Месть дачников
Бомжа поймали наутро. Собственно, никто никого не ловил, бомж мирно спал на диване у Кутузовых. Спал крепко и причиной тому были маленькие бутылочки из-под боярышника на спирту. Семь. Семь бутылочек — смерть бомжам. Не заснуть после такого количества принятого внутрь боярышника (70 градусов!) невозможно.
Алик Кутузов, хозяин дачи, позвал жену: «Глянь, Томк, во какой подарочек с утра». Тамара подошла, в сердцах плюнула: «Совсем оборзели! Убила б гада!» Алик усмехнулся: «Кто мешает — убей. Этого искать не станут». Тамара возмутилась: «Чё, совсем крыша поехала, Кутузов?!» Алик пожал плечами и грубо ткнул кулаком в бок бомжа. Тот ошалело подпрыгнул и бросился на выход, но путь ему преградил сосед Кутузовых Сергей Рябов. «Стоять, чмо! Отвечать за содеянное будешь. Вас, козлов, наказывать надо, иначе совсем... А что, соседи, может отлупцуем его, а?»
Кутузовы промолчали, но у Алика глаз явно засверкал. А тут и Тамара встрепенулась.
— А что? Серёга прав! Надо их, скотов, учить, не то совсем на шею сядут. Да что там, уже сели!
— Факт, — осторожно вякнул Алик и заинтересованно посмотрел на соседа. — Чё делать будем, Серый? Пинать, што ли? Как-то не по-людски...
Бомж растерянно молчал, верно, чувствовал, что нынче без разборок не обойдётся.
— Зачем пинать, пинать — это слишком просто. Наказать надо, чтоб на всю оставшуюся жизнь, — категорично заявил Рябов.
— Это как же? — живо заинтересовалась Тамара. — Это как — на всю оставшуюся жизнь, а?
Помолчали, почесали затылки и тут Алик прозрел. «А давайте его к дереву привяжем!»
— Точно! — не без злорадства поддержал сосед. — Привяжем, и пусть его пауты да осы долбят. Как раз жара начинается...
— Привязать не штука, — вступила Тамара, — его прежде раздеть надо. Догола. А? Как вам такой коленкор?
— Сурово, — с уважительным любопытством глянул на соседку Рябов. — Тогда точно — на веки вечные...
— Если так, — настороженно начал Алик, — то надо народ подсобрать. Чтоб публичная казнь была, чтобы на глазах у всех, а не в подполье. Сами понимаете, а то потом обвинят нас во всех тяжких... Оно нам надо? Как мыслишь, сосед?
— Чего это ты за-а-ссал, Кутузов? — ехидно протянула Тамара. — Публичный ты наш...
— Алик правильно мыслит, — поддержал соседа Рябов. — Надо при всех, надо, чтоб сообща, тогда бомжи это оценят и выводы сделают.
— Ага, они сделают, охотно верю. Хотя...
Кутузов и Рябов пошли по дворам. Народу ещё мало было, рано, но человек шесть собрали и привели на участок Кутузовых.
Тамара взъерепенилась: «А чё это у нас?! Нечего у нас, надо на нейтральной территории. Вон на Акишкинской даче, там уже три года никого».
Бомж вник, поверил и бросился было в сторону, но Рябов подставил ножку и тот тяжело рухнул.
Привели на участок Акишкиных, подвели к большой высокой груше. Алик отпустил локоть бомжа. «Раздевайся. Давай-давай. Сам. Тут люди серьёзно настроены. Давай».
Бомж заюлил: «Мужики, да вы чё? Мужики!? Это ж средневековье какое-то, вы чё...»
Андрей Карманов с пятой дачи удивился: «Ишь чё..., средневековье..., грамотный».
— Так это ж историк бывший, — пояснила ситуацию соседка Карманова — Валя Тертышная, — это ж Колька Новосёлов из третьей школы. Спился совсем, его жена давно уже выперла. Што, Колян, не стыдно? Бич бичом, смотреть противно. Поделом тебе!
Давай, давай сымай портки, будет тебе сейчас средневековье. А то совсем оборзел, на прошлой неделе у меня прям в комнате нагадил. Прям посередине, пиздюк!
Бомж Новосёлов стал неуверенно раздеваться. Он всё ещё не верил, что это может произойти. Варварство какое-то! Но раздевался. И разделся. До трусов.
— Снимай трусы, — жестко приказала Тертышная. — Снимай, а то сама сниму и яйца оторву. Кончились шуточки!
Бомжа плотно привязали к дереву и сразу на него полезли пауты. Крупные, твари, вдвое против слепней. Тертышная вдруг хмыкнула и пошла торопливо к себе, а через пару минут вернулась с баночкой мёда. «Щас мы тебе полную благодать устроим, будешь знать, как на дачах срать».
«Ну, бабьё, — подумал Серёга Рябов, — ишь, зла сколько, мужик бы до такого и не допёр».
Валентина «заботливо» смазала бомжа Новосёлова мёдом с ног до головы и довольно рассмеялась: «Во! Щас кайф словишь...». И тут же на голое тело полезли и осы, и пауты, и мухи, и мелкие злющие слепни. Зароились, зажужжали, озаботились не на шутку — столько работы!
Рябов настороженно спросил: «Не перебор ли, а, бабы?» Женщины переглянулись и откровенно, как-то цинично и с подвизгом рассмеялись. «Ты смотри-ка, какое бабьё, оказывается, злое, мужики отдыхают...», — опять мрачно подумал Рябов.
Тертышная подошла вплотную к бомжу и щёлкнула наотмашь ногтем по его многострадальному члену, где давно и уютно устроились два слепня и муха. И опять женщины визгливо захохотали. Уж больно им нравилась эта процедура.
Оживление вдруг померкло, потому, что на «лобном месте» появился мент — Георгий Степанович Самарин. Участковый. Более того — справедливый участковый. Не потому справедливый, что высокий профессионал, а просто — по жизни человек справедливый.
Подошёл, поздоровался вполне деликатно и сказал, обращаясь к бомжу: «Ну, что, Новосёл, таки влетел. А я тебя предупреждал, Коля. Я тебя неоднократно предупреждал. Теперь вот парься, кусок идиота...»
Не получив официального осуждения, народ снова оживился.
— А что, Георгий Степанович, — обратился к менту Алик Кутузов, — ведь поделом ему, правда? Сколько можно терпеть это свинство...
— Поделом-то, поделом, — резюмировал мент Самарин, — только срам ему прикройте и башку. Угорит и станет, мать его, Великомучеником.
— Может ему ещё и сорочку белоснежную накинуть? — заю-родствовала Глаша Никифорова. — А што? Пусть оно гадит, а мы к нему со всем человечьим вниманием.
— Вот-вот, — радостно встряла обиженная Тертышная. — Может его ещё и морсиком попоить?
— Или рюмку водочки холодной, — подхватила циничную инициативу Тамара Кутузова. — Надо человека похмелить, чего он мучается...
— Женщины, женщины, — вмешалась докторша Мартынова, владелица ладного двухэтажного домика, — тормозите. Гоша верно говорит, закройте этому ублюдку голову, не дай бог тепловой удар, и конец. А потом отвечай. Оно вам надо — под следствием маяться?
Сергей Рябов сходил к себе и принёс старую кепку с большим козырьком. Натянул на голову бомжа. Докторша сняла косынку и закрыла причинное место страдальца. Все было повернулись расходиться, но тут вступил дед Кравченко — участник войны: «Я вот что думаю, соседи. Я думаю, что этот тифоза по заслугам загорает, но надо всё официально оформить.
— Это ещё как? — удивился мент Самарин.
— Протоколом, чтоб всё честь по чести, чтоб официально, а не самосудом.
— А што, дело говорит Алексей Фролович, -- поддержал фронтовика главбух-пенсионер Маркелов. — Официально — это правильно, это решение коллектива, а то начнётся...
Бухгалтер сходил в свой домик, что-то там помороковал и принёс подготовленную наскоро бумагу и ручку. Твёрдо сказал:
— Давайте подписывать. Все. Никто не убегает, все подписывают.
— Тогда текст зачитай, — хмыкнул мент Самарин.
Бухгалтер текст зачитал и все, в принципе согласившись, молча стали подписывать.
Поставив на бумаге свой крючок, Рябов тяжело вздохнул: «Это ж надо, до чего человек докатился, а? Уму непостижимо, аж оторопь берёт.... А почему, а? Ведь был же нормальный мужик, учителем работал,а?»
— Ты ещё вспомни его заслуги перед трудящимися, — съязвила Тамара Кутузова. — Причины ищешь. Да алкаш, вот и вся причина. Конченый алкаш и нисколько его не жалко. Если разобраться — все пьют. Вот кто здесь стоит — все пьют. Но в меру...
— Мы не пьём, — заулыбался фронтовик, мы выпиваем. Для профилактики. Для профилактики оно и полезно. Так ведь, доктор?
— Ну, грамм если пятьдесят за ужином, — согласилась докторша Мартынова. — А здесь налицо болезнь и полная психологическая деградация. Он что, правда у вас в доме нагадил? — обратилась докторша к Валентине Тертышной.
— Он не нагадил, он насрал посередине комнаты, тварь. А я накануне прибралась, уборку влажную сделала. У-у-у?!
Подписав бумагу и оставив её менту, все разбрелись по своим участкам. Только Тертышная осталась и ещё раз «от души» намазала бомжа мёдом. То ли для пущей радости насекомых, то ли «для сохранности» тела человеческого (а ну сгорит?!)
Бомж Новосёлов активно грелся на солнышке и уже мало что соображал. Почему-то пришло ему видение из детства — пионерский лагерь, река, песчаная коса и нещадное июльское солнце.
Произведение публиковалось в:
"Друг мой Иисус", повести, рассказы. Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2017