Унэдагнир
Пролог
Каждый, кто слышит голос, каждый, кто помнит свое имя,
каждый, кто перечисляет предметы в пределах единства, -
да познает историю Клио, сестры его Гао и Десятой Погибели.
Эхо мое, песня моя, горе мое – Унэдагнир.
Через века и сотни веков идет к вам – Унэдагнир.
Придет к вам один и с ним девять;
похитит вашу жизнь один и с ним девять;
или падет от вашей руки один и с ним девять.
Таков Унэдагнир.
Последняя речь. Долгий путь. Немеркнущий взгляд.
Отсутствие. Стремление. Обретение. Завершение.
Смех. Рыдания матерей. Таков Унэдагнир.
Море небес и облака среди волн – Унэдагнир.
Танец ветра, голос бури, веление сердца – Унэдагнир.
Чтобы увидеть меня, оглянись вокруг. Чтобы услышать, кто поведал слова и их значение, кто дал вещам имена, - встреться со всеведением своего разума.
Ничего не зная, объемли все взглядом.
Таков Унэдагнир. Такова твоя судьба. Таковы огненные строки жизни, что двойной спиралью ложатся во тьму молчания…
I
Когда дни похожи друг на друга, как два сентябрьских дождя, память постепенно засыпает. События следуют по кругу, словно подчиняясь кем-то установленному порядку, который кажется вечным и нерушимым, и незаметно жизнь начинает принимать решения за того, кто ею живет. Так рождается Судьба, и вместе с ней неизменно приходит ее несколько мрачноватый спутник по имени Рок. Люди, иначе их и не назовешь, часто думают, что их потомки непременно смогут обмануть эту молчаливую пару и, лишив ее власти, станут свободными и счастливыми, но, пребывая в вечном неведении относительно собственных дел, они сами отдают своих детей в надежные руки старухи-судьбы.
Вы спросите, откуда мне это известно? Ответить нетрудно. Хемра, Властитель Путей, Играющий Смертью, Вечный Провидец, был моим дедом. Я и сейчас часто вспоминаю его тяжелую ладонь, лежавшую на моем правом плече, когда я, будучи ребенком, сидел у его трона в огромном сумрачном зале Гилау Аратры. Это единственное, что осталось в моей памяти от того Некто, кем я был. Возможно, больше ничего и не было, и я по-прежнему сижу около дедовых ног, его стальные пальцы крепко держат меня за плечо, и, хотя мне не видно его лица, я знаю, что он улыбается.
Трудно поверить, но я никогда не видел улыбки Хемры, и в то же время все, что я когда-либо видел и знал, было его улыбкой…
Впрочем, один день был в моей жизни. Я полностью уверен в этом, потому что вся моя жизнь неведомым образом уместилась в тот промежуток между ночами. Когда он начался, я уже знал, что произойдет, потому что этот день уже был раньше, до того, как он настал; когда пришел вечер - я понял, что он останется навсегда, ибо этот день вместил будущее. И хотя в моем рассказе события и образы сменяют друг друга, как произносимые фразой слова, в действительности все происходит одновременно, подобно музыке, которая постоянно звучит в разных концах света: днем и ночью, и на призрачных крыльях рассвета, и сквозь пурпурные блики вечерних часов.
Слышите?
Глава 1
Начнем с замков. Это всегда забавно…
Гофман
Кон, почувствовав каким-то одному ему известным способом мое пробуждение, зашумел водой где-то на втором этаже и распахнул окна. Прохладные птицы утра наполнили его просторные залы и высокие галереи легким дыханием морского ветерка и обронили невидимые перья на радужное тепло каменных плит.
Этот замок стоит в проклятом месте. Вода здесь не течет вниз, а камни меняют свой цвет, минаи умирают в судорогах, истекая желто-белой жидкостью, а животные двигаются по кругу, пока не останавливаются навсегда. Комфортно на Восточном Берегу чувствуют себя только перерожденцы и я.
Моя ладонь вместе с сонным лучом восходящего солнца скользнула по гладким струям прохладных волос и остановилась как раз там, где их черные локоны превращаются в шелковистую рыжую шерсть. Кайм Желтый Хвост еще спала и, как всегда, во сне была золотисто-синей на ощупь. Наверное, ее душа охотилась: стройные мохнатые ножки то и дело подрагивали, полуоткрытые зеленые глаза, прикрытые прозрачной пленкой, высматривали какую-то дичь, а кокетливая верхняя губка изогнулась в плотоядной усмешке, обнажив длинные блестящие клыки.
Мне не хотелось прерывать ее увлекательное приключение и, нежно прикоснувшись губами к ее пушистому хвосту, обвившемуся вокруг моего локтя, я поднялся с ложа и подошел к угрюмой северной стене.
Повинуясь моему невысказанному желанию, замок распахнул ее огромным открытым окном, и в комнату вошел Океан. Он заполнил мой слух шумом прибоя, как всегда, пытаясь раздавить и уничтожить мое сознание и сделать меня своей частью. Так происходило каждое утро, но сегодня – в последний раз. Обычно я соревновался с прибоем, заполнявшим мои мысли, но теперь Океан, мой старый враг, казался мне частью меня самого. Так происходило всегда, когда я расставался с врагами.
Все в последний раз. Илу – тэль.
Сегодня откроется дорога в Серый Край, и я получу ответы на вопросы, которые задавал себе каждый миг: кем я был раньше? почему тай убивают онков? где ночью скрывается Солнце?
…Обо мне говорят: Клио, что пришел с Мерноха. Меня знают под множеством имен, лиц и гербов, но никому неведомо, кто я в действительности: человек, божество или игра случайного воображения.
Лишь сестра моя, девушка со странным именем Гао, знает обо мне больше, чем кто-либо другой, больше, чем известно мне самому. Я встретил ее не в таинственном лесу Фиал-Росс, не у колодца на перекрестке двух дорог, не в утробе матери. Я повстречал ее белой лилией с коричневым стеблем, повстречал в полутьме комнаты, отделанной под представления о средневековье и колдовстве, где она, отказавшись навек от любви, училась любить себе подобных.
- Что же произошло? – спросят некоторые.
- И стала Гао его вечной сестрой и утешительницей его сердца, и научила его быть другим, - ответьте некоторым.
С тех пор и повелось на трех ветрах Геллморфайна: никому неизвестно, кто я, Клио, сын Ката Нариэнтана, сына Хемры, Пришедший с Мерноха, что на Севере.
С той самой ночи трех вкушающих ведьм и не скажет никто с уверенностью на Островах Блаженных: кто он, Кордегран, сын Неро Гаиллата, сын Маас Сиреневый Плащ, Чужак с Рих Нуадгласс, что на Восходе.
Знают лишь, что враги они друг другу.
Бывает так: растут травы и цветут цветы в тени раскидистых скульптур a’la Микеланджело, чей-то взгляд отдыхает себе на узоре облаков, и вдруг – меняется направление ветра, и вместе с ним меняется мир. Стаи замерзших капель воды летят уже в другую сторону, цвета зримых поверхностей колеблются, и ты тоже невольно меняешь свой облик.
Так было и в тот закатный миг, когда на треугольник моей земли, минуя псевдовсевидящих стражей, вступил Ако, прозванный Гонцом за близость к ветру.
«Что в мыслях твоих?» – подумал я, наблюдая процесс его небесного приближения.
- Всех благ тебе, Клио! – распространилось в воздухе его приветствие. В уголках его глаз лежали лукавые старческие морщинки.
- Мир пути твоему, старец ветров, - молвил я в ответ. – Ты, как водится, лжешь, или вправду несешь мне доброе известие?
- Речь твоя выдает в тебе воина. Крепи мужество, ибо блага желаю тебе в грядущем сражении.
- Говори все, Ако, чтобы не умолкнуть навеки, - поторопил я Гонца, страдающего, как и положено сочинителю, припадками многословия.
- Долгой и отнюдь не легкой была моя дорога. А потому крайне немилосердно с твоей стороны принуждать старика к рассказу, даже не угостив его! – с пафосом воскликнул Ако, а его большие серые уши-крылья трагически обвисли. – Впрочем, когда ты был милосердным?
В ответ на его безнадежно-риторический вопрос я хлопнул в ладоши, и мои слуги вынесли из покосившегося Убежища Клио накрытый на две персоны стол, ломившийся от кушаний и вин, редких даже для Геллморфайна.
Я был более чем уверен, что Ако не стоило ни малейшего труда добраться до моего приюта, просто ему хотелось выпить за чужой счет.
Насытившись, старик глубоко вздохнул и начал свой рассказ.
- Слышал ли ты, Клио, что 150 оборотов назад каждый из Племени Глуан получил послание и богатый дар от Денерга?
- Не доводилось, - ответил Клио, ибо воистину не слышал о тех посланиях.
- В тех свитках Алый, Как Крыло Коня Нударга, призвал детей Маната к битве, к сражению, к подвигам ратным на равнине Нат-Бел Далга в последний летний рассвет в год правления Эфайтенренграс на троне Этергеры. Кого хитроумной лестью, кого богатой добычей, а кого и ужасающими угрозами пытался склонить Денерг к войне с Потомками Дайны да к завоеванию всех их земель: от Кетейры на востоке до Черных гор на западе, и от Развалин Хима на юге до Северных Пределов. Сразить Майнхора, истребить детей и слуг его, овладеть супругой его на его собственном ложе да рассеять Богов Серого Народа, так, чтобы изгнание и скорбь стали их вечным уделом, - вот какой была мечта Денерга. Подчинить все народы Анама воле своего Властелина, насытить плачем и воплями слух неистовой Нурны, зрелищем вороньей тризны, алой крови и изрубленной плоти героев порадовать ее взгляд, - вот каким было сокровенное желание его ледяного сердца, сердца, которому, чтобы не остыть навеки, всегда нужен огонь битвы.
Но Люди Глуан не поспешили на помощь к яростному, неукротимому, огненнокрылому Повелителю Цитадели Нар-Гембратон. Молчанием ответили они ему, ибо в те времена щедрую дань платили им народы Геамитталя, а Кочующие по Пути Альтенга были им поистине надежной защитой. Как низвергающийся в пропасть водопад, как сталкивающиеся с грохотом каменные глыбы, как кара Хемры, как молнии над Железными горами, - вот каковы были всесокрушающие герои, шедшие тем Путем. (Потому и говорится: не страшны лиходеи тем, чья дорога – Путь Альтенга, сына Рея, сына Фет Умор.)
В те годы случилось и другое событие, давшее зачин этой повести. Ибо не будь Печальной Судьбы Близнецов, - не пришел бы я сегодня к тебе, о Клио.
Когда понял Денерг, что не внемли его посланиям Люди Глуан, и что не будет на его стороне их войско в последний летний рассвет в год правления Эфайтенренграс на троне Этергеры в битве при Нат-Бел Далга, безмерно возросла его злоба. Как беснующаяся в море буря, не знал границ и пределов его гнев, так что все города Кешихарской земли, что лежит вокруг бастионов Нар-Гембратона, были сметены пламенным ветром, поля и пастбища превратились в пепелища, а все люди на три сотни лиг окрест погибли от ужаса, заслышав его душераздирающий рев.
Тогда надоумила его Владычица Нурна, как перехитрить Людей Глуан. Такое слово молвила Дочь Лжи, когда возлежали они с Денергом на их ложе в Покоях Двенадцати Снов в Нар-Гембратоне:
- О, мой супруг и повелитель! А не послать ли нам сына и дочь наших, близнецов Миль и Амиль, к Потомкам Дайны, в край Племени Глуан, чтобы поселились они среди их домов как пришельцы из Геамитталя, ибо повсюду известна дружба Людей Глуан с Детьми Прародителя Гина. Поселившись в их стране и вкусив их пищи, они обучатся их тайным знаниям и ремеслам: искусству сева и магии подземных вод, исцелений увечий души и тела и колдовству болотных духов. Сочетая их магические приемы и неведомые Глуан знания, Миль и Амиль смогут прославиться в том краю, и тогда каждый из правителей Моангалена рад будет сделать их своими названными сыном и дочерью, братом и сестрой.
А разве позволит честь Людям Глуан отказать в помощи и защите тем, с кем они породнились?
А говорила она так потому, что казалось ей мало: получать в жертву голубиц и цыплят летом да дохлых собак и кошек в День Всех Святых, и хотела она прибавить к этому плоды земли.
Подивился Денерг хитрости своей жены и, хотя вначале и посмеялся над ее речами, все же сделал так, как она сказала.
Прошел оборот.
Пахал как-то один из Людей Глуан небольшое поле меж пустошью Аргерлай и Кефским лесом, что у Черных гор, и вдруг видит: из туманного ущелья идут ему навстречу юноша и девушка дивные обликом, а с ними – огромный черный пес о трех лапах. (А потому был с ними этот пес, что они были слепы от рождения.)
- Кто вы и куда держите путь, дети? – спросил их пахарь, когда подошли они ближе.
- Санмейл и Груат – наши имена, - отвечала девушка, - а идем мы из Геамитталя через Форл, что на Инне, через Куалгамрон, да через Черные горы, чтобы отыскать и найти Людей Глуан.
- Зачем же ищете вы их в этом краю? – спросил пахарь. (То есть, зачем вы преодолели такой долгий путь и отнюдь не легкую дорогу, чтобы встретиться с Людьми Глуан?)
- Оттого ищем мы Племя Глуан, что надеемся обрести у них приют и пропитание, ибо прослышали мы о великой доброте и щедрости того народа, - молвил юноша.
- Чем же вы можете отплатить тем, кто вас приютит? – вопрошал их пахарь. – Ибо известно мне, что у каждого из Глуан есть свое ремесло, и не терпят они бездельников и нищих.
- Готовы мы исполнять любою работу в их селениях, лишь бы только научиться этим ремеслам и самим зарабатывать свой хлеб, - отвечала ему девушка кротко.
- Ответьте же мне еще на один вопрос, - обратился к ним пахарь, - что это за собака сопровождает вас?
- Когда мы были грудными детьми, птицы выклевали нам глаза, ибо не было у нас ни отца, ни матери, и никто не заботился о нас, - молвил юноша. – Только этот пес всегда был с нами: в холода он согревал нас своим теплом, когда мы были голодны, он приносил нам пищу.
Однако было ведомо пахарю, что нет в Геамиттале собак и нет среди Детей Прародителя Гина увечных. И понял он, что явились к нему порождения зла из-за Черных гор, и в тот же миг кинулся на него гигантский пес, заметив неверие в его глазах. Но разорвал его пахарь на семь частей и бросил их в чащу Кефского леса, где с тех пор появилось семь гиблых топей, прозванных Нин-Кумор.
- Так вы хотели познать силу земли и искусство сева! – закричал пахарь. – Я научу вас! – С этими словами он направил свою упряжку, в которой рядом с быками шли медведи, туске и другие дикие звери, прямо на прекрасных близнецов и разрубил их своим каменным плугом, так что куски внутренностей и раздробленные кости усеяли все поле.
Той ночью вырос там лес, который среди людей звался Эйнмерген, ибо росли в нем деревья без корней и листвы, питающиеся кровью случайных путников.
И обратился Миль (а именно он принял облик прекрасного юноши) в огромного черного скакуна Сайго. В беге обгонял он молнию и в бою один стоил тысячи воинов, а потому был заветной мечтой каждого героя. Тому, кто им владел, он всегда приносил победу в битве, но взамен забирал разум, а вскоре – и жизнь.
Амиль же превратилась в призрак прекрасной обнаженной женщины с лицом уродливой старухи, который с той поры летает над землей, оглашая ночную тьму безумным хохотом, и разжигает в человеческих сердцах злобу.
А тем пахарем, что погубил их, был, как говорят, сам Акайр, Рождающий Злаки.
Такова Печальная Судьба Близнецов.
Разгневался больше прежнего Денерг, узнав о том, что погубили Люди Глуан его детей, и понял, что не быть им союзниками в его борьбе с Майнхором.
И призвал Проливающий Кровь двух братьев своих Трагала и Наху, сыновей Смерти и Разрушения, и подвиг их собрать огромное войско и завоевать Верхний и Нижний Анам.
Воистину долгим был Совет Трех Черных Владык. Двадцать оборотов да еще три дня вели они беседу в пещерах и переходах Пятой Преисподней, ибо вошли они в нее накануне третьих Нал у истока Гра-Тегель, а вышли в ночь на зимнее солнцестояние в год правления Иглахора на побережье Решмахирона.
И молвил Наху, сын Гор Наора:
- Клянусь нашей матерью Смертью, что мои небесные всадники, феммоны и ор-феммоны, гайры и куастралы да еще девять раз по тысяче людей из Верхнего мира первыми придут на равнину Нат-Бел Далга в последний летний рассвет в год правления Эфайтенренграс в Этергере, чтобы в битве, сражении и поединке разбить рать Майнхора и сразить его самого!
И молвил Денерг, сын Кара Ндэнгина:
- Клянусь нашим отцом Ужасом, что приведу Стражей 4-х Преисподних, огненноголовых ненко и необузданных туске, Детей Хиске да еще пять раз по двадцать заклинателей из Хойзалы в последний летний рассвет в год правления Эфайтенренграс в Этергере, чтобы одним кровавым натиском истребить воинов Майнхора и Детей Маната!
Лишь Трагал Сирота из Хата, что на Юге, не спешил давать обеты и только молча улыбнулся, глядя во тьму своего сердца.
- Каково же будет твое войско, о Трагал? – спросили его братья.
- Ведомо мне, братья, что недолгим будет владычество Майнхора в Нижнем Анаме. Недолго процветать и Моангалену, ибо время запустения грядет.
Коротким будет наше ожидание, ибо близок конец Сатамнеха; при дверях кончина его, - пророчествовал Трагал. – Все источники иссякнут, и свет лун померкнет, и многие из людей ослепнут и лишатся разума. Уйдет благоденствие из Геамитталя, и Путь Альтенга опустеет, - ясно вижу! Только на свое оружие да на Серый Народ останется надеяться Племени Глуан, - ясно вижу! Смерть, голод и великое смятение – ясно вижу!
Вот тогда мы и сойдемся с Майнхором на равнине Нат-Бел Далга, братья. И приведу я с собой свои Полчища Смерти, тангров и других народов без меры, безумных латников Куна и лесных воинов Хата, магов Герда и сотни демонов, и будет с каждым из них столько мертвецов и прочей нечисти, сколько звезд на ночном небе, да волн в бушующем море, да листьев в лесу.
- Но и вы должны исполнить одно мое желание, - продолжал Трагал. – Есть у Клио, что с Мерноха, сестра; имя ей – Гао. До следующих Нал должна она быть в моей власти.
Так кончается Совет Владык Смерти и Пророчество Трагала. Слушай теперь повесть Похищение Гао.
Старик умолк и взял со стола кубок с вином. Но Клио не дал ему выпить: он вскочил на ноги, выбил из рук Гонца кубок и схватил его за горло, словно желая одним рывком сломать ему шею.
- Говори, что с ней?! – закричал я не своим голосом, так что лопнула фиолетовая завеса небес, и из образовавшейся прорехи с грохотом ударили три ветвистых молнии.
Губы у Ако затряслись, а лицо посерело от ужаса, когда он посмотрел на меня из-под кустистых бровей. Должно быть, облик мой действительно был ужасен, потому что от его высокопарности и напыщенности не осталось и следа.
- Не убивай меня! – закричал Гонец булькающим шепотом. – Пощади! Я всего лишь вестник!
- Что с Гао, старый сплетник?!
- Она у Трагала, о Клио, а кто может знать, где он сейчас: его царство принадлежит другому миру, - дрожащим голосом ответил Ако.
- Как раз в этот мир ты и отправишься, если не скажешь, кто тебя послал! – пригрозил я.
- Сам Гейн, Шестой Властитель Лагайны, послал меня к тебе с этой вестью, - отвечал Ако. – И он просил передать тебе, чтобы ты немедленно отправился в Верхний Анам и отыскал свой легендарный меч, ибо только древним оружием да зачарованным лезвием можно смирить гордыню Трагала, лишь письменами Афтона можно написать приговор Князю Погибели… - Старик явно вернулся в свою стихию и снова обрел уверенность в себе.
Но мне уже наскучили его витиеватые метафоры и заученные катахрезы, поэтому, предоставив Ако возможность закончить ужин в одиночестве, я ненавязчиво растворился в воздухе.
Никогда в жизни я так не спешил.
Глава 2
Кон всегда знал, каким должен быть мой облик в тот или иной день. Он все подбирал очень тщательно: время наших одиноких трапез и их меню, одежду, благовония, прическу Кайм и даже расположение пятен света на стенах.
Иногда мне приходит в голову, что его утонченная магия и изысканный вкус материализуют образы, таящиеся в моем собственном подсознании, что в этих милых композициях из шума моря, диковинных букетов, оттенков прикосновений и музыки взглядов проявляется память моего подлинного «я». Должно быть, и этот мерцающий клинок у меня на поясе, и взгляд серых глаз, что пронзает зеркало, и эта совершенная женщина-кошка рядом со мной, - все это было в той прежней жизни, откуда я пришел, все это – мысли того человека, которым я был, - думал я в те минуты, когда мой уставший от наслаждений мозг искал отдохновения в раздумьях.
Этот замок был поистине самой лучшей тюрьмой во Вселенной, ибо он был исполнением мечты. Вот только чьей?..
Но сегодня все будет иначе: никаких солнечных коктейлей и эстетствующих поединков с чудовищами под аккомпанемент ревущих ветров, никаких психологических пейзажей вечерней порой и эротических шахмат при свечах. Все это останется в прошлом.
Какой же изощренной ложью опутывал я свой разум! Каким же глупцом я был все эти… Сколько лет, сколько эр, сколько эпох длится мое забвение?
Я не знал этого. Поэтому я накинул поверх серой туники аляповатый пурпурный плащ, услужливо предложенный Коном, и не спеша направился к широкой гранитной лестнице, которая, огибая первый этаж замка, вела к Океану. Я всегда про себя называл ее Хвостом: то ли за изогнутую форму, то ли за цвет, напоминающий мех какого-то зверя.
Я уже преодолел большую половину лестницы и чувствовал себя почти освобожденным, когда мое сердце бесшумно, но насквозь пробил арбалетный болт ее взгляда. Я продолжал идти не оборачиваясь, но мне не нужно было оглядываться, чтобы увидеть, как Кайм в своем сиреневом халатике стоит, прислонившись к дверному косяку, и смотрит мне вслед. Как ее тонкие, покрытые рыжими волосками руки нервно теребят беспокойный хвост, вырвавшийся из-под полы, как ее бескрайние зеленые глаза, прорезанные вертикальными щелками зрачков, наполняются искрящимися слезами, и она падает на колени, словно карточный домик под ударом ветра, и, спрятав лицо в ладонях, плачет навзрыд, как в те мгновения, когда ее волосы рассыпались вокруг нас ароматными весенними ручьями, и она рыдала у меня на груди оглушенная похожим на шок наслаждением и просила быть с ней вечно.
«Могут ли сны страдать? Могут ли иллюзии плакать?» – думал я, продолжая спускаться. Я хорошо знал Кайм, ведь у меня были все основания полагать, что она тоже создана Коном. Она будет сутками оглашать залы и галереи душераздирающим мяуканьем, а когда поймет, что ее никто никогда не услышит, бросится вниз из окна самой высокой башни. Значит, такова воля Хемры.
«А не являюсь ли я сам порождением этого замка?» – подумал я, оставив позади последнюю ступеньку лестницы и бьющуюся в конвульсиях надежду на возвращение.
На сколько хватало глаз передо мной расстилалась равнина Матта Ги. Минаи не зря прозвали ее «Пустой»: они всегда сторонились этих проклятых мест, считая, что они служат убежищем для теней предков, и приходили сюда только для того, чтобы пополнить их число.
Лишь редкие пучки ржавой травы, торчащие между камней, нарушали мое уединение. Но я знал, что здесь есть и другие обитатели: серые лисы, живущие в подземных норах, птицы кру, забавно вращающиеся в полете, и множество змей с широчайшим спектром расцветок и характеров. Но меньше всего мне бы хотелось повстречать кадда, или хонга, как зовут их минаи. Днем они обычно спят, маскируясь под огромные каменные глыбы, и поэтому не опасны, зато ночью обладают скоростью голодного паука и силой тринадцати туске.
Внезапно у меня за спиной раздался оглушительный вой, в котором звучали копившиеся веками нечеловеческая тоска и одиночество. Я обернулся и увидел, что на берегу, у самой кромки прибоя, на том месте, где раньше возвышался мой замок, лежит огромная серая собака. У нее была длинная морда и стоящие торчком уши. Шея ее была неестественно вывернута, а все тело было исковеркано ожогами и громадными рваными ранами, сквозь которые белели раздробленные ребра. Глаза собаки были широко открыты, но жизнь уже покинула их, и недвижимый взгляд бесцельно зиял в пустоту.
И в этот миг лед, сковавший мою память, начал таять.
Так значит, замок не был моей тюрьмой, а я - его пленником! Как удобно было верить в то, что его разум – это та субстанция, из которой я возник и которая мной управляет. Как удобно было жить, не принимая никаких решений, всегда полагаться на чужую волю и не знать никакой ответственности. А он просто любил меня и до самого конца был верен моим желаниям.
Дождь сплошной пеленой укрыл все вокруг, а с небес тут и там свисали худые костлявые руки. Кариарей – вот кто назначил мне встречу на этом берегу. Я ждал его мучительно долго, на протяжении сотен лет храня готовность отразить любую атаку с любого направления.
Но он пришел внезапно, пришел, когда я уже перестал его ждать, и, конечно, напал на меня сзади.
Кон спас меня тогда. Он заметил демона первым и кинулся на него, чтобы принять на себя удар, предназначавшийся мне. Огненный цеп, унизанный шипами и лезвиями, будто огромная змея, обвился вокруг его тела, когда он прыгнул, и швырнул оземь. Мой пес скулил и визжал от боли, но был еще жив…
Я вспомнил тот поединок во всех подробностях: каждое движение, каждый взгляд, каждую мысль. Силы были равны, но время было на его стороне. Кариарею хотелось изнурить меня долгим боем. Он размахивал своим гигантским цепом, как кнутом, с громким гулом рассекающим воздух, и пытался ослепить меня своим ядовитым дождем. Мне пришлось прикрыть лицо плащом и полагаться только на магическое видение. И когда я почувствовал, что следующая атака станет для одного из нас последней, я ворвался в образовавшийся вокруг демона огненный круг и, приняв удар цепа свободной рукой, поразил неуловимую сущность Кариарея заклятием тайного имени. Мой меч полыхнул голубой молнией, рассекая его защитный покров, и груда зловонной плоти с шипением и скрежетом вырвалась в небытие.
Да, я хорошо помню: у меня был клинок, могучее заколдованное оружие. Но где он теперь?
Я понял, что должен найти этот меч во что б это ни стало.
Глава 3
Его звали его Ормал, что значит «мужская сила», но избегали упоминать это имя, ибо тысячи их предков отдали жизнь, чтобы умилостивить этого жестокого идола.
Фесурик «Языческие культы Менлайна»
Со временем все, даже самые высокие скалы превращаются в песок, но даже самая маленькая песчинка порой кажется человеку неприступной горой.
Когда под ногами хрустит мокрый песок и наступает предгрозовой сумрак, невольно приходят мысли о кристаллической решетке кремния и относительности.
Уже посыпались с неба тяжелые, словно градины, капли дождя, а каждый мой шаг все еще становился мыслью. Только в тот миг, когда гром ударил в свои электролитавры, и на небесную сцену весело ворвались молнии, я начал свой танец. Время исчезло, и, обходя разбросанные на берегу валуны, я плясал «Бой Дракона со Львом», когда в моей памяти появилось новое слово.
- Анор! Анор! – закричал я что было сил, вызывая на бой вселенную.
Я не знал, что значит этот фрагмент моего прошлого, но я был уверен, что это слово послано мне Хемрой. Возможно, это было имя или какое-то название, а может быть, слово из неведомого языка, на котором я когда-то говорил.
Океан снова был недоволен: длинные языки горячего прибоя, казалось, хотели поймать мои ноги и затянуть меня в густую жижу. Мокрый песок покрывал сплошной ковер из миллионов умирающих и разлагающихся микроорганизмов, который под дождем из воды и аммиака разлезался лохмотьями зловонной, светящейся пены. Тучи, похожие на мохнатых раздувшихся амеб, темно-синие, почти черные, будто они только что пообедали Кришной, заполнили все небо, сожрали беззащитное солнце, как стая голодных гиен – хромого олененка, и понеслись на юг, едва не задевая верхушки тянувшихся вдоль побережья дюн, которые под резкими порывами ветра тоже медленно перетекали в южном направлении.
Казалось, я иду против течения реки, которая увлекает за собой все вокруг: бурю, песок, Океан и что-то внутри меня самого. Но я продолжал весело разрезать шедшие мне навстречу волны пространства-времени, и их безграничная мощь становилась моей мощью, наполняя мое тело яростью и силой.
Мне понравилось это новое ощущение, и я засомневался, что сделать в первую очередь: воздвигнуть в центре Океана вулкан или разорвать на части грозовое небо. И то, и другое выглядело крайне соблазнительно, но сомневаться, как говаривал старик Декарт, - все-таки самое лучшее из того, на что способен человек. С другой стороны, было неочевидно, действует ли картезианская логика на этом берегу…
А потом, словно пенящийся горный поток, в озеро моих размышлений из неведомой дали рухнул крик, отменивший все, что было до него. Он прилетел с запада, из-за гряды дюн, перекрывая гнев грозы и шум бушующих волн, подобно почтовому голубю с затонувшего корабля.
Кричала женщина. Кричала долго, безысходно и жутко, срываясь на визг. Так кричат не от испуга, а от непрерывной невыносимой боли. Мне вспомнился пленник тарагай, которому мои наемники распороли живот и запустили туда желтых муравьев, - он кричал почти так же.
И я побежал. Так быстро, как только мог. И я знал, что мне не успеть. И я не успел.
Он был виден даже издалека: огромная туша мяса, тупая, как приклад, но смертельно опасная, словно холье. Ормала вообще очень трудно не узнать, потому что он один во Вселенной.
Горой багровой плоти, перетянутой канатами вздувшихся синих вен, каждая из которых была толщиной в мою руку, возвышался он в пологой ложбине между двумя дюнами. Его исполинский цилиндрический торс, опирающийся на короткие жирные лапы, на высоте трех метров переходил в толстый тупой конус, который, видимо, выполнял функции шеи, поскольку был увенчан маленькой, почти незаметной на фоне тела головой. Ни ушей, ни носа у Ормала не было, только два крошечных глаза поблескивали тусклым красным огнем, а прямо над ними в середине лысого лба зияло уродливое отверстие, с гудением всасывающее воздух.
У проблемы было две стороны: с одной – Ормал был разъярен, а значит, гораздо более маневрен, чем обычно; с другой – на мое счастье, он был занят, о чем свидетельствовал шум драки.
Однако когда я подбежал ближе, картина происходящего явилась мне во всем своем ужасе. От небольшого охотничьего отряда онков, который пришел сюда раньше меня, но тоже слишком поздно, осталось только два растерянных юноши, пытавшихся обороняться легкомысленными зазубренными острогами. Третий оставшийся в живых счастливчик, оставив поле боя, с поразительной скоростью удалялся в северном направлении. Метрах в шести от чудовища по песку очень медленно ползла худенькая истерзанная девушка. Она, будто ребенок, испугавшийся грома, плотно зажмурила глаза и мелко дрожала всем телом. Тянувшийся за ней кровавый след красноречиво говорил о том, что здесь произошло.
Пока левая рука Ормала увлеченно перекусывала предпоследнего охотника, который при этом отчаянно визжал, я подбежал к исполину сзади и, подобрав с земли одно из валявшихся копий, с разбегу вонзил его в лоснившуюся спину.
Ормал даже не обернулся, хотя широкий стальной наконечник дюймов на пять вошел в его тело. Впрочем, из него и так торчал добрый десяток обломков копий и стрел.
Дергаясь, как обломки сломанной заводной куклы, два обрубка несчастного охотника упали на мягкий песок, и жизнь их покинула, прервав затянувшиеся мучения. Гигант долго и тупо глядел на дело своих рук, игнорируя наскоки второго онка.
Обидно, когда на тебя не обращают внимания. Я вынул из ножен меч и с силой рубанул Ормала по ноге чуть выше белесой пятки, пытаясь перебить сухожилия.
Он, правда, не упал, как я надеялся, но хотя бы прореагировал. Резко развернувшись, урод выбросил вперед руку с клацнувшей пастью на конце.
Мне удалось увернуться, и я нанес удар по его бугристой от мышц конечности, целя в локоть, и отскочил назад.
Какое-то время Ормал с помощью крупиц мозга анализировал ситуацию. Это давалось ему с трудом: маленькие глазки почти вылезли из орбит, а угрюмые длиннозубые челюсти, которыми оканчивались его покрытые шипами руки, то широко раскрывались, то вновь захлопывались, истекая густой тягучей слюной.
Наконец, Ормал принял то единственное решение, которое он вообще мог принять, и бросился на меня, распахнув оба зубастых кулака.
Маневр его был достаточно предсказуем, поэтому я заранее отклонился в сторону, пропуская мимо правую пасть, и ткнул мечом разверстый зев левой. Из широкой раны хлынула темно-зеленая кровь, и челюсть заскулила, захлопнувшись так быстро, что я едва успел выдернуть клинок.
Бешено вращая мечом над головой и делая ложные выпады, я наступал на Ормала, прижимавшего к груди поврежденную руку. И тут произошло непредвиденное. Ормал отразил мой очередной удар раненой рукой, и из его правой пасти выскользнул извивающийся черный язык, который в одно мгновение опутал мою ногу. Небо и земля поменялись местами, я взмыл высоко под облака и вдруг ощутил сильнейший удар.
Когда я очнулся, первое, что я понял – что меча в моей руке нет. Я лежал на склоне дюны, наполовину зарывшись в песок, совершенно безоружный, а Ормал неумолимо приближался, тяжело перебирая своими неповоротливыми лапами. И хотя рта как такового у него не было, мне показалось, что он улыбается.
Видимо, я был без сознания несколько секунд, и от немедленной смерти меня спасла только смелость охотника онка, - его труп, пригвожденный к земле его собственной острогой, лежал неподалеку.
В надежде обмануть тупого великана я закрыл глаза и задержал дыхание. Но вскоре мое лицо обдало зловонным жаром, и, приоткрыв один глаз, я увидел прямо перед собой огромные желтые клыки, торчавшие в разные стороны и готовые растерзать меня на части.
- Да брось ты эту падаль, мой великан, иди ко мне! – произнес кто-то за спиной Ормала тоненьким сладким голоском. – Я хочу еще!
Непонятно чем, но урод услышал. Он обернулся и, не обращая больше на меня ни малейшего внимания, направился к девушке, чтобы продолжить свое внезапно прерванное развлечение. Молоденькая минайка делала все, чтобы хоть на несколько секунд отвлечь от меня исполина. Она, приподнявшись на локтях и пересиливая боль, смотрела на него томным взглядом и всячески пыталась изобразить сладострастие.
- Я жду! – многозначительно напомнила девушка, когда Ормал попытался обернуться.
Мысленно поблагодарив ее изобретательность, я вскочил на ноги и не помню как преодолел расстояние, отделявшее меня от лежавшего на песке меча. Сознание до конца так и не включилось, и мозг застилал красный туман, но теперь за него думал слепой инстинкт самосохранения. Тело словно само знало, что нужно делать.
Убедившись, что Ормал не заметил моего перемещения, я крадучись подошел к нему сзади и прыгнул, вложив в этот прыжок все оставшиеся силы.
Мой клинок по самую рукоять вошел в воронку, украшавшую голову исполина, и в небо ударил фонтан черной крови.
«Если теперь он не сдохнет, то сдохну я», - подумалось мне, пока мое обессилевшее тело катилось по песку.
Прошло несколько очень долгих секунд, пока импульс боли достиг того места, которым Ормал думал. И тогда он взревел, как целый цех гигантских машин, словно гибнущий в расцвете сил бронтозавр, будто оскопленный Кронос. Он рухнул на колени, и земля вздрогнула. Его кожа побледнела, как бумага, руки стали судорожно вгрызаться в песок, и рев, лопнув на низшей ноте, превратился в булькающий хрип.
Вдруг небо начало загадочным образом притягивать мою правую руку. Она самостоятельно поднималась все выше и выше, сжимаясь в кулак, и, казалось, вот-вот взорвется от невероятного напряжения, которое, подобно болезненной судороге, охватило ее от плеча до кончиков пальцев. И когда эта боль сделалась невыносимой, я выкрикнул единственное слово, пылавшее в моем мозгу:
- Анор!
В тот же миг моя рука бессильно упала на песок, а с неба, из самого сердца грозы в стальной крест на голове Ормала с оглушительным треском ударила молния. Так бумеранг Уары внезапно разрывает в клочья предрассветную тьму.
На мгновенье исполин превратился в яркий голубой факел, затем в башню из черной золы, которая перстом Люцифера какое-то время еще указывала на солнце, чтобы, наконец, рассыпаться в прах.
С трудом поднявшись на ноги, я подошел к распростертой на песке девушке и сел подле нее, положив себе на колени ее русую головку. В ее теле еще теплилась жизнь, но было ясно, что она потеряла слишком много крови. У нее, как у всех минаев, были раскосые волчьи глаза. В них еще угадывалась боль, но вскоре она уступила место какому-то отстраненному спокойствию.
- Поспи немного, - сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
- Теперь у племени никогда не будет удачной охоты, - еле слышно выговорили распухшие губы девушки.
- Будет. Я тебе обещаю.
Я закрыл рукой ее веки и улыбнулся. Хемра еще в детстве научил меня смеяться при виде смерти.
Глава 4
Фрагментарность, разорванность мышления –
один из основных симптомов шизофрении.
Большая посылка маленького силлогизма
Когда перемены, появляющиеся незаметно и неумолимо, уносят с собой оглавление твоей жизни, когда ты вдруг осознаешь тот неуловимый миг, что превращает весну в лето, легко можно почувствовать время: к нему можно прикоснуться открытой ладонью и ощутить как нить или струну текучего пламени, его можно принять в сознание даже поверхностью глаз и сотворить похожим на ветер. Если это удается, приходит незаметная радость…
Часто случается, что деревья вокруг взгляда надевают зеленые платьица и расцветают от любви и нежности солнца, а внутри тебя они уже встречают корой чистоту сентября, и пожелтевшая листва опадает на выпуклые плоскости, как письма из будущего. В такие мгновения тебя всегда окружает утро, и хотя рассвет ничем не отличается от заката, прокрученного в обратную сторону, хочется хранить знание о том, что это, конечно, розовые пальцы Эос снова, как и три тысячи лет назад, ласкают твое пробуждение.
Только Гао хотелось, чтобы боги ее обманули. Она мечтала о том, чтобы мертвенное молчание Фиал прохладными крыльями фиолетовых теней бережно сомкнуло ее веки и унесло прочь пульсирующую в висках бессонницу.
Снежно-белые кувшины алфенов разлетались осколками рядом с алыми тонкрами, чьи длинные хрупкие лепестки, казалось, вот-вот должны были взлететь в поднебесье вместе с фейерверками душистой желтой пыльцы. Солнечные лучи бесхитростно падали на тяжелые разомлевшие от горьковатого вина собственного аромата заросли сирени, не подозревая о том, какие причудливые тени они порождают своим светом. Пейзаж дополняли уходившие на юго-восток заснеженные горы, казавшиеся в кристальном воздухе ближе, чем они были в действительности, и чернеющая на горизонте траурная лента неведомого леса.
«Разве великолепие природы не прекраснейшая оправа для добытой им жемчужины?» – думал Трагал, пребывая в своем потустороннем мире, а быть может, и в саркастической усмешке читателя, и во мраке чернил…
Видимость полной свободы только подчеркивала безвыходное положение, в котором оказалась Гао. Она была в плену, но даже не знала, кто ее тюремщик.
Уснуть ей так и не удалось, но, к счастью, душная келья с багровыми отсветами на колеблющихся стенах растворилась вместе с ночными страхами, и теперь Гао казалось, что она находится в хрустальной ажурной беседке, окруженной лесом из цветов. Ее измученный тьмой взгляд искал отдохновения, медленно скользя по наполнявшим тюрьму красотам, но разум упрямо повторял, что все это – иллюзорно.
Волосы Гао в тот миг напоминали пепельную белизну перьев дулинтонского ворона, только что сразившегося с ястребом, а глаза сияли, словно два печальных аквамарина в бездонных озерах перламутра. Тарингар, Сенешаль Морей, называл ее «ожившей статуэткой, или Нефрит и Мрамор». Она никогда не знала, что такое нефрит и мрамор, но теперь, вспоминая это смешное прозвище, она улыбнулась и беззвучно заплакала.
Гао часто казалось, что ее тело не принадлежит ей. Оно было странного золотисто-коричневого цвета, и поэтому она любила белый шелк и розовый атлас, а Высокая Атрадея и ведьма Четвертой Ступени Леда Гест любила ее.
Дело в том, что однажды Эпикур основал свою школу в афинском саду, атомы отклонились в полете, и в мир явился случай, который и свел этих двух женщин. С тех пор, скажу я вам, даже смерть не могла их разлучить…
- Взгляни, какой необычный цветок, Гао, - сказала ведьма, протягивая пленнице ярко-розовый гетаналь с лепестками, покрытыми непонятной оранжевой бахромой. – Все редкое достойно внимания, не так ли?
- Да, Лести, но, если высоким редкое является как прекрасное, то низким оно всегда кажется уродливым, - отвечала Гао, вплетая истину в печаль, а умирающий гетаналь – в свои белокурые локоны.
- Поспи, милая. Эта ночь оставила на твоем лице след усталости. – Вишневые глаза Леды глядели на нее с сочувствием; ей хотелось выглядеть уверенной и бодрой, но и в ее взгляде прятался страх.
- Когда каждая минута длится век, многое начинаешь понимать, - молвила Гао. – Лишь теперь мне стало ясно, что жизнь и добро объединяют, а смерть и зло разделяют на части. Я только сейчас родилась, Лести, понимаешь?
- Конечно. Ты рождена благодаря смерти и разрушению, как и любая другая часть множества вещей, - напомнила ей ведьма.
- Ты права, я долго была вещью, - задумчиво кивнула Гао. – Пока не узнала, что такое наслаждение и боль…
Не обращая внимания на ее слова, Леда уложила ее на устилавшие пол ковры и подушки и окутала исходившим от нее ароматом фиалок и нежностью.
- …пока не поняла, что они приходят только вместе… - Гао откинула назад отяжелевшую от бессонницы голову, позволяя ведьме целовать ее полуоткрытые коралловые губы, подбородок и лебединую шею. - …и называются жизнью… - Руки Гао освободили Леду от ненужной туники и легли ей на плечи, а стройные хрупкие ноги оплели ее бедра, с наслаждением прижимаясь к горячей коже.
- Ты рождена новой, чтобы дарить миру новое счастье! – шептала Леда, лаская губами волосы девушки. – Не уходи назад, милая! Не возвращайся! Не уходи!
- Раньше, еще когда меня не было, я боялась, что кто-нибудь сможет прочесть мои мысли, - продолжала Гао. Ее пальцы приподняли тяжелые черные локоны Леды и стали медленно рисовать на коже замысловатую вязь, лаская теплую ложбинку между лопатками. Наконец, ее ладонь, опускаясь все ниже, наткнулась на досадное препятствие и развязала кожаную тесьму голубой ленты-строфии. Но волнующее путешествие продолжалось, и вскоре ведьма ощутила, как острые коготки покалывают ее поясницу. - …А теперь я хочу, чтобы ты знала все мои самые тайные желания… - Их взгляды встретились, и Гао показалось, что она сошла с ума. Но теперь ей было все равно, и она с радостью осталась в плену этого огненного взгляда, который видел ее ВСЮ, взгляда, превратившего ее совершенный разум в пространство безграничной свободы.
Она закрыла глаза и почувствовала, как два жадных гетаналя обвивают ее тело своими горячими упругими стеблями, их блестящие острые шипы вонзаются ей в спину и бедра, а хищно раскрытые цветы накрывают ее обнаженные груди, похожие на две капли расплавленного золота. И отдалась им, как рабыня.
- Все благо и зло всех миров – это Ты!.. – выдохнула Леда, ощущая нарастающий в каждой клетке ее тела восторг.
…моложавый человек с незаметным лицом, одетый в потертый джинсовый костюм, еще какое-то время с улыбкой смотрел на свой янтарный перстень, а затем спрятал руку в карман брюк и беспокойным взглядом окинул окружающее пространство.
В четвертом часу пополудни люди, заполнявшие центральную улицу и скромную площадь провинциального города, не замечали, как густой покров пыли на асфальте превращается в пепел. Лишь немногие могут обнаружить изменения, толпа этого сделать не в силах. Зато она может с легкостью растерзать любого, кто на нее не похож.
Человек с незаметным лицом надел темные очки. Он знал это лучше, чем кто-либо другой. Поэтому его облик ничем не бросался в глаза, и даже встретив его десятки раз, вы бы не узнали его и не встретились с ним взглядом. Он всегда носил маску. Даже его слуги, а их было множество, никогда не видели его лица. Пытаясь казаться тщеславным, он объяснял им, что оно слишком ужасно, и всякий, увидевший его, непременно погибнет, но истинная причина была иной.
Пританцовывая под шумную и безвкусную музыку и улыбаясь хорошеньким девушкам, он подошел к киоску, купил одну из тех газет, которые призваны лишь заполнить чье-нибудь праздное ожидание, и расположился на плетеном стуле в открытом кафе, оглядывая многолюдную набережную.
Его тонкие пальцы вынули из кармана помятую сигарету, самоуверенно щелкнули зажигалкой и принялись от нечего делать выстукивать на грязном пластиковом столике некую жизнеутверждающую мелодию Игоря Крутого.
Сигарета была выкурена, а газета уже покоилась в урне, когда ветер с реки дохнул холодом, и за столик присел черноволосый и худощавый субъект – почти юноша – в щеголеватом и в то же время подчеркнуто строгом темно-коричневом английском костюме. Уверенный и нагловатый взгляд его маленьких восточных глаз, казалось, подмечал каждую мелочь, пытливо оглядывая вселенную сквозь мощные линзы пуленепробиваемых очков. Мало кто знал, что их изящная костяная оправа была сделана из ребер девственниц. Среди его предков были кочевники и торговцы, и хотя он не хотел быть похожим на них, память крови все время заставляла его что-то искать. Но даже когда это нечто выглядело неведомым и даже таинственным, при ближайшем рассмотрении оно всегда оказывалось его собственной выгодой.
- Ну, ты звал меня? – нетерпеливо спросил юноша, заказав кофе.
- Конечно. Ты не ошибся, Противящийся, я ждал именно тебя, - спокойно, почти бесцветным голосом ответил наш старый знакомый. – Пора положить конец разногласиям и всеобщей ненависти, что царят среди людей. Нужно выступить единой силой и, прежде всего, разбить Герцога и его свиту.
- Тебе снова не дает покоя его высокомерие и чванливая праведность?
- Он переходит все границы. Но это не главное – главное то, что в эпоху безвластия и разобщенности время будет сражаться на стороне стабильности и силы – на нашей стороне.
- Ты прав. Арнгира удастся привлечь, - согласился юноша с ироничной усмешкой. – Даже круг мира и спокойствия… - Противящийся сделал паузу, принимая чашку кофе из рук симпатичной прыщавой официантки, и долгим взглядом проводил ее шею. Затем сглотнул, помешал кофе ложечкой и продолжил: - Даже короткий период мира повергает тебя в вечный сон.
- Что ж, я не единственный. В пантеоне много других сил, - ответил человек с незаметным лицом и полюбовался на свой переливающийся светом перстень.
- Она хороша. Ты уже овладел ей? Или это - просто вызов?
- Пришло время, которого мы ждали, - оставив вопрос без ответа, продолжал человек с незаметным лицом, - все предыдущие эпохи были всего лишь репетицией грядущей битвы. Сейчас, когда мы сильны как никогда, пришла пора объединить мир.
- Ты всегда слишком увлекаешься своими планами, - возразил Противящийся, - и тебя почти не хватает на действия. К тому же, ты привык к власти, и я не понимаю, как ты убережешь «объединенный» мир от гангрены сепаратизма. История хорошо знает нас, а мы хорошо знакомы с историей. – Юноша помолчал, прихлебывая кофе. - Не знаю, нужно ли мне это… Но в любом случае спасибо за информацию.
- Предательство – твоя профессия, но знай: если твои Неупокоенные не пойдут под нашими знаменами, это будет твое последнее предательство.
- Ты бы лучше следил за делами Герцога, чем угрожать мне – твоему самому преданному союзнику, - лицо Противящегося в мгновение ока сделалось почти подобострастным. – Разве государства не объединяются? Где были вы с братом все эти века?
- Человеческий сброд можно не брать в расчет. Маргиналы любят войну, и большинство из них, когда настанет срок, побежит за нами, как дворняжки за мясником. Помни, что за моей спиной десятки народов. Денерг, конечно, непостоянен, и на него сильно влияет жена, но, пока он верит в то, что успех предприятия в его руках, ему можно верить.
- Ну-ну, знаю я этих Детей Хэруэля, рожденных в год Семи Смертей, - насмешливо произнес Противящийся. – Ладно, нам по пути.
Всем своим видом он показывал, что сделал собеседнику большое одолжение.
- Счет, пожалуйста!
Расплачиваясь с официанткой, юноша поинтересовался, какая у нее группа крови и записал на салфетке свой телефон, отчего ее страдающие угревой сыпью ланиты покрылись алым румянцем.
Покинув кафе, двое мужчин отправились навстречу вечеру, обсуждая общие планы, но не говоря ни одного правдивого слова.
|