Билеты по дешёвке
Я давно слышал это слово — «папье-маше». Только не понимал, что оно означает. Папье-маше... Похоже на «папе Маше». Что за папа Маша такой?
Так и жил, не зная, и дожил до пятого класса.
И вот мне попалась книга про то, как самому сделать кукольный театр. Главное в театре—куклы. Они должны вертеть головой и махать руками, как живые люди, иначе будет не театр, а горе луковое.
Оказалось, что такая кукла устроена просто. Я прочитал все объяснения в книжке и сразу стал мастерить куклу. Петрушку. Неужели, думаю, получится?
Вылепил из пластилина человеческую головку. Длинный нос загнул кверху, чтобы все со смеху лопнули.
Мелко нарвал бумажек - целую кучу. Взял клей и облепил бумажками всю пластилиновую головку. Слоёв десять или пятнадцать налепил. Головка стала некрасивая: какая-то унылая и слепая. Пришлось терпеть и ждать, когда клей просохнет. А вы тоже потерпите, и тогда узнаете, что такое папье-маше. Если, конечно, не знаете.
Вот клей высох. И я острым ножом разрезал головку пополам. Еле-еле разрезал: бумажки затвердели и покрыли пластилин прочной толстой коркой. Пластилин я выковырял, а потом обе половинки, как две пустые скорлупки, опять склеил.
Нарисовал, где нужно, синие глаза, брови, как две чёрные пиявки, и широкий рот в улыбке. Розовой краской закрасил нос и щёки. Получилась голова с лицом. И я надел эту голову, как на шею, на свой указательный палец.
Пошевелил пальцем-шеей - и даже дух захватило: голова кивнула мне! Она смеялась!
Повёл пальцем вправо-влево - и Петрушка мой покачал головой: вправо-влево! Вернее, не Петрушка покачал головой, а голова покачала головой. Ведь пока была одна только лысая голова.
Зато какая! Из папье-маше!
Потому что бумага, склеенная во много слоёв, -это и есть папье-маше...
Голова Петрушки была прочной, как пластмассовая, и сверкала от клея праздничным блеском. Прямо как из магазина голова. Пальцем щёлкнешь - гудит. Папье-маше!..
Тут к нам зашёл Генка Рыжкин. Я быстренько спрятал своё изделие.
- В кино идёшь? — спросил Генка.
— Что кино! — говорю. — У меня есть одна штука — это да!
- Покажи!
- Нетушки! - говорю. - Вечером покажу.
- Ладно, ладно! - заныл Генка.
Я еле дождался, пока он уйдёт. И снова за работу -всё по книжке. Надёргал из отцова полушубка шерсти и наклеил на голову Петрушки волосы, а сверху надел колпачок, сшитый из красной тряпочки.
Потом сшил маленькие белые рукавички - и опять насадил Петруш-кину голову на свой указательный палец. На большой палец натянул одну рукавичку, на средний -другую.
Свёл эти два пальца вместе - и Петрушка хлопнул рукавичками. Как в ладоши хлопнул! Давай, мол, дальше!
Из лоскутка ткани, найденного в маминых швейных принадлежностях, я сшил пёстрый балахончик и приодел куклу: то есть просто сунул в этот бала-хончик свою руку. Палец-шею - в воротник, пальцы-руки — в рукава. Готово!..
Целый вечер мы с Генкой Рыжкиным по очереди надевали Петрушку на руку. Кукла разводила руками, чесала затылок и хлопала себя по животу. Мы со смеху помирали.
А уж болтал Петрушка без умолку. То моим голосом, то Генкиным. Правда, ничего умного он не сказал. Зато он и пищал, и орал, и хохотал, квакал, мяукал, рычал, как тигр, и даже гнусаво изъяснялся на неизвестном иностранном языке. У него была тысяча голосов—не меньше.
И вдруг все эти голоса пропали.
Петрушка стал и говорить, и кричать на один лад— тускло и сипло, как дед Пересунько, который у нас в школе истопником работал: печки углём топил.
Отложили куклу в сторону.
— Горло заболело! — просипел Генка голосом деда Пересунько.
— И у меня! — просипел я тем же голосом.
Так мы и стали разговаривать — одним голосом на двоих. Вы бы подумали, наверное, что мы с Генкой только разеваем рты, машем руками и прыгаем по комнате, а говорит за нас обоих дед Пересунько, который где-то спрятался.
«Ххы-сс! — сипел невидимый дед. — Давай много кукол наделаем, а?»—И будто бы сам себе отвечал: «Кхы-кхы-сс!.. Давай!» — «И устроим театр!..» — «Ага! Позовём малышню и покажем какую-нибудь сказку, точно?..» — «И билеты будем продавать... Ххы-сс! По десять копеек за билет!»
Тут мы перестали махать руками, а дедовский голос неуверенно прокряхтел:
«Кхы-кхы! Деньги, что ли, брать за представление? Что мы, хапуги какие?..»
Мы постояли, обдумывая этот вопрос. Потом снова забегали по комнате, а спрятанный истопник оживился:
«Ых-хы! Мы же по дешёвке! — сипло рассуждал он.
— Десять копеек за билет—подумаешь!»
- «По дешёвке? Хм!» —«Конечно! Зато мороженого купим. А то мать зимой не даёт денег на мороженое». — «Ых-хы! Слиное». — «Ых-хы! Сливочного?» — «Можно и эскимо...»
В комнату вошла моя мама н сказала, что пора спать. Мы с Генкой надулись, а дед-невидимка заканючил: «Ххы-сс! Неохо-ота!» Но унего этот номер не прошёл.
На другой день горло у меня прочистилось, и у Генки тоже. После уроков он пришёл к нам домой с тоненькой книжкой русских народных сказок. Мы её полистали и решили поставить в нашем кукольном театре сказку «Лиса, Заяц и Петух».
За входной билет—десять копеек.
Генка сшил для Лисы из оранжевой тряпочки балахон с двумя рукавами-лапками, а я сделал из папье-маше лисью голову.
- Что-то у неё морда не очень лисья, - сказал Генка. - Раздутая какая-то.
- Слишком много бумажек налепил! — вздохнул я.
- А может, она за другого зверя сойдёт?
Мы стали гадать, на кого похожа наша Лиса.
- Леопард не леопард, - задумчиво сказал Генка.
- Бегемот не бегемот, - сказал я.
- Индюк не индюк, - сказал Генка.
- Ну уж индюк! — я обиделся. — Видно ведь, что зверь, а не птица!
- Ладно, покрась её в рыжий цвет - тогда посмотрим, - сказал Генка.
Я покрасил. От рыжей краски морда стала ещё загадочней. Хотя, если отойти подальше, то вроде и похоже на Лису. Мы хорошенько подумали и решили: ничего, зрители разберутся, что это Лиса. Передние ряды, может, и не разберутся, а задние - издалека - разберутся. И тогда задние объяснят впереди сидящим, какой это зверь. И будет порядок.
- А я уже пригласил зрителей, - сообщил Генка. -Придут в воскресенье, к шести часам вечера.
- А успеем? - встревожился я. - Завтра уже суббота! Надо сделать и Зайца, и Петуха с косой, и заячью избушку.
- Подумаешь! Завтра сделаем, а в воскресенье отрепетируем.
Но в субботу Генкина мать нашла в его дневнике две двойки, и Генка весь субботний ветер крутился и хныкал вокруг задачника по арифметике. А к моему отцу вечером пришёл сосед и так интересно рассказывал про свою умную охотничью собаку, что о куклах я вспомнил слишком поздно.
В воскресенье утром Витька Филатов позвал нас в овраги за городом — там ребята на крутом спуске новый лыжный трамплин обкатали. Мы отказались.
- Струсили! - Витька обрадовался, сплюнул сквозь зубы: — Ц-цык!.. Трамплинчик-то — будь здоров!
Пришлось пойти, чтобы он не радовался, и, хоть поначалу и страшновато было, съехать с трамплина раз, другой... десятый….. Когда у меня рука в дырявой варежке закоченела, я ахнул:
- А куклы-то?..
Лыжи под мышки — и побежали к нам домой. Вот тебе на! Скоро вечер, а ни Зайца с избушкой, ни Петуха с косой...
- Надо взять другую сказку про Лису, - предложил я, когда мы дома немного отогрелись и перекусили.
— Чтобы кукол в ней поменьше было.
Схватили книжку сказок, начали листать.
- Вот—«Лиса и Журавль»! — Генка ткнул пальцем в страницу.
- Точно!.. Лиса есть, а Журавля из картона вырежем. Ура?
- Ура!
Мои родители ушли в гости, а мы занялись устройством театра.
Поперёк комнаты натянули синюю простыню, как ширму. Генка спрятался за неё и высунул сверху Петрушку. А я выключил верхнюю лампочку, включил настольную — и направил её свет на куклу.
- Вотэтода-а!..
В лучах настольной лампы выцветшая, унылая простыня вдруг засинела во весь дух, как вечернее небо. А над ней вертелся Петрушка в красном колпачке и весь сверкал как-то по-новому, сказочно. Я даже заробел перед ним, словно перед настоящим артистом!
Мы с Генкой стали по очереди любоваться ширмой и куклой, и спохватились, только когда пришёл первый зритель.
Это была толстая Лора из детсада. Она, пыхтя, достала из кармана пальто десять копеек и купила у Генки билет, который Генка тут же сделал - написал на бумажке: «Билет 10 коп.». Я кинулся собирать все стулья, табуретки и скамеечки, какие были в кухне и в обеих комнатах, и мы расставили их перед ширмой в три ряда. Лора сняла пальто, потом села на маленький стульчик в переднем ряду и вытащила из кармана печенюшку.
Мы заторопились. Я стал вырезать из картона Журавля и ёлку, которая требовалась для декорации: чтобы видно было, что сказочное действие проходит в лесу. А Генка спешно готовил билеты. Лора спокойно пыхтела и только изредка объявляла:
— Вторую печенюшку съева! (Вместо «л» у неё получалось «в»).
Пришла Ленка Тихомирова из третьего «А», а с нею два младших брата. Братики Тихомировы были народ дисциплинированный. Они так внимательно таращили глаза на простыню, что озадачили этим толстую Лору. Лора перестала пыхтеть и тоже пристально оглядела голую ширму. Громко вздохнула:
— Четвёртую печенюшку съева!..
На пятой печенюшке явилась Зинка-первоклассница, а на седьмой - Женька Карасик с маленьким Мишей.
У Лоры, наверное, было ещё много печенюшек. Но остальная публика скучала.
— Покажи им Петрушку, — шепнул я Генке. — А я ёлку дорисую.
Публика замерла, когда в полутёмной комнате над освещённой ширмой появился великолепный Петрушка. Он бойко, как дятел, повернулся туда-сюда... И вдруг пробормотал дрожащим, испуганным голосом:
— Зд-д-равствуйте!
Все охотно ответили ему. Приветливый приём успокоил Петрушку. Он почесал затылок, хлопнул себя по животу и захихикал.
Публика залпом засмеялась, захлопала в ладоши. Карасик крикнул:
— Вы что, точно сами его сделали?
— А ты думал! — заорал из-за ширмы довольный Генка.
Я метнулся к столу — дорисовывать ёлку. У меня уши горели. «Понравилось! — думал я.—Им понравилось!» А Петрушка прыгал и трещал:
— Меня зовут Петрушка. Понятно?
Ему ответили, что понятно. Он попрыгал, соображая, что ещё сказать.
- Ну а вас как зовут?
Зрители молчали: они не поняли, кого именно кукла спрашивает. Генка выглянул из-за ширмы и снова спрятался, направив Петрушкину руку на Лору.
- Ты, толстая! - запищал Петрушка. - Как тебя звать?
- Ы-ы! - заревела Лора мощным голосом. - Чего он дразнится?
- Я не дразнюсь, - растерянно высунулся Генка. —Ага! Ты сказав, я товстая!
- А что, нет?
- Я не товстая, я повная! - обиженно пояснила Лора.
Генка спрятался, а Петрушка чирикнул:
- Ты, полная! Как твоё имя?
- Вора! - ответила Лора и успокоилась. Потом Петрушка квакал, говорил на неизвестных языках, хватал руками Генку за нос и бил его по щекам. Публика хохотала, как в кинозале.
А я вертелся у стола с кисточкой в руке - и вдруг обнаружил, что вместо ёлки раскрашиваю в зелёный цвет Журавля. Схватился за голову - да поздно. Картонный Журавль с одного боку был, как положено, белый, а с другого — зелёный, как попугай.
«Ладно, - думаю, - покажем его одним боком!»
Мы объявили перерыв и стали готовиться к представлению.
Вполголоса посовещались за ширмой и решили так: Генка высунет Петрушку и будет вслух читать по книжке сказку, как будто её Петрушка рассказывает. А я буду водить Лису и Журавля и говорить их слова. Слова-то все были известные, мы эту коротенькую сказку почти наизусть знали.
- Начинаем представление! - И Петрушка поклонился публике.
Неожиданно Петрушкина голова свалилась с Ген-киного пальца и упала к ногам зрителей.
- Ого! — удивились все.
- Под мой стув упава! - сообщила Лора.
Пока неповоротливая Лора шарила под стулом, растерявшийся Генка топтался с поднятой рукой, и из Петрушкиного воротника торчал Генкин палец, украшенный чернильным пятном.
- А палец грязный! - сказала первоклассница Зинка.
- Правда, хоть бы руки вымыл, — зашипел я.
- Это не грязь, а чернила, - ответил шёпотом Генка. — Ты же знаешь, что чернила только летом отмываются!
Наконец Петрушке вернули голову, и он смог объявить:
- Смотрите сказку «Лиса и Журавль»!
- Фи! - тотчас подал голос Женька Карасик. - Мы эту сказку ещё в первом классе изучали!
Ох, зловредный!.. Карасик - это его прозвище, а фамилия-Герасимов: Герасик-Карасик... Но по характеру он не карасик, а зубастый щурёнок. Надо было бы сказать ему, чтобы он сидел и помалкивал, но мы стерпели. Мы сами понимали, что все знают эту сказку. Там сначала Журавль у Лисы обедал, а потом Лиса у него обедала. Вот и всё действие.
Ну да что уж теперь. Начали мы показывать свою короткую и всем известную сказку: другую-то не приготовили!
- «Подружились Лиса с Журавлём!» - громко проговорил Петрушка.
Я поднял над ширмой Лису и Журавля. И тут мы с Генкой узнали, на какого зверя похожа наша Лиса.
- Чушка! — долетел к нам за ширму радостный голос маленького Миши. — Рыжая чушка!
- Это не чушка, дети! -растерянно объяснил Петрушка. — Это Лисичка-сестричка.
- Чушка! — упрямо сказал Миша.
- Цюска! - проворковали братики Тихомировы.
Генка зашептал мне: «А правда! Не леопард и не индюк, а свинья! Хи-хи!»
- Да ну тебя! - обозлился я. - Давай дальше!
- «Лиса наварила каши, размазала по тарелке и потчует Журавля...» — И Генка толкнул меня локтем:
— Слова! Лисицыны слова говори! Я завопил:
— «Кушай, куманёк, кушай, дорогой!» — И стал тыкать журавлиным клювом в фарфоровое блюдечко, которое высунул над ширмой Генка.
Картонный журавль от усердия погнул свой клюв, но остался голодным. Тогда он развернулся к публике своим зелёным боком и пошёл прочь от Лисы.
— Чего это он зелёным стал? — ехидно поинтересовался Карасик.
Я ойкнул, опять развернул Журавля и стал пятить его от блюдечка задом.
— А он с голоду позеленел! — не растерявшись, крикнул Петрушка и похлопал себя по животу. Карасик озадаченно умолк.
Настала очередь Лисы идти к Журавлю на обед. Сказочный Журавль, как известно, угощал её из кувшина с узким горлышком. У нас такого кувшина не было. Но мы сообразили, как нам быть. И наш картонный Журавль оказался ещё хитрее того, что в сказке. Он налил Лисе окрошку во флакон из-под одеколона «Кармен»!
Лиса попыталась просунуть свою раздутую морду в узенькое горлышко флакона. Вы, конечно, представляете, какое это было безнадежное занятие!..
— Чушка одеколон нюхает! — изумился маленький Миша.
Я почувствовал, что краснею. Карасик захохотал дурным голосом. И все тоже засмеялись. Потом я услышал, как Ленка Тихомирова одёрнула Карасика:
— Женька, перестань!
Это она нам посочувствовала. Скажите, пожалуйста! Больно нужно нам было её сочувствие!
А всё-таки мы поняли: сказка провалилась. Стало досадно и стыдно.
- «С тех пор у Лисы с Журавлём и дружба врозь!» — буркнул Петрушка.
- И всё, что ли? — удивлённо протянули зрители. — Ма-ало!..
Когда гости ушли, мы убрали ширму-простыню, вернули стулья и табуретки на их прежние места.
- Ерундово получилась сказка! — уныло сказал Генка.
- Конечно. Надо было готовиться, а мы как? С бухты-барахты!
Мы замолчали, повесив головы. Не хотелось ни о чём говорить.
Потом Генка оживился:
- А Петрушка всем понравился! —Вот хохоту было! — подхватил я.
- И в ладоши хлопали. Долго. Точно же, долго?
- Ну! - кивнул я. - Карасик даже рот разинул: не поверил, что всё это мы сами сделали.
- А Лиса-то? Ха-ха!.. Чушка!..
Мы повеселели. Ничего, что сказка провалилась! Зато все посмеялись. И зрители, и мы сами... Разве это плохо? Мы же не артисты какие. Мы же не настоящий театр!..
Вдруг Генка полез в карман и высыпал на стол горсть мелочи. Я сначала не понял, в чём дело, а потом вспомнил: это же наша выручка от продажи билетов!
«Воттебена! -подумаля. -Не артисты и не театр, а денежки-то взяли».
- Считай, — сказал Генка.
- Сам не можешь? - Что-то мне не хотелось считать. Генка хмыкнул, посмотрел на меня, на монетки. Стал их перебирать.
- Семьдесят копеек, - сказал он. - Семь раз в кино сходить. А если вдвоём, то по три с половиной раза.
— Как это ты полраза сходишь?
- Ну, добавим по пятаку—и четвёртый раз по целому разу сходим.
- А мороженое?
- Да! - вспомнил Генка. - Так... Мороженого выйдет пять порций. Тебе две с половиной и мне две с половиной.
— Ладно, — сказал я.
Но Генка подумал - и опять начал считать. Шевелил губами, хмурился и наконец сказал:
- А если на всех разделить - на нас двоих да на семерых зрителей, то вышло бы каждому по полпорции.
Он опять хмыкнул и замолчал. Мы сидели и смотрели на наши копейки.
- Может, так и разделим - на всех? - неуверенно предложил Генка.
- Ха! - сказал я. - Хватился теперь! Что ты, будешь бегать по полстаканчика разносить?
- Чего бы это я бегал! - Генка надул губы.
На другой день мы сидели в саду на лавочке и ели мороженое. Было холодно. На лавке лежал толстый слой снега. Мороженого не очень-то хотелось. Но мы, шмыгая носами, кое-как его доели: не выбрасывать же.
Мы потом всем рассказывали про наше кукольное представление.
А про мороженое не рассказывали. Ни я, ни Генка.
Потому что, когда собирается много людей и все веселятся—про такое всегда интересно рассказать.
А когда потом двое сидят да едят—кому это интересно?
1973
Произведение публиковалось в:
«АМУР. №15». Литературный альманах БГПУ. Благовещенск: 2016