Кого назначить пророком
И я стал прикидывать — кто из известных мне на тот момент литераторов хоть сколько-то тянет на пророка. Из тех, кто может согласиться на приглашение прибыть на светлый берег Хомутины для предъявления в качестве пророка.
Самому уже под тридцать и из опубликованного у меня — только небольшая повестушка и пара рассказиков в городской газете. Очевидно, не пророк, иначе бы дорога от города до Маркова перегревалась от движения по ней авто с журналюгами. Бывал у меня Алексей Воронков, на тот момент ещё не классик-романист, но с серьёзными публикациями в журналах и с изданными книгами. Алексей, как матёрый рыбак с правильными генами, уже лет тридцать рыбалил на Хомутине наездами из города. Между тем, мельком видевший нас с Алексеем вместе, Егорыч утверждал: вы оба не то что на пророка, а даже и на писателя не походите, больно суетливые.
А кто тогда, по каким критериям, кто похож на писателя в большей степени? Мне крыть нечем, на тот момент вживую я видел только Машука, Фотьева, Завальнюка, Борзунову и только что принятых в Союз Дьякову, Игнатенко, Илюшина да Николая Курочкина, который был в Приамурье недолго, проездом из Сибири в Сибирь. Николай Владимирович, стал я прикидывать, наиболее колоритная фигура из всех перечисленных. Но вскоре засомневался и в этой кандидатуре на должность пророка. Словом, светлый и святой образ в моей голове не сложился. А выбирать следовало именно из литераторов.
С тех пор как вечный судия Мне дал всеведенье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока.
Это Михаил Юрьевич. Но где добыть Юрьевича в наших палестинах? Прочёл строфу на память и переврал чуток, но Егорыч согласился:
— Михаил Юрьевич сгодился бы.
Рассуждения Егорыча зацепили. Настолько, будто меня приговорили к нешуточному сроку и амнистия по данной статье не полагается. Захотелось узнать — к чему это он клонит?
— Писатель должен быть задумчивым, это всегда выглядит красиво, — неожиданно ввернул Егорыч.
Фотьев с Илюшиным были у меня незадолго до нашего с Егорычем разговора. Володька соревнование с Егорычем — кто сможет больше — проиграл, кувыркнулся с вёрткой моей лодки и добирался до берега вплавь, насобирав на себя водорослей. Пока выбирался из купели — медленно, громко отфыркиваясь, что-то пьяно бормоча и категорически не соглашаясь подняться на борт, немного протрезвел. Я при Егорыче спросил поэта и баснописца: как, мол, он насчёт того, чтобы хоть временно побыть пророком? Увы, Николай Иванович не согласился даже на вечер:
— Читал я, Саша, опус твоего Егорыча, который ты мне подсунул в городе. Про совхозного директора-самодура и про то, как устроить житьё в деревне Марково по совести, а затем перенести опыт на всю державу. Нет, я не пророк. Ибо в мире зла это верная смерть. Может, Володя? Он пораскрепощённей. Как ты его назвал, Егорыч? — Иисусик! Что-то в этом и в самом деле есть. Вот и пытай его. Пока в автобусе ехали, дал ему почитать. Он в курсе, — Николай Иванович следил за происходящим на воде вполглаза, иронично и немного остерегаясь за Володю, справедливо считавшегося наиболее талантливым из молодых. Егорычу, человеку проницательному, тогда казалось, что Фотьев немножко ревновал Володю — всё-таки ранний успех, причём успех не «местный», плюс вся жизнь впереди.
В тот раз литературный критик и душевед в задумчивые причислил лишь Фотьева. Но Фотьев «на пророка не пошёл». А Илюшин «не потянул». Выбравшись на берег, Володька переоделся в принёсенное мной из дома. Принял. И Егорычу доложил:
— Извини, старина, мне не понравилось. И что ты наехал на директора? Вот ты сейчас на берегу, а ваш «Рыжий», то бишь первый руководитель, думает, как вам зарплату дать вовремя и не обидеть никого чтоб. А про твою повесть, как там ты её назвал, скажу так. Я не против: хочешь быть писателем — будь им. Литераторы должны быть разные, как растительность в лесу. То есть должны быть деревья большие, деревья маленькие, кустарники и трава должна быть…..
- Повесть называется «Рыжий». Масть, вишь, у директора такая, - обиделся Егорыч на Иисусика за, очевидно, сравнение его с травой. А зря. Володя продолжил:
- Нет, на пророка не согласен. Раз уж сам Николай Иваныч в отказную, то и я, извини, не Иисус, не Мухаммед, не кто-то иной из предсказателей будущего. Поскольку не могу предсказать грядущие беды даже для себя. Но страдаю не меньше пророков: вот, к примеру, сейчас водка закончится, вы местные, вам пофигу, а я где найду? Лежи, Илюха, в палатке и корми комаров?!
Николаю Ивановичу Хомутина не понравилась; у него на тот момент была заимка под скалой на берегу протоки в Белогорье. И на берегу нашей протоки он больше не появлялся: «Лягушек здесь только и ловить; на реке на перемёт да на галушку либо сплавной сетью по-настоящему серьёзная рыбалка». Не приехал. Также, как и Володя. Который на трезвую голову на роль молодого пророка годился вполне. На мой взгляд. Но трезвым бывал далеко не всегда.
Бывали на берегу Борзунова, Машук и некоторые другие литераторы, коих мой оппонент категорично приговорил, исключив из списка претендентов:
—Я и Сашке говорил и вам доложу: все вы одинаково суетливые, не способные на самопожертвование и никогда ни «Улисса», ни «Архипелаг ГУЛАГ» не напишете, — ответствовал Егорыч бравшимся читать «Рыжего», но быстро оставлявшим неблагодарное занятие писателям.
Мои гости обычно отшучивались либо кидались в ответную атаку: читали стихи, например, хвалились наградами, обещая в следующий приезд привезти и доказать. Чего уж такого-разэтакого от пишущих хотел Егорыч — не знаю.
- Ну а если случится встретиться на берегу с самим Леонидом Завальнюком, современным Шекспиром? - доходил я до крайности, не особо веря в возможность такой встречи.
Это были годы, когда ставшие песней строфы «Звенит высокая тоска….» из поэмы «Осень в Благовещенске» звучали, как говорится, из каждого утюга. Как и ещё несколько десятков песен, о чём я не уставал напоминать Егорычу, втайне надеясь, что когда-нибудь Леонид Андреевич заглянет на огонёк. Марк Либерович, его друг и редактор, обещал посодействовать. «Родьку» Завальню-ка Егорыч знал, книгу в домашней библиотеке имел, перелистывал её не один раз. При тогдашних «советских» тиражах было нормой, что в каждом читающем доме имелись лучшие книги местных авторов. А насчёт Шекспира… .. Сомневаюсь, что он прочёл хоть одно стихотворение классика. Словом, к встрече исподволь готовился. Но выручил не Марк Либерович, а тогдашний лидер амурских литераторов.
С Борисом Машуком у меня был хороший контакт. Оба рыбаки. И редкие встречи в городе обычно начинались с обсуждения - куда поехать порыбалить. Случалось, Борис Андреевич звал подключиться к мероприятию. Обычно отказывался, поскольку совсем уж нечего было предъявить читателю. Всё равно я назойливо напоминал о себе. Пару раз был приглашён на коллективные встречи с Завальнюком, ещё когда лидер местной ячейки писателей снимал кабинет с предбанником на углу Амурской и 50 лет Октября. Пригласил и на семинар молодых литераторов, хорошо отзывался о моих опытах. Но важнее всего то, что это был на редкость задушевный и нефальшивый человек. И ещё важнее — рыбак. Мы долго по телефону и при поездках в город общались с Б. А. Чтобы он приехал, по возможности, с Завальнюком.
Они приехали где-то в середине сентября. Это было спонтанно. Редкий случай для этого времени: Амур поддал, Хомутина вышла из берегов, рыба по последней воде уходила, вентери не ловили, хотя расставлены были по кочке. Поставить сеть на быстрине не представлялось возможным, поставить в кочках — будешь неделю выбирать палки и траву. Вечерело, комар злобствовал. Но коли долгожданные гости прибыли, надо кормить: пройдя по берегу сколь мог, пособирал у соседей улов, прокатились с Машуком по кочкарнику — в вентерях пусто. Тем временем Егорыч и Леонид Андреевич общались. Живой классик был задумчив, даже, казалось, печален. Как заказывали. Егорыч сидел на стульчике, Завальнюк прилёг на мою куртку. Ещё с воды я увидел, как поэт неспешно перелистывал давно уже истёртые замусоленные страницы триллера «Рыжий», и порадовался за автора. Уверен, классик и пары моих строк не прочёл, разве где-нить в журнале, а тут такое внимание. Причалив, краем уха услышал уже финал их разговора:
- Послушай, Алексей, в начале литературной деятельности я как-то возразил опытному литератору по поводу его замечаний: «Но это было в жизни!» На что он ответил: «Если хочешь описывать, что было в жизни, — пиши мемуары. Если желаешь писать художественные произведения—пиши так, чтобы читатель тебе поверил. Чтобы твои мысли и убеждения входили в его голову плавно и незаметно. Я, как читатель, с десяток раз споткнулся, осилив несколько страниц. Литературоведу можно объяснять: мол, наваял эдак, потому что….. и для того чтобы….. Читателю это не надо. Плевать он хотел на дополнительные разъяснения. Читателю нужен увлекательный и понятный текст.
- Заставить человека задуматься, - вполне доброжелательно объяснял крутившемуся на стульчике и явно закипавшему Егорычу Андреевич, - трудно; но если удаётся, значит, есть талант. Так что….. — Леонид Андреевич искал и не находил такого положения, чтобы лежать на ватной куртке было удобно и не холодно. Искал и не находил. — Словом, похоже, зря ты «предъявил» вашему «Рыжему»…
Позднее доводилось не раз слышать и читать нечто подобное из уст разных людей. Но таких, кого можно было бы, не лукавя, назвать живыми классиками, среди них не было. Егорычу свезло. В другом случае это можно было бы назвать программой на творческую жизнь. Ведь некоторые, особенно из прозаиков, в пятьдесят только начинают. Но Егорыч этого не оценил.
От протоки стал наползать на берег холодный воздух. От ухи гости отказались. Посидели за разложенным столом, потыкали вилками в колбасную нарезку, привезённую из города гостями; её в ту пору не так-то просто было в магазине взять, нынешняя молодёжь в такое не поверит. Поднялся в воздух на кормёжку миллиард комаров, коих особенно много после дождя и на подъёме воды, и Борис Андреевич засобирался: «Да мы вообще планировали на мою родную Кузьму».
Стало как-то неловко. И Егорыч не скрывал разочарования; ему, очевидно, хотелось вступить с гостем в спор: «Может, обиделись, что рыбы не поймали? Так давай по деревне пособираем по холодильникам. Нашу же рыбу и соберём у людей. А потом вернём. Мы ведь ещё наловим».
Долгожданные гости не пробыли на берегу Хомутины и полдня. Я расстроился, но после спешного отъезда пытался шутить над Егорычем, ещё при гостях быстро набравшим норму: мол, ты заказывал задумчивого писателя, годящегося в пророки, вот и получил ровно такого. Чего тебе ещё? Требовательный Егорыч промолчал. Было похоже—на что-то злится.
Много позднее он сознался: показалось-де, что автор «Родьки» похож на директора их ремеслухи. От того беса горластому непоседе Лёшке Зенину доставалось больше других: неурочные работы, часто ночные, подзатыльники и пинки, щипки и болезненные обидные накручивания уха. Небольшой сборник стихов поэта, подаренный мной, критик Егорыч не оценил. Да и пытался ли вчитываться? А репродукции с картин писателя назвал не иначе, как бредом сумасшедших маляров. Словом, не простил поэту, что тот поразительно похож на ненавистного директора ремесленного училища. Походило это на месть. Может, рассчитывал, что поэт возьмётся издать «Рыжего» в Москве, да обломилось? И мы отдалились. Хотя продолжали нести вахту на протоке.
Произведение публиковалось в:
«АМУР. №15». Литературный альманах БГПУ