Золотая пыль. 83 - Долгое прощание
Ранее:
78 - Исчез Мексиканец
79 - Обшибочка вышла
80 - Праздник
81 - Проигрался
82 - Трудный выбор
— …Поехали вместе! — зазывает Берков. — С нами, Генка, не соскучишься. В прошлом году нас до Благовещенска три раза снимали с поезда. И в порту еще раз. Такого шоу ты еще не видел. И бесплатно. Не считая мелких штрафов за нарушение порядков.
Я не против. Только ведь Берков не намерен ехать немедленно.
— Недельку тут гульнем с разведенками, попрощаемся с товарищами как следует, а потом можно и по домам, — объявил программу исполнивший обязанности. Я бы не остался. Такой план мне не по душе. Но остаются Максимыч и Рубероид. Сроднился я с ними. С большим удовольствием я принял бы ветеранов дома, в Благовещенске. Кабаки. Театр. Можно Настиных девок мобилизовать для шоу.
Я живо представил себе Максимыча и мазутного Володю в партере театра. А представились они мне будто бы в робах и замурзанных за сезон фуфайках. Я улыбнулся своим мыслям. И Берков воспринял это как знак согласия: — Вот и хорошо, Гендяй…
Ну что же, погуляем. Разве я когда-нибудь был против талантливо срежиссированного хипиша? Но первым делом я все-таки решил сменить прикид. Правда, в тот же день мне это сделать не удалось. Увлеченный всеобщим, словно бы селевым, двигающим валуны потоком, я оказался в тесном кругу празднующих в местном ресторанчике. Пьют старатели многовато. Я и сам, в замасленных валенках и фуфайке, несколько раз кидался на спор переплясать какого-то хвастуна. И одолел. Такие фигуры выписывал на истертом до дыр линолеуме столовки, что хоть на турнир по спортивным танцам отправляй! А потом администратор принудила сдать фуфайку в гардероб, где по окончании действа все никак не мог получить ее обратно. Сдал я и рюкзак, и мне вернули его со всеми деньгами и документами. Зря бают про чудовищные местные нравы: мол, пьяных старателей поутру находят в канавах замерзшими, с пробитыми головами и без денег. Однако я пообещал себе впредь рюкзак держать при себе.
Назавтра попытался оторваться от коллектива и все-таки справить себе приличествующую моменту одежку. А то ведь даже местные девахи не подпускают, чтобы облапать, не говоря уж о большем. Так ведь не пустили же, бестии. Опять все закружилось.
А остановились мы в доме у старого эвенка, давнего знакомого Беркова. Сам старик меня не впечатлил. Зато бабка у него хоть куда. Хорошо приняв, мы с нею пустились вприсядку. Я — в мазутных ватных штанах и носках, от коих остались одни резинки, она — в подранных гамашах. Очевидно, что мужем Матрена недовольна, не гордится им и цепляет словом при всяком маломальском поводе. Зато гордится детьми.
— Юрка у меня мумный будет, — делится простой житейской радостью Матрена. — От геолога, однако.
Муж стыдит ее: мол, народ в доме приличный, а ты со своими ****скими саморазоблачениями. Порой кидается драться. Но в целом человек смирный и всем нам симпатичный.
— От бича, от шурфаля твой Юрка, — заступается за эвенка Берков. И тогда Матрена принимается выдавливать нас из избы. Не соглашаемся, ведем непростые переговоры, умасливаем. Угрелись мы тут. Матрена идет на попятную. Ей и самой шалман по душе.
День на пятый у меня в желудке начались рези. Пожаловался Беркову.
— Это от старательского харча, — успокоил горнила. — Как только желудок привыкнет к гражданской пище, так и пойдешь на поправку.
Но все же я решил хоть на день от пьянки воздержаться. И новым утром в ресторане у толстой тетки, которая здесь за официантку и кассира одновременно, скромно попросил каши. Она тотчас взвилась под люстру:
— Чего-чего-о-о тебе, ка-а-ашки?! — прищурившись от неожиданной заявки, переспросила меня недобро дородная баба, очевидно, обалдевшая от шума и гама, воцарившегося в не очень просторном помещении ресторации от гуляющих старателей. — Вы посмотрите, люди добрые, этому алкашу законченному кашки захотелось! — возопила тетка, воззвав к посетителям ресторанчика. — Во бля, делишки-то пошли, матушка моя рОдная! Кашки ему! Пшел вон, алкаш хренов! Пропился до дыр в штанах, и теперь персонально подай ему манночки. И не выписывай мне более тут по паркету в своих мазутных валенках, танцор шальной! А то ить мужику своему скажу, он тя, бичара, за милую душу отвадит, у него четыре ходаря…
Пришлось с позором бежать с этого праздника жизни.
Оставив товарищей по процедуре прощания на часок, я рассчитываю за это время приодеться в местном универмаге — так аборигены обозвали магазин, где рядом с колбасой и пахучей вяленой олениной продают не бог весть какую, а все одежку.
— …Покажи-ка мне, мать, вон те ботинки, — прошу продавщичку, расположившуюся на пуфике у обувного отдела, одновременно являющегося и отделом головных уборов, и секцией верхней одежды. Весь товар тут свален в странную кучу.
— Покажите ботиночки, — повторяю вопрос кисло-сладкой пухленькой женщинке, упорно не желающей замечать редкого утром покупателя. — …Мать, ты план-то думаешь выполнять или так и будешь в телевизор пялиться? — обратился я в третий раз, нервно перекладывая рюкзак с плеча на плечо.
— Мужик, у тя деньги-то хоть есть?! — брызнув в меня искрами из глаз, фыркнула местная примадонна. — Ты на ся-то бичара, посори! И пес у тя придурошный, весь товар мне слюнями уделал! Пшел вон, волчара…
— За пса, дурында, я тя… И вообще… иди ты сама... — повернувшись на приклеенной к подошве резиновой пятке, пошел я чертить мазутными валенками полосы на деревянном крашеном полу в направлении к выходу. Озадаченный, прохожу мимо выставленного для примерки головных уборов овального зеркала, и мне тревожно подумалось: «Ладно, встречают по одежке, это правильно. Но неужто эта зараза не увидела в моих зеленых глазах интеллекта, интеллигентности, и этой, как ее... А когда глянул в зеркало, а потом вышел следом за Диогеном, стыдливо, легонько притворив за собой дверь, засомневался: что-то и сам не обнаружил, не увидел в зеркале ни интеллигентности в глазах, ни интеллекта, ни этой, как ее...
Как здорово, что мое желание свалить с этой неправильной станции, где меня за день оскорбили две бабы, поддержали задушевные товарищи. И мы собрались вечерним поездом отвалить.
— А Юрка у меня будет скаркалаз, — доверительно сообщила на прощание пьяненькая Матрена, когда мы обсуждали вопрос, на хрена Юрка полез на столб электропередачи и молотком поколотил изоляторы. Куда их приладить в хозяйстве, даже умудрись он их снять целыми?
— Да не скалолаз он у тебя будет, а клиент психушки, — сделал попытку урезонить Матрену всезнающий Берков. — Небось, дуреха, по пьяни сбацала пацана…
Мы и в поезд садимся шумно. Для начала станционные менты каждого из нашей компании трижды оштрафовали за плохое поведение в общественном месте. Разборки и приводы в комнату милиции заметно скрасили ожидание прибытия поезда. Я никогда еще по одному делу не «попадал» за вечер трижды. Расскажи Паскуде — держась за живот, по полу будет кататься.
Но Берков справедливо заметил, что, конечно, ментам тоже хочется жить. А красиво жить они могут себе позволить только несколько дней в году, когда старатель массово выезжает с участка. Жалко здешних милицейских. У них такие скромные возможности.
Не было границ негодованию старателей, когда оказалось, что и проводница нам досталась рябая, некрасивая бабенка с вывернутыми губами.
— Налетчица какая-то, — весь сезон мечтавший «оттопыриться» с проводницей (у него такой дембельский каприз), Берков нешуточно расстроился.
— Ты хочь не зови ее налетчицей, — попросил Рубероид, — а то ни чаю у ней не допросишься, ни водочки. Хоть летчицей назови.
Так и решили. Летчицу подхваливаем, называем красавишной, задабриваем дорогущими шоколадками из ресторана. И она разносит по купе все, что заказываем по короткому списку. Оттого благополучно упились, а некоторые и уссались.
У Володьки Рубероида хорошее настроение, и он с чего-то спросил меня совсем не по теме:
— Генка, а ты мог бы написать книгу? Вроде складно брешешь, вроде грамотной. — Возможно, Рубе хотелось сделать мне что-либо приятное, оттого и авансировал меня от души, с перебором.
— А для чего? Хотя… Вот выйдет книжонка, — мечтательно закатил я глаза, — соберу корешей, попьем водки. Правда… — замялся я. — Если звать корешей, тогда надо и подруг. А собери их вместе, после пятой попрет делёж, а значит, мордобой. Ты же видел дружбана моего Серегу? Другие не лучше. В финале примирение, признание в любви и уважении, затем, как водится, свальный грех. А поп мне говорил…
— …Вот мы с Рубой вчера про тебя толковали, — грубовато перебил Максимыч. — Ты ведь с нами когда разговариваешь, сроду ить не было такого, чтоб по-серьезному: все одни только смехуечки. И теперь никак в толк не возьмем: то ли ты нас ни в хрен не ставишь, то ли тебе самому настолько хреново, что все время за смешкару ховаешься да бестолково лыбу тянешь. То ли шибко хорошо тебе. Ну, последнее мы сразу отмели. Рассказал я Володьке про твоих этих ах… и как они тобой крутят-вертят. Как воешь ночами, зубами скрежещешь, аж Динка твоя, а теперь вот Диоген, со страху скулит. Так шо, Генка, — правда ли, нет ли — а мы решили ото так: в твоей житухе полный ах, и даже на старании от него спасения нету…
— Давай спать, Максимыч. Утро вечера мудренее. — И я ушел в свое купе.
Даже самые стойкие пьяненькие старатели попадали на лавки и отключились. Спасибо Летчице-Планеристке. Заполночь разбудил сосед по купе. Только тут я понял, чего так волновался Диоген, коего я устроил на ночевку под столиком купе. Я еще одергивал недопеска: мол, без бумаги и намордника едем — выпрет хозяйка на станции на мороз обоих, догавкаешься, дуралей. Рядом на боковушке скулит хохол, в крайней степени волнения раскачивает тело и бьется башкой в переборку. «С чего дурку погнал, Михайло? Хлебни остаток из бутылки и уймись…» Слова Михайлы едва можно разобрать. Брызжет слюной по поводу пропажи портмоне, где в крупных купюрах покоилась зарплата. Потом к вою стали подключаться и другие хохлы. Потом уже и не хохлы, а вся наша ватага и мужики из других артелей.
Оказалось, на перегоне ночью в вагон ввалились братки с «калашами». Кто был трезвее, так отдали свои деньги — под дулами автоматов. Других бандюги пощипали, как получилось. И теперь без денег почитай все. И тут я вспомнил, как посреди ночи меня какое-то время особенно отчаянно трелевали по скамейке. Ноги в мазутных валенках я вытянул до середины прохода, и кому-то они отчаянно мешали: нервически их то сбрасывали на пол, то водружали на скамейку, и грязные валенки вновь мешали некоему гребаному чистюле. А у меня не было сил дать наглецу отповедь. Лишь Дин за меня вступался. Молодчага, Диоген.
— …Ты представляешь, в дверях с обеих сторон на шухере по амбалу с автоматами, а эти трое наших «чешут». Я даже онемел, когда он передернул ствол «макарыча» и дуло сунул мне в рот, — делится впечатлениями молодой непьющий хохол. — Прямо вот так вот ствол в рот. И ти-и- хо-о говорит мне: шевелёшки мечи на стол, придурок! Я и так тихо. Сдал мне с моих же тысячу — домой доехать — и пошел к Рубероиду. Морда — во! А Рубер пьяный, так ничо и не понял. Тот его облапал, пришитый к подкладу пиджака карман выдрал живьем и был таков вместе с ватагой. Был бы Рубер трезвый, он бы их… у него дури-то ого-го…
Пропали и мои деньги. Они были в мелких купюрах, поскольку я получал зарплату последним, насыпали что осталось. А потому в вещмешок я денег набил довольно туго. «Не беда, — успокоила, помнится, миленькая кассирша, — тебе, Ларионов, рядом, довезешь кулем, смешнее будет...» И вот нет вещмешка. Жаль шевелешки. Забрали гады! А нечего было пить. По-трезвому обязательно бы встрял, даже понимая, что могут грохнуть. Хоть одного да загрыз бы. Иначе не жить, не перенести такого позора. Это как будто над тобой надругались. Алкаш хренов. Доехал бы домой, тогда за компанию с товарищами-старателями хоть залейся... Все мы умные задним числом. Но сейчас даже не за себя обидно. К моему великому сожалению, «попал» Рубероид. А уж ему деньги нужны как никому. Собирался ведь воссоединяться с семьей. Пять лет не был дома! Какое письмо супруга написала! Дети ждут отца. Но пустого ли ждут папашу?
— И что теперь — обратно на участок? — спрашиваю Володю мазутного.
Тот кивнул утвердительно.
— Попрошу у преда хоть немного на дорогу. Он же знает, я отгорбачу. У меня и в Магадане случалось такое, и ничего — отрабатывал как пить дать все до рубля. Не даст, тогда на участок, а домой через год. А коли даст — до хаты. Такую зарплатку я и дома зароблю, — открыл мне свой экспресс-план Рубероид. И вместе с другими ограбленными стал собираться, чтобы выйти на очередной большой станции.
— …Девчонки, неужели в поезде милиция не едет? Как так случилось, что мужиков ограбили? — пытаюсь разговаривать с Летчицей и еще одной — пришедшей для разборок, как оказалось, начальницей поезда.
— А что сделаешь с этой мафией? — подавленно заговорила начальница. — За последний месяц уже четвертый налет. Как поехали старатели — жди привета от этих нелюдей! Нынче раз купейный грабанули, и уже третий раз кряду ваш плацкартный. Не везет Леночке, — посочувствовала Летчице начальница поезда и участливо погладила той плечо в форменной рубашке.
...Мы тягостно прощаемся, мужики сошли с поезда на станции: их уже ждет милиция для дачи показаний.
У меня сезон оказался куда короче и зарплатка меньше, и то необыкновенно жаль в полном смысле кровью и потом заработанное. Но я-то недельку перекурю, да и камерой на прожитье заработаю. А как быть Рубероиду? Эх, Володя! А что Володя?!
Далее:
84 - «Чей рюкзак?»
1999–2000, 2013–2015 гг.
Произведение публиковалось в:
"Сам себе волк". Роман в трёх частях. - Благовещенск, 2017 г.