Дегенеративные процессы
Это о старости и обо мне. Старость по определению уважаемого человека и крутого медицинского спеца Александра Платонова — это тотальные дегенеративные процессы организма, обусловленные возрастными особенностями. Это обо мне, но мне всего пятьдесят. Пятьдесят лет — это ведь далеко не старость, правда? Тогда почему у меня дегенеративные процессы налицо? Явно ослабла память (резко прогрессирующий склероз?), хандрят почки, печень (изрядно выпил некачественного алкоголя? Да и качественный — явление ущербное, как любой алкоголь. Согласны? Отсюда все болячки, мне кажется). Болит поясница (иногда не просто, а очень сложно — до состояния лёжа); постоянно ноет затылок, и в эти годы я практически не могу продуктивно разговаривать по телефону, держать внимание в диалоге, не могу долго сидеть за компьютером; в столь же постоянном режиме ноют суставы; вдруг, откуда ни возьмись, образовалась мерцательная аритмия и пропала возможность скорости (разумеется, пешей), а в этой связи появились лишний вес (о-о-очень лишний) и гипертония. Но это всё терпимо, а вот то, что ослабло главное в жизни человека желание — совокупление (оно в лице вялого члена всё больше отдыхает. В пятьдесят-то лет?!) — это ужасно.
Это ужасно хотя бы потому, что я создан для плотской любви. Мне постоянно надо. Как кролику. Я, наверное, из-за этого и не женат. Покойная матушка говаривала (и не раз!): «Да куда нам жениться! Кому-то жизнь испортить?!» Вероятно, это правильно. Нельзя никому портить жизнь, а уж женщине...
И я всегда поступал правильно. По крайней мере, мне так кажется. Я никогда не давал женщинам повода или надежды на логическое продолжение-заключение-завершение, то есть — брак. Схема проста и банальна: встретились, совокупились, простились. На продолжение может рассчитывать только замужняя женщина. Из тех, которые глубоко замужние, но в то же время полигамны. Такие женщины всегда конкретизируют: «Давай раз в неделю, а? Нет, лучше два. Мне не хватает с мужем, правда! А всякий раз искать... Пойми меня правильно». Я всегда понимаю и вхожу в положение, но ненадолго. Месяц — крайний срок. Иначе будет худо. Иначе начинается процесс привыкания и переосмысливания. И возникают вопросы. Типа: «Ты хотел бы жить со мной всегда?» Или: «Ты классный. Мне тебя не хватает, хочу долго, хочу с тобой всегда. А ты?» А я не хочу. Я, честно, не хочу! Я хочу по-своему. Как я. И я говорю об этом честно. В глаза, в лоб, как угодно. Честно. Не ёрзаю, не притворяюсь, мол, мне тоже с тобой клёво и хочется так всегда. Но не сейчас, извини, не сегодня и не в этом году. А там, мол, посмотрим. Нет. Я говорю честно: «Ты знаешь, мне этого не нужно. Я — кобель». И всё. И женщины, как правило, не обижаются, вот вам крест! Бьют, смеясь, по загривку, открывают сексуальную чакру и имеют меня по полной. Им хорошо, и я не возражаю. Значит, всем хорошо.
А тут... Дегенеративные процессы. Вялость и почти что равнодушие. Знающие меня люди удивятся (мягко скажем) и спросят: «У Лёни Бахирева вялость и равнодушие?!» Вот именно, у Лёни Бахи-рева, скажет им Лёня Бахирев. «Да ладно!» Мамой клянусь. «Вот это да, это почти застрелиться и не жить!» Стреляйтесь и не живите, мне-то с того. Я стреляться не собираюсь, но и как жить — слабо представляю. Как?!
Вот, например, вчера. Звонит одна из моих очаровательных дам (у меня все без исключения очаровательные, и я им постоянно об этом говорю. Мол, ты самая, ты лучшая, ты best). Звонит и не спрашивает, а утверждает: «Завтра, миленький. В обеденный перерыв. Алкоголь и гостиницу беру на себя». Моё мнение никого не интересует, меня никто не спрашивает. А что, если у меня дегенеративные процессы? Так нет, «алкоголь и гостиницу...» В одно место всё это заткни себе, красавица моя. Ну, не так грубо, конечно, но как обычно — честно. Мол, проблемы у меня: дегенеративные процессы в полный рост. «Что такое?!» — с тревогой. Так вот печаль какая — и то в наличии, и это, и прочее. Целый набор, в том числе и вялость в причинном месте. «Да ты что?! — неприкрытый ужас. — И как же теперь...» А никак — длительный тайм-аут. Сказал и обмер. Как умер. Как скоропостижно скончался. Как... Примерно так. Лёня Бахирев безвременно ушёл. От женщин. От женщин?! Эй, Леонид, Леонид, потише на поворотах! Ты хоть понял, что сейчас сказал?!
Естественно, я помчался к другану Ванину. Мой одноклассник Юрка Ванин — известный сексопатолог. Он тщательно позанимался мной и сказал устало: «Здоров, аки молодой кролик. Пш-ш-ёл вон. Отдохни пару недель. Просто отдохни. Впрочем, кому я это говорю, господи прости. Лень, но даже кролики иногда отдыхают. Услышь меня, а? А пока — пшёл, пшёл! Вечером зайду, поквасим. Приготовь килограмм «Талки» и свари пачку китайских пельменей с травкой».
Ванин пришёл, мы всё исправно выпили и скушали (до последней капли и последнего пельменя), а что было потом, я не помню. Налицо дегенеративные процессы — потеря памяти. Утром проснулся в родной хате, на родном сексодроме, увидел рядом спящую симпатичную мордаху и ужаснулся. Ничего не помню! Кто?! Что?! Как?! А всё ли было правильно?! А было ли вообще?! И почему я в своей любимой холостяцкой пижаме? Не означает ли это... Ну, нет! Чтоб я! Чтоб Лёня Бахирев?! Да ну!
Вот тебе и «да ну»... А на самом деле — именно так. По нулям. Гостья по вызову откровенно поделилась. Она проснулась, изящно, по-кошачьи потянулась и сказала со светлой улыбкой: «Господи, сто лет так сладко не спала». И добавила благодарно: «Спасибо тебе, Жорик». Та-а-ак, значит, Жорик, значит, «выпал в осадок». Жорик — это у меня крайность, это уже когда на автопилоте. А спасибо за что? «Эй, медовая! А за что ты меня благодаришь?» А за то, что ты позволил мне отдохнуть. «Так мы, что..., не того?..» Вот именно! Ты угостил меня хорошим коньяком, Жорик, а потом уложил в кроватку и укутал пледом. Словно малое дитя — тихо и нежно. А ещё ты заплатил мне за всю ночь и в тройном размере. Визит к тебе, Жорик, — это сказка. Можно я поцелую тебя, да и пойду уже восвояси.
Вот так всё было на самом деле. Хорошо это или плохо — не знаю. С одной стороны — по-людски, а с другой... Не потому ли всё так вышло, что я облажался? Как говорит мой приятель Прозоров: «Вдул или не вдул? Вот в чём вопрос». Но, может быть, я всё-таки был человечный человек, а? Может быть. Но лишь потому, что набрался, как свинья. Но опять же в этом «минусе» есть свой «плюс». Значит, в состоянии «прощай, рассудок» я веду себя вполне достойно. Это радует. Меня сие и впрямь порадовало, и в этом славном задушевьи я заплатил Гостье ещё три «рабочих» ставки и пожал на прощанье руку, как товарищу по партии.
Насторожило и удивило большое количество бабла в моём портфельчике и во всех карманах. Прорва денег! Пачки тысячных и пятитысячных купюр. Откуда?! Мы что, взяли банк? После звонка Ванину всё прояснилось. Оказывается, что мы были в подпольном казино, и там я сорвал большой куш. Немудрено — дуракам и новичкам везёт. Я никогда не бывал в казино, слово парня! Состояние «много денег» мне практически незнакомо, так что сильно восхищаться или страдать я не стал. Деньги в моей жизни — явление серое. Есть — хорошо, нет — обойдёмся кефиром и сухарями. Так было и тем более стало после смерти Альбины Сергеевны — моей матушки. Я всегда жил с мамой, вернее — за мамой, за её хрупкой, но на самом деле очень сильной спиной, поэтому совершенно не привык «умно общаться» с деньгами. Всё, что зарабатывал, отдавал маме, а уж она распоряжалась. Раскладывала мою зарплату на две кучки и одну из них отдавала мне с традиционным психологическим сопровождением: «Лёньчик, это на баб, не забывай про контрацептивы, мальчик». Мама совершенно отстала, она не знала, что о здоровом сексе сегодня женщины заботятся сами. Я ехал в нашу однушку, пополнял съестные и алкогольные запасы, делал большую влажную уборку, менял постельное, и назавтра «выходил на тропу блуда». Эта квартира осталась от бабушки, и она использовалась только как «логово блуда». Так характеризовала её мама. Когда я говорил о правильном использовании этих квадратных метров, мол, не сдать ли эту лачугу в аренду, мама всегда вздыхала и говорила: «До того ли нам, кобелям...»
За месяц до своего ухода Альбина Сергеевна произнесла Большую Тронную Речь. Она сказала: «Лёньчик, мальчик мой. Ты вырос большим балбесом. В этом смысле на тебе негде ставить пробу, но... Коль это случилось — ничего не попишешь. Суть не в том. Хочу расставить жизненно важные акценты и понять, как быть дальше. Мой земной срок завершается — это данность. Закрой рот и не смей даже звука издать, слушай свою мать, своего ведущего, слушай и чего-нибудь думай. Хотя о чём ты можешь думать, господи прости... Ну, что ж, предадимся некоему анализу. Что у нас в прикупе? Готовить, стирать, гладить, убираться я тебя научила. Тут всё в порядке. К тому же ты, как и твоя мамаша — ненормальный чистюля. Это сейчас ты конченый баловень, но как только наступит печальное время — автомат сработает. Тут я спокойна. А где меня пробивает озноб, как ты думаешь, маленький-большущий сруль? Угадал. Обилие твоих баб рождает во мне трясучку. Тут важен контроль — это тоже данность. Он был и есть, пока я ещё присутствую здесь, но скоро придёт пора печалей и расставаний. Молчать! Не перебивать! Слушать!
Нам бы найти такую дуру, как твоя мамаша, но это нереально. Даже если и будет нечто похожее — оно всё равно не родное. Как волка ни корми, он всё одно в лес смотрит. Да... Такая вот хренотень, прости, господи. Отсюда следует глубокий вопрос, что делать, как быть? За вопросом должен следовать ответ, и он у меня есть. Я сделаю тебе почасовой недельный график, и ты обязан будешь, обязан, мать твою (!), соблюдать его. Напоминаю, отрок, в месяце четыре недели. Четыре! Каждая неделя будет расписана. В году, мой милый сруль, двенадцать месяцев. Каждый месяц будет расписан столь же чётко, как и неделя. Есть контакт? Хорошо. Внимай дальше, можешь даже включить диктофон. А что? И впрямь. Будешь всегда слышать родной, но грозный глас матери.
А теперь основные тяжести. Первое: ни за какие, даже супервыгодные расклады, не продавать бабушкину квартиру. Блядей своих по-прежнему водить только туда. В нашу — ни ногой. Сюда приведёшь только жену. Есть контакт? Хорошо. Второе: срочно научиться зарабатывать и тратить деньги. Это приказ. Той малости, что ты приносил в дом, тебе не хватит. Молчать! Говорю очевидные вещи. Третье и последнее: вот завещание. Всё про всё — твоё. Денег немного, но кое-что. На первое время хватит».
Альбина Сергеевна всё расписала и ушла. Навсегда. Мама ушла, а я остался. Я остался, и тут начались эти самые дегенеративные процессы. В пятьдесят лет. В пятьдесят лет, а! Как вам это? Они начались тогда, когда ушла мама. Это крах! Правда, появились деньги. Много денег, почти восемьсот тысяч родных рубчиков. Представляете?! Зараз! Мама бы мной гордилась. Она б сказала: «Лёньчик, а ты ничего, ты не всегда болван, мой мальчик». Так бы мама сказала, а я б погордился собой. Самую малость, потому что гордиться собой — это моветон.
Я ещё раз пересчитал деньги и решил разбить на кучки, как это делала мама. На две кучки. Одна — на прожитьё, другая — на блуд. А ещё я решил сменить работу. Я по образованию технолог швейного производства. Ни сесть, ни встать, но мама настояла, чтобы имелась реальная профессия. Мама почти кричала: «Что твоя консерватория, а?! Ну, что твоя консерватория? Ты что — юный Рихтер или Мацуев?! Ты — никто в музыке. В лучшем случае — кабацкий тапёр. И не надо на меня так смотреть, Лёньчик! Ты прекрасно знаешь, что в музыке ты серая мышка, не более того. А что это значит? Это значит, мой маленький пень, что надо иметь реальную специальность!» «Какую?» — робко спрашивал я. «А такую, чтоб всегда приносила доход. Пусть небольшой, но стабильный. Понимаешь меня?» Да, говорил, я, понимаю. А какая это специальность? «Да хоть технолог швейного производства! А что? Туда парней с удовольствием берут, я знаю».
Так я стал технологом швейного производства. Я практически не учился, но парней оттуда не выгоняли за академическую неуспеваемость, их было мало, а у нас на курсе и вовсе — я один. Двадцать три красавицы и я. Естественно, за пять лет обучения я вступил в приятную связь со всеми без исключения и плюс к тому — с тремя преподавателями, точнее преподавательницами, а то ещё подумаете, чего лишнего. Меня все любили и прощали. Я получил диплом, но ни дня не работал по специальности.
Если честно, я, в принципе, бестолковый работник и на одном месте долго не задерживаюсь. При маме я делал это с лёгкостью, а когда остался один — растерялся. Мама всегда успокаивала: «Успеешь ещё наработаться. Выпей-ка лучше чайку с пирожками. Твои любимые, с капустой». Или ещё как-то. За мамой — как за каменной стеной. Так это было, так я жил. И не тужил, ей-богу. А тут...
В последнее время я работал охранником в частном магазинчике. Ни сесть, ни встать. Зарплата никакая, но сутки через двое. Мама не роптала. «Успеешь ещё наработаться...». Вот я и не торопился. А недавно меня пригласили клавишником в кабак. Это мне нравится, это моё. Зарплата фиксированная плюс «карась» (чаевые) взрослый. Бацаешь себе потихоньку и ловишь кайф. Но бывают сложности. Когда публика набухается... Главное, надо успевать поворачиваться. «Ой, мороз, мороз»? — легко. «Лезгинку»? — с наслаждением и один раз бесплатно! «У самовара»? — да, конечно же! Только что сами собирались сбацать, ей-богу.
И так дальше-больше. До трёх ночи, а если «карась» прёт — хоть до утра, хоть круглые сутки. Нам ли, кабацким лабухам! Оттарабанишь исправно, поужинаешь не спеша, прихватишь с собой телушку и — домой. Точнее, в бабушкину однушку. Чем не жизнь! Так что с охраной я сегодня же распрощаюсь. А что тянуть, вот прям сейчас пойду, заявление напишу, матов от хозяйки наслушаюсь, расчёт получу (в чём очень сомневаюсь!), и всё — вечером в кабак.Гип-гип!
Сходил. Ничего, кроме матов из уст молодящейся пенсионерки, бизнес-вумен Агеевой ЭнПэ (Надежды Петровны) не получил, твёрдо пообещал ей подать на ИП «Надежда» в суд за материальный, а главное, моральный ущерб, с тем и свалил с большим, кстати, облегчением и даже удовлетворением. А вечером за час до работы в девятнадцать ноль-ноль пришёл в ресторацию «У Филимона» (хозяин — успешный парень Теша Филимонов) и смиренно сел за синтезатор «Ямаха». Морозовцев (кому пора уже исполнять вечный шлягер «Ой мороз, мороз») пока ещё не образовалось и лезгинщиков тоже, и «Владимирский централ» никто не требовал, так что я с должным усердием, но спокойно разминал пальцы, накручивая джазовые изыски разных времён и авторов. Тихо и со вкусом.
Я неплохой пианист. Честное слово. Конечно, не Рихтер, тут мама права, но для среднего симфонического или джазового коллектива — вполне. Без ложной скромности. Меня с удовольствием берут тапёром, но вся беда в том, что долго на одном месте я не могу. Не могу и всё. Вдруг припирает нечто к вискам, я встаю из-за инструмента и ухожу. Раньше меня материли: только работать начали, а он, говнюк, встал и ушёл. Кому это понравится?! А теперь привыкли: припёрло Лёньчика, ничего тут не поделаешь, работаем без клавиш. Лишь хозяева всегда вслед кричат: «Ну, сука, только попробуй приди...» Я всегда удивляюсь: почему сука, когда я — кобель?
Примерно пять лет тому я играл в выездном «симфе». Небольшой оркестр без базовой привязки. Собрались со всей страны и поехали по всей стране. Это «чёсом» зовётся. Играли только популярную классику. Чтобы всем понятно. Поэтому г- беспроигрышно. Заработали, набили карманы и разбежались до следующей «опухоли». Это когда всё пропили, что жёны оставили для этой «святой» цели, опухли от пьянства, пару месяцев отдохнули и — вперёд. С год, наверное, я с ребятами по стране колесил, а потом надоело. Я, в общем-то, пацан домашний и в этой связи капризный. Был. Но те мои поездки зряшными не стали, за это время мы с мамой всю мебель сменили и евроремонт сделали. И мама гордилась мной. Иногда такое бывало. Редко, правда, но бывало.
Я сижу за клавишами, мусолю потихоньку джаз, и тут ко мне подходит хозяин. «Привет, Лёньчик! Рад, что ты опять с нами. От души. Слышал, тётя Аля ушла... Мои искренние соболезнования, брат. Хорошего тебе вечера и толстого карася. Давай-ка выпьем по грамульке за встречу». Геша идёт к бару и возвращается с двумя порциями «Белой лошади». Он знает про меня всё, в частности, о моём любимом напитке. Мне не часто удаётся пить «лошадь», так что в этом плане я безотказный.
Честно говоря, я не особый бухарик. Не каждодневный. Но раз в месяц обязательно надираюсь до икоты и чиха. Так напиваюсь, что начинаю беспрестанно чихать, а потом икать. Меня привозят домой, и бережно отдают маме. При этом говорится одно и то же: «Тёть Аль, ну, как велено, груз приняли, груз сдали...» Я только недавно узнал, что мои корефаны-лабухи специально меня спаивали раз в месяц. По заданию глубокоуважаемой Альбины Сергеевны. Оказывается, она была убеждена, что с моей «тонкой внутренней натурой» нужно непременно раз в месяц разгружаться и снимать возможные стрессы. А как? А вот так — в стельку. Мама сказала — пацаны сделали...
Без двадцати восемь подтягиваются пацаны. Алёшка Васильев — ударные, Коля Сальников — труба, Вова Баринов — контрабас. Наш джазовый квартет знаменит тем, что у нас нет электроинструментов. А ещё тем, что мы качественно играем традиционный джаз. Мы любим играть джаз, и за это нам ещё платят деньги. Неплохо в целом, да?
Коля — наш лидер. Он не претендует на статусную ступеньку музыкального руководителя коллектива, но негласно является им. Он тщательно занимается репертуаром, решает «орг. и фин.» вопросы. Когда Коля опаздывает на репетицию, а делает он это с завидным постоянством, то звонит и говорит строгим голосом: «Задерживаюсь. Занимаюсь орг. и фин. вопросами». Аббревиатура ОРГ и ФИН означает не что иное, как — организационные и финансовые. Организационные и финансовые вопросы. Мы это понимаем и ценим. А как иначе. Нам легко, мы за Колиной спиной. А у него спины нет, он всё сам. Всё —- Сам. Мы понимаем, гладим его по спине и говорим: «Бедный Йколик». Правильно нужно говорить: «Бедный Йорик», помните эту цитату? Но мы самовольствуем и нам прощается. Мне прощаются мои психологические капризы; Вове — трёхдневные запои; Алёшке — нарко-транскосмические улёты, а Коле — всё, потому, что он лидер и «отец родной».
После смерти матушки пацаны некоторое время были очень внимательны ко мне, а потом махнули рукой — пошёл ты туда-то и туда, потому что я стал активно спекулировать их гиперучастием. Только однажды Лидер Коля сказал: «Лёня, корешок мой дорогой! Скажу тебе нечто, а ты подумай и сделай правильные выводы. Ты можешь сколь угодно кочевряжиться, но главное — держись коллектива. Тёти Али нет, а ты без неё — тьфу! Пропадёшь. А мы — братья твои. Всё понимаешь?»
Конечно, я понял и прочувствовал и сделал необходимый вывод: без пацанов мне никак. Я так подумал и усмехнулся — пацаны... Нам с Вовой по пятьдесят, Коле — 54, Алёшке — 56. Не слабо, да? Вот вам и пацаны.... Но возраст не мешает нам оставаться пацанами. Хотя у меня налицо дегенеративные процессы. Сегодня утром я не мог вспомнить, как меня зовут. Честно. Стоял перед зеркалом, смотрел на свою помятую рожу и усиленно размышлял: «То, что это я — факт. Но как меня зовут?» Правда, вчера мы с пацанами изрядно «клюнули»... Но не до такой же степени... Я, конечно же, вспомнил, но...
А как я встаю по утрам? Это позор и слёзы. Поясница никакая, ноги (особенно ступни) возмущённо кричат, глаза слезятся, затылок угрожающе потрескивает, сердце шпарит, словно бегун на короткую дистанцию. И это в пятьдесят. А что тогда будет через десять лет?! «А через десять лет, центнер говенного мяса, тебя просто не будет, если не зашьёшь свой ненасытный рот», — голосом мамы говорит мой внутренний голос. Печальная перспектива, ничего не скажешь.
После продолжительной отсидки на унитазе (с этим у меня тоже проблемы) покаянно и со страхом встаю на весы. Совершенно обнажённый, дабы не было ни одного лишнего грамма от одежды. На экране равнодушно возникают цифры: 121.478. Холодею от страха и ужаса. На лице испарина. По спине ползёт гаденький пот. Вот оно — свершилось! Именно такой вес прогнозировала мама через полгода после своего ухода. «Бедный Лёнька! Ты будешь заедать стресс, и через полгода после моей смерти в тебе накопится более ста двадцати кэгэ чистого веса». Полгода будет завтра...
Утро следующего дня я начал с овсянки. Овсянка, сэр. На воде и с толикой растительного масла. И всё. Без обеда. До вечера. Надо посмотреть, что мама написала по этому поводу. По поводу 120 кэгэ с лишним. Смотрим, ещё смотрим, ещё..., вот. «Как только обнаружишь перевес за 120, сразу звони Людмиле Гавриловне, она определит тебя в «Доктор Ли» на программу «Худеем медленно». Прямо сейчас и звони, чувствую, что это уже свершилось. А я тебя предупреждала, распиздол! Таки разожрался... Ну, ладно, ладно, сынок, не переживай шибко, где наша ни пропадала, прорвёмся. Звони Люсе». Мама. Она по-прежнему ведёт меня. Даже ТАМ...
Я позвонил. Оказывается, Людмила Гавриловна в курсе. «Аля меня предупреждала, Лёнечка. Я всё устрою и тебе перезвоню. Не парься, мальчик мой!»
Назавтра я с подачи тёти Люси уже проходил собеседование сразу с тремя врачами: кардиологом, психотерапевтом и диетологом. Всё по-взрослому, профессионально, а не просто «Заходи, бабки давай, всё у тебя будет хорошо. Через полгода-год...». Каждый из врачей интересовался своей «отраслью», и в итоге меня оставили наедине с диетологом по имени Нина Петровна. Очень симпатичная особа лет так тридцати пяти. Такая «сдобная пышечка». Она начала выяснять детали: что вы любите кушать, а что нет, и я сразу «принял стойку», так как очень уж Нина мне понравилась, честно. Я сказал, что выяснить это можно только в ресторане и непременно сегодня. На мою «атаку» доктор холодно ответила: «Не дёргайся, старикашка, трахаться с тобой я не буду по одной простой причине: я — лесбиянка».
Ну, и что тут скажешь? Как серпом по пальцу! Такая шоколадка и на тебе. Я горестно отворачиваюсь, тяжело вздыхаю и вдруг слышу тихий смех. Надула. Надула, чертовка!
— Какой вы нервный и впечатлительный, господин Бахирев. И сразу всё на веру. А ведь не махонький уже, Леонид Матвеевич, а?
— И что?
— Да ничего. Простите, если шутка не удалась. Это цитата из славной вещицы Вальтера Ю. Гобеля «Улыбнись, дятел».
— К сожалению, не читал.
— Какие ваши годы. Ну да ладно, вернёмся к делу. Вот программа, необходимо её строго соблюдать по каждому пункту. Через месяц — прошу. А поужинать с вами сегодня не откажусь. Уж больно хочется увидеть, как вы «почти ничего и не ем-то».
Вечером мы встретились в небольшом уютном ресторанчике с приятным названием «Объеденье». Заведение Марика Лямина. Именно его я предложил доктору. Здесь и впрямь готовят всё вкусно, потому что шеф-повар крутой. Иван Маркелович Поздняков. Маркелыч. Фирмач. Мы почти столкнулись с ним у входа, он курил и широко улыбался. Я думал, мне, а он отщёлкнул сигарету, сделал шаг в нашу сторону и приобнял Нину Петровну.
— Привет, Ниночка!
— Привет, добрый человек! Как дела, Ваня, чем вкусненьким угостишь?
— Сегодня, как чувствовал, приготовил твои любимые котлетки под грибным соусом. А ты, смотрю, знакома с нашим тапёром. Привет, Толстый!
— Здравствуй, искуситель. Ты, как всегда в форме, поправь свой дурацкий чепчик.
Мы давно знакомы. Я периодически работаю в этом ресторанчике. И периодически увольняюсь. Точнее, ухожу. Марик уже и не сердится. Вертит у виска пальцем и говорит с печальной улыбкой: «У Толстого очередной заёб». А докторша, оказывается, тоже свой человек здесь. Пути господни...
Мы усаживаемся в уютной кабинке, и Нина уверенно берёт инициативу:
— Значит так, милейший. Сегодня кушаем от пуза, но завтра весь день на кефире. А послезавтра уже приступаем к программе. Вопросы?
— У матросов...
— Вот и славненько. Валера, — обращается докторша к официанту, — сегодня мы готовы сразиться с тобой по-тяжёлой.
— С водочкой, Нин Петровна? — зазывно улыбается официант.
— С ней, любимой, и пивка присовокупи. Брат с севера приехал, проставляется.
— У тебя славная сестричка, Толстый, тебе как всегда везёт. Погнали, ребятки, внимательно слушаю вас, я как раз помыл сегодня уши, кстати, впервые за полгода.
Валера внимательно выслушал нас, записал «притязания» и ушёл, а через полчаса мы «погнали». Стюарт только успевал подносить. Он счастливо улыбался, заполняя стол новыми блюдами, и всё время повторял: «Уверенно идём, ребятки, уверенно».
И он оказался прав, мы превзошли все ожидания. К примеру, я за четыре часа, что мы провели за столом не вставая, скушал столько, что сам удивился. Четыре грибных жульена, три фирменных двухсотграммовых стейка «Маркелыч», две порции пельменей с травкой и мясом, две — с рыбой, почти половину полукилограммового окорока и кое-что ещё, а что — не помню, поскольку обожрался насмерть и напился алкоголя.
Сдобная пышечка тоже показала хороший результат. Она отстала от меня лишь на один стейк и пельмени с рыбой. Хорошую еду мы предваряли качественной водкой «Белуга» (литр на двоих, причём доктор практически не отставала) и запивали бархатным пивом (три литра на один хариус). На десерт были торт и кофе. В итоге Нина тупо посмотрела на меня и спросила:
— Подскажи-ка, приятель, а как мы сейчас будем заниматься любовью?
Я столь же тупо посмотрел на неё и сказал:
— Главное, подруга, добраться до кровати, а там посмотрим...
... Через полтора месяца я похудел на 19 кэгэ, а Нина Петровна... Она просто стала моей женой. Официальной, кстати. И, знаете, дегенеративные процессы как-то сразу притухли и приутихли, потому что через нужное количество месяцев на свет с уверенным ором ворвался наш сынишка, и сразу стало не до этих скучных процессов.
Произведение публиковалось в:
"Друг мой Иисус", повести, рассказы. Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2017