раз лед пошел... Два дня хорошо плыли, а здесь споткнулись. Все потопили...
Один из подрывников заметил:
- Скажи спасибо, сами выбрались.
С ружьем в руке в палатку вошел бородач. Здороваясь с незнакомцем, он назвал себя Александром Ши-халовым. Эвенк улыбнулся.
- Слыхал про тебя, бригадир. На Кабактане слыхал, когда выступал у вас... Я депутат Верховного Совета Абрамов, Иван Кириллович.
- Теперь и я вспомнил, - улыбнулся подрывник.- А как ты сюда попал?
- Сессия скоро, вот езжу по селениям, с людьми разговариваю. А тут смотрю, вы застряли. Думаю, надо же их на Усть-Нюкжу вести, а?
Услышав это, Дуся поднялась.
- А когда пойдем?
Шихалов рассмеялся:
- Ну как, не знобит?
- Нет, все хорошо.
Улыбаясь, Абрамов подошел к ней.
- Значит, ты и есть невеста нашего Анатолия?
Дуся смутилась. Эвенк засмеялся.
- Ну, давай собираться будем. Пойдем по его следу...
- Как - по следу? - удивилась она.
- Он, видишь ли, ждал тебя. В райцентре ждал. А
ты чего-то не торопилась... Он подумал, что. не приедешь, в марте стал на лыжи и ушел домой. Вот теперь нам и идти его следом. Дней через пять, к Первому мая, однако, дома будем... .
...Проверяя сети, мы укладываем на дно дюралевой лодки двух больших тайменей, десятка три хариусов и сигов, пяток линков и темнокожего красавца-осетра.
Можно отплывать домой. Но есть закон тайги - думать о неизвестном путнике. Анатолий Иванович подворачивает лодку к зимовью. Нарубив сухих дров, мы складываем у железной печки небольшую поленницу, на полке оставляем коробку спичек. Завернув в бересту соль и несколько сухарей, Анатолий Иванович сует пакетик под оконный косяк.
- А перед дорожкой, - говорит он, садясь на нары, - давай покурим. Заодно и последние известия послушаем. Надо же знать, что за эту ночь в мире случилось.
До выпуска новостей остается несколько минут, и пока из «Спидолы» доносится музыка. Анатолий Иванович молча слушает. Светло-серые глаза его под выгоревшими бровями задумчиво смотрят в окно.
- Все-таки хорошо, - негромко говорит он. - Вот сидим черт знает где, в сотнях верст от дорог, и слушаем Чайковского... В те годы скажи кому о таком - засмеяли бы, честное слово. А задумаешься - и оказывается, что времени совсем мало прошло. Если брать
с тридцать пятого, как я сюда приехал, всего-то и выходит тридцать пять лет. Разве много?..
За окном покачивается неизвестно кем посаженная черемуха. На ветку бесшумно сел рябчик и начал быстро склевывать подсыхающие ягоды. Но Анатолий Иванович не видит птицу. Седой, серьезный, он слушает музыку, а я, глядя на него, уж в который раз пытаюсь представить себе еще один из этапов жизни этого человека.
...Март в том году бушевал метелями. Снежные сугробы сузили и без того не широкие улицы райцентра.
В выходной день на главной улице царило необычное оживление. Люди собирались к небольшой площади, где стояло несколько оленьих нарт, нагруженных и укрытых брезентом, а рядом с ними - четыре рослых лыжника в теплых костюмах и буденновках с алыми звездами. В такой одежде знакомые не сразу узнавали райфининспектора Васю Щербакова, работника стат-управления Михаила Тарасова, связиста Сашу Елфи-мова и зоотехника самого далекого колхоза района Анатолия Куклева.
Тут же состоялся митинг. Секретарь райкома партии сказал речь, за ним выступил комсомольский вожак района. Потом к трибуне подъехал Анатолий Куклев.
- Начиная лыжный поход за культуру в наших северных селах, - сказал он, - мы посвящаем его восемнадцатому партийному съезду. Будьте уверены, товарищи, что все трудности одолеем и закончим переход до Усть-Нюкжи в намеченный срок!
Оркестр из пяти труб грянул марш, в такт ему ухнул барабан, и, взмахнув палками, лыжники двинулись в путь. Им предстояло пройти через тайгу и горные перевалы, по руслам рек и многих ручьев, в сорокаградусный мороз более трехсот километров.
Этот трудный путь хорошо знал Анатолий Куклев. Он ходил им не раз. Два месяца назад его, единственного тогда в районе зоотехника со специальным образованием, вызвали в райцентр, чтобы провести занятия с оленеводами. Этому вызову он был рад: Дуся писала, что скоро выезжает; он надеялся встретить ее в райцентре и после занятий вместе вернуться домой. Но тут комсомолия выступила с призывом провести лыжный: переход до Усть-Нюкжи в честь партийного съезда. И он просто не мог не пойти.
В пуржистом свежем снегу тонули лыжи, под ними ломались жесткие спины сугробов. Но лыжный след упорно тянулся вперед, обозначая путь, впервые пройденный Анатолием Куклевым в декабре 1935 года. Тогда в далекую Усть-Нюкжу, где располагался эвенкийский промыслово-оленеводческий колхоз «Ленин октон» («Ленинский путь»), он пробирался с проводником.
В то время колхоз только начинал свою биографию. Организовали его у слияния двух полноводных рек наместо красной фактории. Вначале колхоз состоял из нескольких бывших батраков кулака Леонтьева и двухсот оленей, конфискованных у того же кулака.
Это были трудные годы. Эвенкийский народ начинал новую жизнь. Он очень нуждался в помощи, и молодая республика Советов посылала на север своих полномочных представителей - учителей, специалистов сельского хозяйства, строителей, врачей... Но становление колхоза шло медленно потому, что многие из кочевавших отдельно семей еще не слыхали о его создании. А пойди узнай в этом необъятном крае, где кочуют они со своими оленями. Тогда самая срочная депеша в село шла около месяца. Ближняя дорога по реке Нюкже от райцентра - 360 километров. Другой, летний путь - еще длиннее: поездом до станции Могоча, от нее сто верст лошадьми по таежному тракту на поселок Тупик, а после него дней пятнадцать уходило на спуск по течению Олекмы - лодкой или на плоту, где веслом, где шестом упираясь.
В первый раз до места назначения Анатолий с проводником добирались почти двадцать дней. Керосиновые неброские огоньки Усть-Нюкжи - разбросанной по косогору деревни - он увидел морозным вьюжным вечером.
Как ни поздно прибыли, весть о новом человеке за час облетела все дома. Анатолия пригласил к себе директор школы Петр Беляев. Зашел и председатель колхоза - бывший батрак Иннокентий Николаев, а почти следом за ним - еще один эвенк, председатель сельсовета Василий Абрамов. За ужином старожилы расспрашивали Анатолия о новостях, рассказывали о своей жизни, о планах на будущее.
На другой день председатель знакомил нового специалиста с селом. Обошли дома, среди которых стояли и чумы, проскрипели по снегу к складам перевалбазы прииска Кабактан, расположенного в сорока километрах к северу, осмотрели колхозный амбар, оставшийся со времен фактории, строительство школы.
- Клуба у нас еще нету, - говорил председатель, приглядываясь к Анатолию. - Радио тоже нету, почта приходит в два месяца раз. Контора совсем старый, плохой...
- Контора меня не беспокоит, - отозвался Анато-- Ты скажи, где будем открывать ветлечебницу?
- Может, мал-мала поживем так? Посмотрим? Анатолий рассмеялся.
- Э-э, Кеша, так не пойдет. Не затем я добирался сюда, столько дней в тайге нос морозил, чтобы на «мал-мала» кончать, назад заворачивать... .
- Так нету у нас лишних домов, Анатолий.
- Но ты же сам говорил, что два старательских дома пустуют. Вот и покупай один для колхоза.
- Купить-то можно...
- Нужно, Кеша, нужно. В одной половине я оборудую ветлечебницу, а в другой буду жить сам.
Дела на усадьбе колхоза задержали его до марта. Не успев даже устроиться как следует, он загрузился медикаментами и отправился с проводником в ближнее стадо, кочущее в двухстах километрах от села, на территории Якутии.
Раньше на якутской земле ему бывать не доводилось. Окончив техникум, Анатолий три года работал на Колыме, зоотехником в крупном оленеводческом совхозе. Там и узнал в полной мере, насколько сложна и трудна жизнь оленевода. Со всем скарбом, с маленькими детьми, зимой и летом кочует он в сотнях километров от жилья. И редко-редко перехлестнется путь пастуха с тропой охотника. Только тогда, за компанию выкурив трубку, узнает он новости и опять остается один со своими оленями и заботами.
А забот этих множество круглый год. Осенью, во время гона, оленевод следит, чтобы не ушли важенки его стада за сокжоями - дикими оленями. Зимой стадо нужно беречь от волков и медведей-шатунов. Придет весна - начинается отел. Попробуй уследи за стельной оленихой, помоги, если требуется, сохрани и выходи ее потомство. Ведь не на просторном лугу пасутся олени, а в тайге, на больших пространствах, заросших кустарником, из-за которого и рога не всегда видно. Летом, спасая животных от мошкары, оводов, комаров, оленеводы угоняют стада к вершинам хребтов, где холодно и всегда дует ветер. В это время начинаются и болезни. Особенно страшна коварная попытка, микробы которой постоянно находятся в земле. Стоит передержать стадо на одном месте, да еще в сырую погоду, - и многих оленей свалит безжалостная болезнь.
Чтобы предупредить беду, и спешил в стада Анатолий Куклев. Как он и предполагал, оленеводы работали по старинке, не соблюдая никаких правил зоотехнии. Пастухов приходилось учить лучшему содержанию оленей, умению распознавать и лечить болезни животных, начиная с самого простого. Эвенки, всегда поражавшие его мужеством и физической выносливостью, нередко удивляли своим невежеством в познаниях закономерностей природы, наивностью суждений, слепой верой в россказни шаманов.
Кочуя с бригадой, Анатолий как-то увидел, что молодой пастух Семен Габышев ставит в стороне от табора новый чум. Зная, что у Габышева есть хорошее жилье, он спросил, зачем ему потребовался еще один чум. Семен оглянулся и таинственно шепнул:
- Сюда, Анатолий, скоро новый душа придет...
Поставив чум, оленевод увел с табора беременную жену. Наутро оттуда донеслись крики и стоны роженицы. Но на это никто не обратил внимания. Мужчины отправились в объезд пастбища, женщины продолжали готовить еду. Только Коляйка-шаман - маленький, узловатый, будто высохшее корневище, отец одного из пастухов, - засуетился, затряс побрякушками и, ударяя ладонью в самодельный бубен, что-то запел. Но он не мог заглушить криков и стонов женщины.
- Плохо, - с тревогой проговорила одна эвенкийка. - Однако, баба помирать будет...
Не выдержав, Анатолий встал и направился к чуму.
- Мужику туда нельзя! - всполошились женщины. - Злой дух тебя покалечит, ребенок будет плохой...
За спинами женщин, взмахивая кулачками, что-то кричал шаман, но Анатолий, отстранив всех, вошел в чум. Женщина с искусанными в кровь губами лежала без сознания на скомканных, разбросанных шкурах.
Анатолий распахнул полог, впустил внутрь свет и свежий воздух. Потом достал чистую рубаху, разорвал ее на куски и потребовал горячей воды. Никогда молодому зоотехнику не думалось, что придется выступать ь качестве акушерки, но останавливаться было нельзя, и он действовал, используя опыт ветеринарии и подчиняясь своей интуиции. Часа через полтора люди, напуганные таким вторжением в святая святых, услышали в чуме звонкий крик новорожденного.
Вечером, когда Анатолий вместе со всеми пил у костра чай, к нему подошел Семен, вернувшийся от жены.
- Ты, выходит, не только олешкам помогать можешь, - проговорил он, с восхищением глядя на зоотехника. - Такой, понимаешь, здоровый парнишка получился. И баба живой!
Посмеиваясь, все, кроме шамана, с благодарностью поглядывали на- русского парня, сумевшего отвести от табора беду и подарить им радость этого вечера с его теплом и благодатной тишиной, еще не тронутой противным комариным писком. Он отшучивался, смеялся со всеми, а потом, пользуясь настроением и вниманием людей, стал рассказывать о большом мире, лежащем за перевалами, где идет новая жизнь: о поездах и больших лодках, плавающих без шеста и весел, о солнце, спрятанном в стекляшку, о радио, о машинах, облегчающих труд человека.
За отблеском костра он видел внимательные лица мужчин и женщин, глаза любопытных детей. Коляйка-шаман тоже слушал с вниманием, а когда Анатолий умолк, сказал:
- Однако, ты хороший сказка рассказал нам. Интересный сказка. Такой и мне не придумать...
Эвенки согласно кивали головами, Анатолий стал юрячиться, доказывать, что ничего не выдумал, что и в Усть-Нюкжу идет новая жизнь, что дети охотников и оленеводов научатся писать и читать, делать большие машины и управлять ими, сами лечить людей, что скоро в селе загорится электрический свет, будет кино... Но он видел, что ему не верят. Эвенки добродушно посмеивались, хихикал и Коляйка-шаман.
Надолго запомнились ему тот костер, тот смех. И хотелось быстрее доказать людям свою правоту. Но поставить перед собой цель может любой, а вот достичь ее по силам не каждому. Особенно, когда дорога оказывается длиннее и труднее, чем думалось.
Вот закончили строительство школы-интерната, думали осенью в срок начать занятия. Но не получилось. Пришлось ему вместе с председателем сельсовета снова садиться на оленя, одолевать крутосклонные перевалы и, отыскав стада, уговаривать родителей, не желавших отдавать детей в школу. А еще через год, когда открыли больничку на десять коек, приходилось брать за руку не только детей. Старики и мужчины, в одиночку ходившие на медведя, со страхом смотрели на стетоскоп врача... Много душевных сил отбирали убеждения в самом пустяковом, в необходимости очевидного. Эти уговоры утомляли сильнее долгих переходов через тайгу и укрепляли мнение о том, что этому простому и по-своему мудрому народу одними словами все не докажешь. И вот, чтобы самому быть свидетелем одного исторического в жизни села события, он лишил себя встречи с невестой, ушел в лыжный переход через пургу.
К вечеру пятых суток триста двадцать километров пути были пройдены. Четыре лыжника в заснеженных костюмах, в краснозвездных шлемах въехали в Усть-Нюкжу, а следом за ними спустилась связка оленей с нартами.
Улица сразу наполнилась голосами. Через два дня в колхозе начиналось отчетно-выборное собрание, и сюда съехались все оленеводы, вышли из тайги охотники. С любопытством и ожиданием наблюдали они, как приезжие снимают с нарт пачки газет, журналов и книг, ящики, какие-то круглые металлические коробки. Потом «олешкин доктор», как звали в селе Анатолия, вывесил на стене школы объявление:
«Сегодня художественный фильм «Чапаев,
Завтра - «Петр Первый».
Клуба тогда еще не было. Кино показывали в самом большом классе школы. Сюда пришли все, кто ходить мог. Затаив дыхание, смотрели, как устанавливают аппаратуру, гадали, зачем натягивают на стене белую простыню. Помогавший киномеханику Анатолий начал крутить ручку динамомашины, и вот в классе, заливая светом самые дальние уголки, вспыхнула электролампочка. Она вызвала бурю возгласов, аханья, аплодисментов.
Дальше началось вообще непонятное. На стене вдруг появились живые люди, кони, засверкали острые шашки. А когда застрочил направленный в класс пулемет, среди зрителей началась паника. Пока киномеханик останавливал аппарат, многие уже были за дверью. И самым резвым оказался Коляйка-шаман. Вернувшись последним, он с опаской заглянул за экран, пощупал стену и на всякий случай уселся ближе к двери. После объяснений Анатолия люди подняли шамана насмех. Смеялись все от души. Смеялись, мстя за свой страх ш конфуз.
В ту ночь не спала Усть-Нюкжа. Люди смотрели кино. По их требованию киномеханик семь раз прокрутил «Чапаева». Под утро он свалился от усталости. Но скоро его разбудили: зрители потребовали показать «Петра» и смотрели картину пять раз подряд. Но Анатолий об этом, ничего- не знал - он спал, счастливо улыбаясь чему-то.?
...Мотор быстро гонит нашу лодку против течения. Но быстра и Олекма. На поворотах особенно хорошо еидно, как круто спадает ее каменистое ложе. Запахнув серый дождевик, надетый поверх телогрейки, Анатолий Иванович сидит на корме, правит лодкой, пепко оглядывая берега. Он первым замечает в одном из распадков дымок, светлый верх палатки.
- Видишь? - оживляется он. - Оленеводы вышли!
К реке спускается человек в белой рубашке. Анатолий Иванович узнает в нем бригадира Николая Абрамова и направляет лодку к берегу.
Наша дюралька мягко притыкается к песчаной прожилке, и сразу на нас набрасывается туча мошкары. А когда к воде подошли три оленя, ее становится еще больше. Над нами уже не синее небо, а серая движущаяся масса.
Бригадир невысок, крепко сбит. Широкое лицо брон-зово от солнца, ветров и мороза. Не спеша рассказывает он Анатолию Ивановичу о делах в бригаде, интересуется здоровьем односельчан, говорит о ребятишках, которых нужно доставить в интернат.
- Скажи, Анатолий Иванович, пусть две лодки пришлет председатель, - просит оленевод. - Мы с Алехой Трынкиным за продуктами съездим.
- Так вы вдвоем спустились? А стадо где?
- В вершине Имангды... Сто пятьдесят километров.
- Места там хорошие, - замечает Куклев. - Но зверя остерегайся.
- Это лето тихо прошло. Правда, один медведь повадился было, убили.
- Ладно, Николай Федорович, просьбу твою передам. К утру лодки здесь будут...
Мы отталкиваемся от берега. Олени провожают нас грустным взглядом большим темных глаз. Мотор разгоняет лодку, и серый хвост проклятого гнуса остается позади. Стесненная горами, Олекма кидается навстречу .лодке, ударяет в нее упругой волной.
Берега Олекмы и Нюкжи - сплошные горы. Они высоки и могучи. Тени больших облаков на их склонах - малые пятнышки. У одних вершины зубчаты, напоминают древние замки с башнями, другие - пологие, со складками-ярусами, похожи на доисторических великанов, дремлющих под толстым одеялом тайги, разукрашенной всеми красками осени.
Многое видели эти горы. Они помнят, как поднимались Олекмой кочи Хабарова, помнят горластые песни старателей. Они видели смертные поединки человека с хищным зверем. Помнят годы Великой Отечественной, когда женщины, со слезами на глазах, шестом и бечевой спускали барки с пайковой мукой. Видели возвращавшихся в родные края фронтовиков.
Почти пять лет не был в селе и колхозный зоотехник Анатолий Иванович Куклев. Возвратился только через год после Победы. От райцентра добирался лодкой, по Июкже, узнавая знакомые места. Да и как можно было зг-быть их, если каждое по-особому мечено. Вот здесь, у устья ключа Намарака, пошла на него разъяренная медведица... В том вон распадке они с Дусей собирали бруснику, а с этой вершины, что поднимается прямо перед Чельбаусом, часто любовались заходом солнца...
Закаты в этих местах особенные. Солнце тихо скатывается за вершины. Его уже нет, - а река, горы и хорошо видное сверху село еще освещены белым и ровным светом. Из восточных распадков медленно надвигаются сумерки, а запад постепенно краснеет, накаляется, как будто там, за хребтами, могучие кузнецы накаливают на горне небесную занавеску, на малиновом фоне которой не то плывут, не то висят неподвижно с одной стороны белоснежные, а с другой - багряные облака... Нет, фронтовые дороги не могли запылить память об этих закатах.
После возвращения Куклеву предложили работать ь райцентре. Здесь, как и всюду, война оставила о себе горькую память. Даже из четырех участников памятного лыжного перехода вернулся только он один. В воздушном бою погиб комсорг эскадрильи Миша Тарасов. Братская могила приняла командира орудия Василия Щербакова. В снегах Смоленщины пал Саша Елфимов...
- Любую районную организацию бери, Анатолий Иванович, - сказал ему секретарь райкома Ищенко. Везде нехватка людей.
- Я бы, Федот Яковлевич, на старое место хотел.
- А может, в райземотделе останешься? Там совсем никого. .
- Нет, мое место в Усть-Нюкже. Пойми, товарищ секретарь, как коммунист, говорю, все обдумал. Ты же сам жалуешься, что плохи дела в колхозе, сам говоришь, что его почти заново начинать нужно...
- Ладно, будь по-твоему, - сказал секретарь после раздумья. - Только потому соглашаюсь, что знаю - тебе там пока тоже не отдыхать. Положение действительно трудное. Председателем в колхозе сейчас Бойко. Прямо сказать - гусь, а не председатель. Да лучшего не было. Лучших война забрала. - Он открыл ящик, бросил на стол пачку бумаг. - Вот видишь - жалобы на него. И от коммунистов, и беспартийные колхозники пишут. Комиссию для разбора жалоб мы пошлем, но ты пока там посмотри, что к чему.
А смотреть-то было не на что. Село показалось ему малолюдным, притихшим. Во многие семьи не вернулись мужчины. Погибли депутат Верховного Совета Иван Абрамов, оленевод Семен Габышев... Не видать было новых построек, почернели от времени срубы старых домов. Бедность выпирала со всех сторон.
- За эти годы сильно подорвались мы, - жаловались колхозники. - И председателей, однако, с десяток сменилось. Каждый командовал как хотел. Нынешний совсем пустой человек. Вместе со счетоводом-собутыль-ником пропивает колхоз...
Анатолий Иванович не стал откладывать разговор с председателем, но Бойко заявил, что дело зоотехника - следить за оленями, а не заниматься экономикой. Кук-лев не стал вступать в спор, но, уходя, заметил:
- Кроме колхозных, у меня здесь дел нет, Иван Кондратьевич. А касаются они меня хотя бы потому, что мы начинали колхоз раньше вас. И я не прошу, не советую, а требую другого отношения к работе и к людям. ...
Через несколько дней он уехал в стада. Мало радости принесла эта поездка. За годы войны поголовье оленей сократилось на две трети. Племенной работой никто не занимался, в стадах рядом со здоровыми животными бродили больные и старые, забивали их без выборки.
- Что ж вы так? - не сдержавшись, укорил он оленеводов. - Под собой сук рубите!
- Хоть это сохранили... - со вздохом отозвался старый пастух Василий Татаканов. Склонив седую голову, эвенк негромко рассказывал, пошевеливая в костре палкой: - Ты, Анатолий Иванович, последним из стада уехал, первым пришел. А наше начальство только одно знает - через гонцов мясо требовать. А сыт ли ты, голоден, одет ли, разут, - до этого ему дела нет. Хороших пастухов из бригад забрали, другие сами ушли в охотники. За белку, колонка или волка хоть что-то получишь. Я вот и сам уходить думаю...
- Зря, Василий, думаешь, - возразил Анатолий Иванович. - Уж кому как не тебе, первому колхознику, должно быть ясно, что оленеводство - для нас самое главное. Оно накормит, оденет, обует... Спасать дело нужно, а не бежать от него.
В тот раз не скоро вернулся он в село. Вместе с пастухами сооружал на пастбищах загоны с клетками и, пропуская через них оленей, пересчитывал и осматривал каждого. Часть быков сразу отобрали для племенного стада, часть выбраковали. Обнаружилось много животных, больных чесоткой. Их отделили от остальных. Всех здоровых пропустили через яму, заполненную раствором креолина.
Получилось три стада: здоровые животные, двести двадцать восемь больных чесоткой, а третье, самое маленькое, было названо племенным; ему предстояло стать основой будущего оленеводства. Здоровых оленей отправили на новые пастбища, подальше от зараженных мест.
Пока Анатолий Иванович находился в тайге, комиссия райкома добралась до Усть-Нюкжи. Проверка подтвердила все: хищение, самоуправство, грубость, организационные ошибки председателя. Коммунисты исключили Бойко из партии и потребовали снять его с должности. Он выехал в райцентр.
А вскоре после возвращения Анатолия Ивановича из тайги радист Сергей Першин позвал его к рации и показал только что полученную телеграмму: «Ленин октон». Куклеву. Решением бюро Бойко исключен из партии, снят с работы. Принимай колхоз. Ищенко».
Растерявшись от такой новости, он тут же написал ответ: «Положение очень тяжелое, а я только зоотехник».
Першин с удивлением глянул на него, но отстукал и переключился на прием. Через плечо радиста Анатолий Иванович прочитал: «Специалисту и быть руководителем. Тебе верят как коммунисту, уважают тебя как человека. Все. Ищенко».
- Вот так-то, - выключив рацию, улыбнулся Першин. - Все правильно. С назначением тебя, Анатолий Иванович, давай руку!
Куклев приступил к исполнению обязанностей председателя. И первыми же действиями удивил некоторых: он потребовал все финансовые документы за последние юды.
- Решили проверочку учинить? - подавая бумаги, скривился счетовод. - Или не доверяете кадрам?
- Тебе, Волков, прямо сказать, - не верю. И сразу предупреждаю: на жизнь за колхозный счет больше не рассчитывай.
Семья его в то время еще оставалась у родителей в? Иркутске, жил, он, как и раньше, в половине старого дома. За стеной располагалась им же открытая ветлечебница. Никто не мешал и, больше ночами, новый председатель с полмесяца листал бумаги, стучал костяшками счетов. Иногда что-то записывал в блокнот, опять считал и задумывался.
Картина вырисовывалась грустная. Помимо долгов перед государством, колхоз имел шестьсот оленей, 12 гектаров пашни, на которой выращивали картофель, 85 коров, четырех лошадей - вот и все... Основной доход давали оленеводство и пушной промысел. Но плана они не тянули.
С оленеводством все было понятно: нет племенной работы - нет прироста стада, нет нужного для забоя-количества животных. Пушной промысел зависел от «урожая» на белку, колонка, от снаряжения охотников; и времени их выхода в тайгу. Однако пожелтевшие наряды, квитанции и резолюции на них говорили о том, что охотники не получали и половины необходимого, без.
чего не могли уйти в отдаленные, богатые зверем места.
Но если оленеводство и охота хоть что-то давали, то ферма крупного рогатого скота, открытая во время вой^ ны, «съедала» все. Содержание доярок и пастухов, заготовка и подвозка сена уносили последние копейки. Сено, которого всегда не хватало, заготавливали в ше стидесяти километрах от села. Летом его вывозили на барках, зимой на санях. А вся тягловая сила - олень, да четыре лошади. Ни машины, ни трактора в колхозе не было. «Какой же дурак-новатор, - тяжело размышлял он, - отважился в нашей тайге содержать коров? Тут и оленю не всегда пастбище сыщешь...»
Весна наливала почки берез силой жизни, но председательские бессонные ночи были по-осеннему хмурыми. А дни уходили на неотложные дела: Надо было устанавливать подпорки к старому складу, смолить лодки, ремонтировать дома, коровник; чтобы не заморозить, картофель, как случилось прошедшей зимой, - строить, новое овощехранилище. Не хватало людей, транспорта, стройматериалов. И по мере сил, решая дела неотложные, он все присматривался к обстановке, искал самое слабое место в проклятом круге нужды.
С тяжелыми мыслями вечером возвращался к себе председатель. У самого дома перехватила его доярка1 Екатерина Федорова.
- Беда, Анатолий Иваныч. Корова в кочках завалилась, не может встать.
- А ревешь чего? Завалилась - значит поднять.нужно.
- Как поднимешь, если сил нет?
- Найдем силу... Пошли.
По пути они прихватили бригадира полеводческой бригады Марфу Федорову. Но и втроем больше часа возились, вытаскивая корову из кочек. А она, бедная, и на ровном месте едва стоит. И с таких животных планировали еще получать молоко, приплод... «Нет, эти: одры сожрут нас окончательно, - подталкивая корову к ферме, думал Куклев. - Нужно скорее закрывать, ферму. С десяток голов оставим для интерната - и хватит».
Измученные лица доярки и Марфы Федоровой расстроили его еще больше. Тяжело жилось этим женщинам. Особенно Марфе-якутке. Она воспитывала четверых чужих детей, оставшихся без родителей. А как-то вечером к ней постучался незнакомый человек. Назвался старателем с Кабактана, протянул ей сверток.
- Вот, хозяюшка, возьми дите. Сын мой. А баба померла. От родов померла...
Показала Марфа на кровать, говоря, что у нее и класть уже некуда, но старатель взмолился.
- Дите ведь... Со мной в тайге пропадет! Прими сына, век не забуду...
Доброе сердце страха не знает. Взйла Марфа еще одного ребенка. Ушел старатель - и как в омут канул. Тайга умеет хранить свои тайны. Может, никогда и не узнают люди, где оборвался след человека. И только память о нем осталась - сынышка, названный Вовкой.
- Ты, Марфа Прокопьевна, сама-то чем держишься?
- Да считай, одним духом, - с грустной улыбкой «ответила женщина. - Деньги давно не водились в доме, а тут муку да сахар выкупить надо... Может, дашь аванс, Анатолий Иванович?
Колхозная касса была пуста, как бубен шамана. Но люди нуждались в поддержке, и по весенним лужам председатель зашлепал к дому старика Александра Поповкина. Слышал он от людей, что раньше тот был отпаянным спиртоносом, золотишко мыл и фарт имел.
Хозяин сидел за столом перед керосиновой лампой, латал чей-то старый сапог. Подняв голову, посмотрел на гостя вприщур. «С такими дипломатии не требуется», - подумал Анатолий Иванович и сразу спросил о деньгах.
Старик помолчал, вертя шилом дырку, продел в нее иглу с дратвой и только тогда уточнил:
- И много нужно?
- Дай хоть пяток тысяч. Вернем, как только концы ^стянем.
- Тебе, Иваныч, верю, - скупо улыбнулся старик. - Вернешь, куда же ты денешься. Только не скоро... Но у меня нет таких денег. От силы три тысячи наберу. Ты не верь людской болтовне. У меня честные /деньги, своей бутаркою добыты.
С пачкой, еще хранящей тепло чужих рук, пошел он то селу, выдавать аванс особо бедствующим. А сам с непонятным ожесточением твердил про себя: «Ничего, выкрутимся!»
Может, эта уверенность сказывалась на его утреннем настроении. А может, и день, снова обещавший тепло, согревал душу надеждой. В контору он шел легко и бодро. А на столе его ждал бланк строгой радиограммы из райцентра: «Предлагаем завершить подписку на заем. У вас есть возможности дать 150 процентов. Коммунистам и членам правления дается установка на два месячных оклада»...
Председатель побледнел. Заем - это же наличные. Выходит, вчера дал, а сегодня должен забрать... Но директиву выполнять нужно. Позвал Куклев радиста Першина, избранного к тому времени секретарем партбюро, а тот собрал актив коммунистов - охотника Федора Абрамова, участкового Трубацина. Вместе пошли по дворам. Кто платит, кто плачет. Не от жадности - от обиды. Понимали люди, что надо стране помочь, но если нет денег, хоть душу выверни, их не будет.
Вернулись активисты в правление. Покурили, посоветовались и решили сделать, как год назад: взяли деньги в сельпо, сдали за всех и к отчету еще один долг прибавили. «Так крутиться мы можем веки-вечные, - оформляя долговую, с болью думал Куклев. - Одну прореху латаем, в другом месте новая. Надо что-то делать...»
Через несколько дней в стада отправились гонцы за представителями бригад. Состоялось внеочередное собрание. Созвали на него всех взрослых, кто в селе был. Анатолий Иванович сделал по своему блокноту доклад. Словами тяжелой правды говорил он о положении колхоза, не оставив в зале ни одного безучастного слушателя. Потом отложил блокнот, улыбнулся и круто повернул речь к другому.
- Когда-то я говорил вам, что будет у нас в селе школа, больница, что будем мы смотреть кино, а дети усть-нюкжинцев научатся читать и писать. Сбылось это? Сбылось. А теперь скажу, что будут у нас и электричество, и те самые лодки, что без весла и шеста бегать могут, что и к нам прилетят самолеты, и в наших домах заговорит радио. Но все это придет только с успехами колхоза, с улучшением дел в хозяйстве. Значит, нужно поработать в полную силу.
И он рассказал о том, что думал сам и что предлагали охотники, оленеводы, члены правления. Для улучшения поголовья оленей за счет отбора животных из других стад резко увеличивалось племенное стадо. За ним закрепляли новую бригаду, собранную из опытных, пастухов, ранее уходивших на охотничий промысел. Пополнялись и другие бригады. Для всех стад определялись новые маршруты кочевья по пастбищам, на поиски которых уходили лучшие охотники, хорошо знающие округу. Часть людей, находившихся в селе, определяли в рыболовецкую бригаду, другую часть - в извоз. Прииск Кабактан нуждался в транспорте для перевозки грузов. На эту работу правление решило направить женщин, которым дали оленьи упряжки. Всех остальных, в том числе и подростков, поставили на выращивание картофеля: с отвоеванной у тайги земли нужно было получить большой урожай, чтобы часть его продать приискателям и обеспечить на долгую зиму самих себя. Первые же деньги от извоза, от продажи картофеля и молока намечалось пустить на покупку одежды снаряжения и боеприпасов для охотников.
Это собрание было похоже на тот толчок, который заставляет измотанного дистанцией спортсмена рвануться перед победным финишем. И люди согласились
на последний рывок, хотя продолжался он не день, и даже не месяц...
Через год, когда подводили итоги, некоторые говорили, что коллективу помог «урожай» на белку и колонка. В какой-то мере - да. Но были у успеха и другие причины. Правление, как никогда за последние годы обеспечило охотников. Их вовремя отправили в тайгу и на самые дальние, богатые участки. И по добыче пушнины они заняли первое место в области.
Пошло дело и в оленеводстве. Колхоз выполнил план по сдаче мяса, - в основном за счет забоя старых и неперспективных оленей. Поголовье сократилось, зато омолодилось колхозное стадо.
Большую прибыль дал извоз. Но эти деньги не радовали Анатолия Ивановича. С караванами грузов уходили женщины. Зимой они мерзли в долгом пути, а с весной, когда наступила распутица, стало еще тяжелее. То одна, то другая важенка телилась в упряжке. А какая женщина не пожалеет ее, мученицу и кормилицу не обласкает олененка. Таких олених выпрягали, приплод укутывали в шкуры, укладывали среди груза и сами на трудных участках пути становились под лямку, срываясь и плача, тащили проклятые нарты...
И как никогда много, получили в тот год картофеля. Убирая его, люди благодарили погоду, как-то забывая о днях, проведенных на участке. Выходили все, кто мог тяпку держать. Старые колхозники, врачи, учителя, школьники. Сам Анатолий Иванович вместе с приехавшей Евдокией Потаповной не один час гнул на участке спину. Зато осенью картофель продали приискателям, себя обеспечили вдоволь и засыпали на семена в новое
овощехранилище - первую постройку за последние годы.
Хранилище по договору строили плотники с Кабак-тана. Приискатели вообще народ бедовый, большую деньгу знающий, и к ней привычный. А тут получили они расчет, переглянулись с усмешкой. Анатолий Иванович понял их, объяснил:
- Хотя и хорошо, и быстро сработали вы, а больше ничего не могу дать... Не из чего, мужики, поймите.
Но в том же, 48-м послевоенном году, один раз не поскупился председатель. На отчетно-выборном собрании лучшие оленеводы, охотники, каюры-извозчики, доярки получили богатые по тем временам премии: кто сапоги, кто шаль, а кому и отрез крепдешина на платье достался.
Последнюю премию перед тем усть-нюкжинцы получали в предмайские дни 41-го года. И вот теперь люди радовались и удивлялись: «С чего дают? Неужто и впрямь так хороши дела в артели?» Не многие знали, что на премии ушли последние деньги из колхозной кассы. Но как ни противились некоторые члены правления, Анатолий Иванович настоял на своем.
- Если по-честному, - убеждал он, - эта премия копейки стоит. А для колхоза она обернется тысячами. Нужно, чтобы люди поверили в успех коллективного труда, почувствовали результаты своих усилий, жили с надеждой на лучшее.
Время - хороший судья. Оно показало потом, что прав был председатель Куклев. Через два года колхоз отдал государству последний долг - 250 тысяч рублей. А в следующем, 1951-м, валовой доход превысил миллион рублей. Тогда же правление вдвое увеличило оплату трудодня.
...Евдокия Потаповна по-прежнему миловидна, улыб чива, быстра в движениях. Сняв рыбацкие доспехи, мы едва успели привести себя в порядок, а она уже поста вила на стол сковороду с ломтями жареного осетра.
- Идите, рыбаки, кушайте!
Рядом со сковородой - тарелки с малосольным сигом, груздями, дымящейся рассыпчатой картошкой. Глянув на стол, Анатолий Иванович прищурился, нагнулся и достал с нижней полки шкафа бутылку.
- Думаю, мать, под нашего осетра можно именинный портвейн прикончить?
Евдокия Потаповна смеется в знак согласия.
До чего же хорош свежий жареный осетр! Просто тает во рту. А хозяйка все угощает:
- Сижка малосольного пробуйте.
- Знаешь, - говорит Анатолий Иванович, - такой сиг байкальскому омулю не уступит. Это я тебе как теперешний иркутянин заявляю...
Момент для разговора удобный, но после просьбы рассказать о проводах на пенсию Куклев приумолк, даже загрустил, вздохнул:
- Скучное это дело - проводы. Кому в радость старость свою признавать? Хотя бы и в торжественной обстановке... Лучше давай я тебе про своего проводника расскажу. Вот едок был! Веришь, за пару часов четырех, крякашей уломал и глухаря. Ехали мы, значит, в стадо, к Василию Абрамову...
Преобразившись, он рассказывает о приключениях таежного похода. Евдокия Потаповна, та самая Дуся, которая едва не утонула на пути к жениху, дополняет его рассказ, и чувствуется, что им приятно вспоминать свою трудную молодость, долгий путь, поднявший их на сцену колхозного клуба.
...Это происходило в марте. По-северному вьюжном, холодном, похожим на март памятного для них 39-го» или переломного для колхоза 48-го года. Но улицы Усть-Нюкжи ярко заливал электрический свет, и по дороге к клубу шли веселые, нарядно одетые люди.
В назначенный час занял свое место президиум. Под алой полосой транспаранта с приветствием, рядышком, как за домашним столом, посадили Евдокию Потапов-ну, более четверти века проработавшую в местной больнице, и Анатолия Ивановича, отдавшего колхозу половину своей жизни. На лацкане его пиджака поблескивал орден Ленина. Высшей своей наградой Родина отметила труд человека, никогда не помышлявшего о подвиге и совершившего его всей суммой своих усилий за долгие годы, прожитые не в сидячем спокойствии. К тому же, на Севере.
В тот вечер их обоих провожали на пенсию. Он отработал на пять лет больше положенного. О последнем трудовом годе - двадцать первом на хлопотливой председательской должности - отчитался за два дня до торжественного вечера. И, готовясь к этому отчету, нет-нет да ворошил в памяти прошлое.
...Нет, не сразу поднялся, окреп колхоз. Приняв его; Анатолий Иванович работал без отпуска семь лет. Дела цеплялись одно за другое, мечты и планы требовали воплощения в жизнь, оленеводы нуждались в зоотехнике, но того все не присылали, и он тянул двойную лямку. Ву селе начиналось строительство. Был открыт детский; комбинат. На месте задымленных чумов вырастали дома. Их занимали новые члены колхоза, учителя, медработники. Тогда же заложили фундамент нового клуба на 250 мест со стационарной киноустановкой. Чтобы не отправлять детей за сотни верст в райцентр, начали строить в селе школу-интернат. И когда построили, школу перевели на семилетнее обучение.
Анатолий Иванович убедил членов правления прибавить еще одну отрасль хозяйства. В 1951 году он отправил в один из приморских совхозов двух колхозников. Им поручили перенять опыт выращивания черносеребристых лисиц и купить 25 зверьков. На окраине села срубили дом-кормокухню, за плотным забором установили два ряда клеток. До этого в районе, да и во всей области, никто не занимался звероводством. Дело было новое, но уже через два года за высокие показатели в выращивании черно-серебристых лисиц, отличную организацию охотничьего промысла и развитием оленеводства колхоз представили на ВДНХ.
В первый раз в Москву отправились 17 человек. Они не уезжали нартами, не толкались шестами против течения. От Усть-Нюкжи до Тахтамыгдинского аэропорта летели в специально заказанном правлением колхоза самолете. Впервые тогда поднялись над своим краем эвенки-охотники Петр Карарбок, Степан Абрамов, оленеводы Василий Т.атаканов, Сергей Абрамов, зверовод Николай Тертыщев... Не отрываясь, смотрели они в иллюминаторы на петлявшую под крылом Олек-му, ниточки речек, на вершины гор, переплетения ста-новиков и линии распадков, не раз исхоженных ими со стадами оленей, с походным снаряжением промыслови-ка-охотника.
Перелеты и поездки через всю страну совершали многие усть-нюкжинцы. Четыре года их колхоз «Ленин октон» представлялся на ВДНХ. В 1954-м его наградили Большой серебряной медалью и премировали радиоприемником, а еще через два года - радиоузлом. Наконец жители самого далекого села Приамурья впервые услышали в своих домах всегда волнующие слова: «Говорит Москва!»
Те, пятидесятые, годы в памяти Анатолия Ивановича отмечены особыми метами. В истории села остался каждый из них.
1953- й. После выступления председателя Куклева на районной партконференции, после его убедительных доказательств, колхоз .наконец-то освободили от разорительной молочнотоварной фермы. Для ребятишек оставили восемь коров.
1954- й. Почта доставляется самолетами. Район стал называться Джелтулакским, с центром в поселке Тын-динском. До него от села - почти шестьсот километров...
1955- й. О жизни колхоза Дальневосточной студией кинохроники выпущен специальный киножурнал...
1956- й. После письма Анатолия Ивановича в Совет Министров РСФСР открыта авиалиния Тындинский- йсть-Нюкжа. Самолет ходит раз в неделю. Продукты
и товары на год стали завозить машинами по зимней трассе. В село доставлен первый лодочный мотор. В окрестностях выпущен для размножения соболь...
1958-й. Запустили в работу электростанцию. Прибыл первый трактор. Ранее доставленные самолетом телочки
симментальской породы дали приплод...
1959-й. Колхозная библиотека пополнилась тремя тысячами новых книг...
Эти годы поразительно быстро изменили жизнь северного села: теперь в обиходе оленеводов - синтетические юрты, транзисторные приемники. Охотники промышляют зверя новейшим оружием с оптическими прицелами. Почти каждая семья имеет моторную лодку, капроновые сети. Самолеты доставляют в село свежие яблоки, виноград, овощи. Дома колхозников обставлены современной мебелью, которую не успевают завозить в магазин.
И еще одно изменение. В переводе на новое исчисление, в 47-м году среднемесячный заработок колхозника не дотягивал до семидесяти рублей. В 1968-м году сн превысил сто сорок рублей.
Все это дал людям труд в колхозе - крепком, хорошо развитом хозяйстве. Вместе с печатью и ключами от сейфа Анатолий Иванович передал своему преемнику пять оленеводческих стад, в которых насчитывалось 4877 оленей, звероферму с пятью сотнями лисиц, около семисот готовых к отправке шкурок соболя, более двух с половиной тысяч беличьих, несколько тонн мяса диких животных, пять моторных лодок, три гусеничных трактора и один колесный, две автомашины, гараж, пилораму, новую электростанцию и на счете - более 200 тысяч рублей годового дохода. Правление намечало построить полтора десятка домов, гостиницу, Дом быта, новый детский комбинат, столовую, спортзал, лодочную станцию...
Все запланированное относилось к будущему колхоза. А со старым председателем оставалось и уходило. его прошлое. Нелегкое и интересное, как начало самой жизни. Разве могли уйти из памяти таежный табор, новый чум Семена Габышева, роды его жены, хихикающий Коляйка-шаман, веривший в злых и добрых духов и не веривший, что дети эвенков научатся читать и писать.
Не дожил старый чудак до этих дней. И век закончив, не понял, что главная волшебная сила - в людях, которые в тот вечер заполняли зал своего клуба. Среди них был первый эвенк-тракторист Яков Курбалтунов, сын Семена Габышева Николай, ставший лучшим охотником и проводником-каюром колхоза... Недалеко от них сидел Николай Кузьмин, который окончил институт к возглавил красную палатку, учительница Галина Абрамова - выпускница Ленинградского университета. Рядом со старенькой Марфой-якуткой сидел сын пропавшего старателя Володя Федоров; он стал главным механиком колхоза. По другую сторону от Марфы - ветврач колхоза Юрий Пионтковский, а за ним якутка Вера Федорова - счетовод-кассир и член партбюро колхоза. Тут же бессменный заместитель председателя правления, выросший в Усть-Нюкже, - Юрий Ананьев, лучший охотник Василий Яковлев и русский директор школы Василий Алексеевич Ефимов, доярка Екатерина Федорова, с которой Анатолий Иванович когда-то поднимал упавшую среди кочек корову...
В зал вошли пионеры. Они повязали Анатолию Ивановичу галстук и объявили о его зачислении в почетные пионеры. Потом секретарь райкома партии вручил ветерану Севера Почетную грамоту обкома партии и облисполкома, приветственный адрес райкома КПСС.
Главный бухгалтер колхоза Иван Васильевич Галкин зачитал решение правления: постоянно считать уходящего на пенсию председателя в числе колхозников «Ленин октон». Он вручил Анатолию Ивановичу подарок от колхоза - двухстволку штучного производства с надписью.
Приняв ружье, взволнованный, с повлажневшими глазами, Куклев посмотрел на всех долгим, запоминающим взглядом, потом сказал дрожащим от волнения голосом:
- Спасибо, друзья! Спасибо за все добрые слова, за дорогой для меня подарок. Спасибо за ваш труд и вашу веру. Ведь все, что сегодня имеет колхоз, - дело ваших рук. И я знаю, что вы будете работать еще лучше и еще лучше будете жить... Никогда не забывайте, что наш колхоз называется «Ленинский путь»...
...Вот-вот догорит закат. Синева неба густеет, вечер готовится развесить над селом яркие звезды. Резко по свежело. Заморозки здесь наступают рано. Оно и понятно: в сорока километрах к северу - Якутия.
Спрятав руки в карманы осеннего пальто, чуть склонив голову, в неизменном своем темном берете, Анатолий Иванович шагает высоким берегом Олекмы. По-стариковски ворчит на опоздание самолета, на давно не топленную баню, на райпотребсоюз, который до сих пор не доставил в село овощей и фруктов. Неожиданно прервав себя, спрашивает:
- Чувствуешь, какой у нас воздух? Вкус его, чистоту? Это же бальзам! Дыши - и поправляйся. Где ты еще найдешь такую благодать? Помяни об этом в стро-ке, обязательно.
Тон шутливый, но за ним чувствуется гордость за этот суровый край, за свое село. Они ему дороги, близки и постоянно зовут к себе. И весной, - на реках еще шуга не прошла, - не смог он усидеть в коммунальной квартире, забрал свою Евдокию Потаповну, шестилет» нюю внучку и - до свиданья, Иркутск! Поехали на родную Олекму, где идет жизнь по-своему интересная, своеобразная.
Вот наступает сентябрь. В других местах в эти дни думают о завозке угля на зиму, заботятся о силосовании, уборке хлебов, о пахоте зяби. А здесь провожают на промысел бригады рыбаков. И уходят от села, режут холодную воду Олекмы моторные лодки, бьются в кап-
роновых сетях пудовики-таимени, метровые линии, стремительные хариусы, сиги.
А местные лайки! Они спокойно расхаживают между домами, лежат на дорожках, не обращая на людей никакого внимания. Это собаки особенные, как тут говорят, рабочие. Они реагируют только на зверя. Их лай не услышишь в поселке ни днем, ни ночью. На то городские пустобрехи горазды. А многие из этих лаек достойны отдельных рассказов: они не раз схватывались с медведями, дрались с волчьими стаями, держали загнанного на «отстой» сохатого, часами преследовали по глубокому
снегу шустрых соболей.
И где как не в северном селе можно наблюдать такое: продавец отпускает одному покупателю два мешка муки, десятки банок сгущенки, борщей, солянок, сотни пачек папирос, два ведра спичек, десятки килограммов сахару, круп, пачки стеариновых свечей... А кроме того, теплую одежду, палатку с жестяной печкой. И все это значит, что один охотник собирается на таежный промысел.
Это только маленькие штрихи большой своеобразной жизни. И хотя она Анатолию Ивановичу давно известна, как вкус родного воздуха, прелесть охоты, рыбалки, - а все равно тянет к себе. И, главное, хочется знать, как живут люди, дела которых не переставали волновать его. Поэтому редкое утро не свернет он к конторе, не поговорит со своим преемником, не перебросится словом с колхозниками.
Как-то во время его разговора с бухгалтером Галкиным к столу подошла невысокая старуха Елена Кирилловна Александрова, потребовала:
- Давай, Иван Васильевич, мне наряд. На охоту пойду.
Анатолий Иванович посмотрел на старую эвенкийку, улыбнулся.
- Ты, Кирилловна на печи поохотилась бы эту зиму. Кости бы отогрела. Ведь седьмой десяток разменяла, так? И пенсию получаешь. Отдыхай!
- Что такое говоришь, Анатолий Иванович! - обиделась эвенкийка. - Пенсия - само собой. А зачем на печка сидеть? Я же тут недалеко, в Ссылахе охотиться - буду. Сяду на олешка и поеду.
- Верхом да по кручам? А вдруг свалишься?
- Чего там - свалишься! - рассердилась старуха. - У меня олень приученный. Давайте, говорю, наряд...
Перейдя на председательскую половину конторы, •Анатолий Иванович сказал с восхищением:
- Вот и потолкуй с бабкой. Говорит, поблизости будет... А до той близости шестьдесят километров с гаком.
Заместитель председателя Юрий Кузьмич Ананьев поднял от стола курчавую голову.
- Эта бабка, Анатолий Иванович, в прошлом сезоне шесть соболей добыла да тридцать пять белок.
...Думая о своем, мы молча стоим, слушая шорохи и всплески Олекмы. Со стороны клуба доносится негромкая музыка. На ее зов идут люди. Парами, в одиночку, группами.
Коренастый эвенк в «энцефалитке» сворачивает к нам. Анатолий Иванович шагнул ему навстречу.
- О-о, Прокопий. - Пожимая руку, спросил: - Что-то нынче ты рано вернулся, а?
- Зачем рано? - смеется эвенк. - Пока рыбу мал-мало ловить будем, а порошка посыпет - опять в тайгу уйдем. Соболя, белку брать.
- Ты далеко был?
- Да нет, за двести пятьдесят километров. В Читинской области кочевал с Федором Абрамовым.
- Как Федор Кириллович держится? Старик уж...
- Летом рука сильно болела. Думали вертолет выбывать, но обошлось... Ты как живешь, Анатолий Иваныч? Здоровье как?
- А что мне, неработающему, - усмехается Кук-лев. - Хожу вот, дышу воздухом.
Прокопий Кузьмин прощается: он торопится в клуб, давно кино не смотрел. Мы тоже уходим с берега. Некоторое время Анатолий Иванович молчит, потом объясняет:
- Сейчас, брат, у нас время веселое. Из оленевод-
ческих бригад ребятишек в интернат вывозят, теперь вот охотники из тайги выходят. Они, как Прокопий Кузьмин, летом проводниками-каюрами работают в экспедициях. А их тут знаешь, сколько натолкано...
Он рассказывает о геологах, геофизиках, географах, гидрологах, которые трудятся по всему этому огромному краю. Они находят золото, минералы, определяют толщу многолетней мерзлоты и скальных пород, запасы подземных вод, прокладывают линии будущих трасс...
- Я-то вряд ли доживу до новых больших перемен, - говорит Анатолий Иванович. - А задумаюсь другой раз - что-то тоскливо становится. То ли оттого, что сам отшумел, то ли оттого, что из-за шума других тут и рыбы, и птицы поубавится крепко... Цивилизация - она, знаешь, одно несет, а другое отталкивает. Или это у меня от старости такие мысли, а?
Мы расстаемся. Анатолий Иванович уже шагнул в темноту, но потом остановился, окликнул:
- А про воздух наш не забудь! Помяни обязательно.
Р. S. Весной этого года А. И. К.уклев навсегда вернулся в село. Сейчас он работает председателем сельского Совета.
Далее:
Произведение публиковалось в:
"Приамурье моё - 1970". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, Амурское отделение Хабаровского книжного издательства: 1972