Возможность отменить понедельники
Женщина шепчет нежно, прикасаясь теплыми мягкими губами к уху: «Сашенька, голубчик, просыпайся, детка, пора вставать и собираться в детсад». Мальчик хмурится: какой детсад, зачем детсад, ведь сегодня воскресенье? Он открывает глаза, видит любимое лицо, улыбка растягивает его губы: «Мамочка моя... А почему ты меня будишь? В воскресенье надо много спать, сама говорила». Женщина разводит руками: «К сожалению, сегодня понедельник, малыш...» Вот оказывается что - понедельник.
Понедельник. Половина седьмого. Ненавистная зубная щетка. Ненавистный сок. Ненавистный автобус. Ненавистный детсад. Ненавистная воспитательница. Ненавистный рыбий жир. Ненавистное все.
- Мам, а зачем понедельники?
- Я сама всякий раз спрашиваю об этом папу. Ты тоже не любишь понедельники?
- Это неправильный день, ма... И ведь его все не любят, правда?
- Думаю, Да.
- Тогда почему этот день не отменят?
- Ах, боже ты мой! Хороший вопрос. Только ответа на него нет. Понедельник, сынок, это начало новой недели, и никуда от него не деться. Надо идти на работу, зарабатывать денежки на хлеб, молочко, на летнюю поездку к морю. Надо идти в детсад, в школу. Надо, Сашенька, ничего не поделаешь. Понедельник - это как ремешок деда Андрея, помнишь?
- Помню, конечно. Деда бьет им мне по попке, когда я отказываюсь пить теплое молоко с медом. Но мне не больно. Деда бьет потихоньку, в шутку.
- Не больно, но неприятно, правда? Потому что тебя заставляют против твоего желания.
- Да. Против. Как сейчас. Я не хочу, а этот противный понедельник заставляет. Знаешь, мамуля, когда я вырасту, то обязательно отменю понедельники.
* * *
Женщина раздраженно стягивает одеяло. «Шурка, вставай. Вставай, тянучка резиновая! Вставай, тебе говорят! Понедельники ты еще не отменил, так что вставай, мой любимый нервотреп. Одевайся-умывайся, и брысь в школу».
Белобрысый мальчуган с трудом раскрывает глаза, смачно зевает, затем тяжело вздыхает, снимает пижаму, обувает стоптанные на сто рядов тапки и топает в ванную. Оттуда слышится возмущенный тенор: «Все равно я их отменю! Я выкопаю огромную яму и зарою их, эти дурацкие понедельники. Навсегда!!!»
Мальчик идет в школу. Нет, он не идет, он уныло бредет, еле тащится, загребая ботинками снег. Его плечи опущены, а на лице - горе. Горе горькое большими жирными буквами написано на этой симпатичной конопатой мордахе. Шурка Рогозин, один из лучших учеников, ценитель и обожатель образовательного процесса в целом и всех без исключения отдельно взятых предметов (даже пения), идет в школу в понедельник. Вот где зарыты все собаки Вселенной. Понедельник!
В понедельник он ненавидит всех и вся. Родителей, братьев и сестру, школу, ее директора, любимую классную руководительницу Валентину Прокопьевну, обожаемого преподавателя физкультуры Гаврилыча, закадычную подружку Любку, школьного пса Цезаря. Всех и вся, даже ангела-хранителя всей школьной ребятни - вахтера Ольгу Изосимовну.
Мальчик не знает корней своей ненависти. Впрочем, над этим он никогда не задумывался. Он просто ненавидит, и все. Возможно, на генном уровне, с молоком матери? Мама пыталась найти причину - бесполезно. В её родове понедельники, естественно, не были в чести, но чтоб так ненавидеть... И папа пытался исследовать данную проблему, активно полазив по веткам своего генеалогического древа, - тщетно.
- Послушай, Тошка, - спрашивает папа маму, - ты не припомнишь, может, с тобой что-то стряслось в понедельник на девятом месяце? Может, у Шурки оттуда проблемы?
- Проблемы у твоего сына, Коля, вылезли из твоей блестящей, умной, но очень дурной башки. Ведь это именно ты вечно всем недоволен, диссидент ты мой ненаглядный. Ведь это именно ты вечно пеняешь на родное государственное образование и его правителей. И делаешь ты это вслух, при детях, и непременно по понедельникам. Убила б, если б не любила! Уйди с глаз долой!
* * *
«Мамочка, родная, роди меня обратно, - так думает Александр Николаевич Рогозин и болезненно морщится. -Опять перебор. А сегодня три встречи. Эти грёбаные понедельники. Никак их не отменят, брали бы пример с меня. А теперь из-за этих «широких масс» страдает хороший человек с простым именем Шура, раз и навсегда отменивший понедельники. Эх, пивка бы сейчас. Холодненького...»
Но для этого надо встать и доползти до холодильника. А сил нет. И какого черта было так надираться вчера? Это все Фима: «Еще по соточке, Шуран, и погнали по домам». Вот тебе и по соточке. Из-за них, этих паршивых соточек, жена опять ушла к маме. Александр Николаевич ухмыляется: «Моя жена ушла к моей маме. Во дела!»
Тамара Евгеньевна (мама Александра Рогозина), Олюшка (жена Александра Рогозина), Евгений и Светлана (сын и дочь Александра Рогозина) дружат и сосуществуют против алкогольных загулов сына-мужа-отца. Он пытается сопротивляться, но тщетно. Их союз непоколебим. Потому что они преданно и нежно любят своего Шуру.
Александра Николаевича Рогозина любят все. Даже брошенные когда-то женщины. Им брошенные. Нет, не так. Не брошенные, а оставленные. «Ну а как иначе? - философски вопрошает Шура. - Я женат, у меня семья, большая ответственность и серьезные обязательства. И потом, я не бросаю своих, я оставляю. Но не без внимания».
И впрямь, Александр Николаевич всегда внимателен к оставленным. Он - их первый помощник и советчик. Он - жилетка, в которую можно всегда поплакаться. Он - защитник, если кто-то обидел. Он - палочка-выручалочка, если горящая ситуация. Вчера, например, Рогозин вытащил из милиции слегка заблудшую дочь Ирины (девочка раз в неделю, сугубо для куража, выходит поздним вечером на панель). А третьего дня устроил Юлиного сына в легочный санаторий на социальной основе (бесплатно). У мальчика с детства проблемы с легкими. Нет, это не Шурины дети, но его женщин, с коими не в таком уж далеком прошлом он тесно общался (бывало, и на односпальных кроватях).
В минувшем месяце Александр Николаевич помог Плетневым деньгами на поездку в Турцию. У Люси такое слабое здоровье, а её муж, увы, не добытчик. Так почему ж не помочь, тем более что с деньгами проблем сейчас нет.
С деньгами без проблем? Это интересно. Уж не олигарх ли какой господин Рогозин? Да нет, он простой, но очень головастый, а в силу этого достаточно востребованный программист. Известный, кстати, и в должной степени знаменитый.
А еще Александр Рогозин знаменит тем, что первым в мире отменил понедельники. Взял и отменил. Естественно, не вдруг, не сразу. Он долго и тщательно готовился, достиг «нужных кондиций», и отменил. А на поверку вышло, что как бы вроде вдруг и вроде сразу. Шура отменил понедельники тогда, когда достиг финансового безразличия. Слову благополучие Рогозин предпочитает безразличие. Деньги ему по фигу. Ну как «по фигу»? А так, просто. Они всегда ест, и все. Нет, не так. Раз в месяц жена напоминает: «Шура, кобелек мой ненаглядный, надо пополнить казну». И всё. Она не знает, как это делает муж, впрочем, ей это не интересно. Однажды Рогозин попросил супругу: «Олюшка, будь добра, напоминай мне, пожалуйста, двадцать восьмого числа каждого месяца о том, что надо пополнить домашнюю казну». И все. Она говорит, а он, в свою очередь, выдает по первому требованию любую сумму.
Так уж и любую? Да. Надо сто рублей, будет сто. Надо сто тысяч, будет сто тысяч. В прошлом году жена сказала: «Санька, богатей ты мой ненаглядный, надо три миллиона». Рогозин поднял бровь, но жена её тут же опустила: «На квартиру Светланке, девочка выходит замуж». Про «замуж» дочери он знал, три миллиона на следующий день на карточку жены выдал. Три миллиона! Жена собралась было охнуть от удивления, но передумала.
Откуда у Рогозина такие деньги? Из банков. Разных банков мира. За исключением российских. «Родные банки грабить нельзя, - говорит сам себе Рогозин. - Это неправильно. Это непатриотично и, вероятно, аморально». Александр Николаевич грабит зарубежные, причем банки мафиозных структур. Более того, он пасется на счетах руководителей. Рогозин тщательно поработал с «нужными источниками» в Сети, всё узнал, проанализировал, покрутился пару месяцев «на стажировке» в лондонских банках и начал «по тихой грусти» (его квалификация данного внутреннего состояния) взламывать счета. Счет какого-нибудь Пьетро Ручи или Лона Мак-Файна. Взломает, «снимет» в свою пользу немного (совсем чуть-чуть, чтобы мафиози не заметили и не обиделись), а через месяц слегка «почистит» другого.
Когда возникла эта идея и Рогозин, играючи (но осторожно, очень осторожно) её осуществил, параллельно ожила давняя мечта - отменить понедельники. Шура понял, что это совсем реально. Для данного исторического события есть всё, а в первую очередь - деньги. Поэтому берешь и отменяешь понедельники... легко и с улыбкой.
Он это сделал, утвердившись в своих банковских «займах», осознав и почувствовав, что время пришло, пора. Он это сделал в одно из обычных воскресений, вечером. Легко и просто - в семейной кровати, перед тем как отойти ко сну. Шура сладко зевнул, поцеловал жену и сказал полусонно: «Всё. С завтрашнего дня я отменяю понедельники. Ты со мной?» Ольга, мимолетом взглянув на мужа, махнула рукой (отмахнулась), мол, вечно ты, Шуренок, чего-нибудь сморозишь, и отвернулась к стенке.
Но утром, когда она традиционно начала стягивать с муженька одеяло, он бодрым голосом, твердо и уверенно сказал: «Все. Понедельников больше нет, так что прошу не беспокоить». И Ольга вдруг поняла, что это свершилось: её «единоутробный» муж отменил понедельники. По крайней мере, для себя.
Рогозин проснулся в половине первого, в то самое время, когда обычно на работе заваривал обеденный кофе. Он проснулся, от того что выспался. Так выспался, что даже кончик носа устал ото сна. Осознав эту малость, Шура аж хрюкнул от удовольствия. Всё. Понедельников больше нет! Нет их больше! Нет, нет и нет!!!
Первое, что он сделал (опять-таки с большим удовольствием и долей здорового злорадства), - взял телефонную трубку, набрал прямой номер шефа и твердо сказал: «Это Рогозин. Я больше не работаю у вас. Всех благ». Про «блага» это, конечно, перебор. Какие тут блага, если предприятие покидает лучший программист? Шеф, конечно, удивился и опечалился. Но не вслух. Вслух он сказал следующее: «Вали. Вали-вали. Через неделю прибежишь. Приползешь. Окруте-ли...» (далее лексические нормы очень нарушены).
Второе, что сделал свободный человек Рогозин, - почти профессионально сбацал чечетку (такой, знаете ли, разухабистый трехминутный степ). Он плясал и повизгивал от удовольствия. В сей момент Шура очень пожалел, что у него нет крыльев. Хотя бы маленьких, как у бабочки, но чтоб взлететь. Чтоб взлететь и поплыть над землей. Чтоб взлететь и крикнуть во все горло: «Люди! Я вас люблю!»
«А почему?» - спросили бы настороженно люди. «А потому, - с легкостью и радостью ответил бы Шура, - что я отменил понедельники и у меня все в кайф!»
С отменой понедельников в жизни Александра Николаевича Рогозина многое изменилось. Очень многое. Он словно вышел (резко вывалился) из длительного летаргического сна и сильно удивился, увидев и оценив происходящее. В первый день (тот самый, когда он проспал до обеда и устал ото сна) Шура вышел из квартиры и увидел грязный подъезд, исписанные стены (смесь из матов и признаний в любви) и обилие окурков. Раньше он их не видел, потому что в семь тридцать мухой пролетал лестничные марши с пятого на первый этаж. А вечером Александр Николаевич возвращался с работы такой замороченный, что ему было не до того. Ужин, душ, немного телевизора и в койку.
Рогозин увидел, оценил и очень расстроился. Очень. Так расстроился, что позвонил жене: «Оленька, свет мой, а почему у нас в подъезде так грязно, я б даже сказал, засрано?» Жена тяжко вздохнула и сказала обреченно: «Это обычное состояние обычных подъездов России, Рогозин. Мне думается, ты напрасно отменил понедельники, Шурёнок, тяжко тебе будет. Сильно тяжко».
Тяжко было месяца два-три. Всё было ново и печально. Грязный подъезд, грязный двор, в избытке забитый машинами, обилие бомжей, копающихся в мусорных контейнерах, тяжкая брань владельцев авто, чьи места во дворе вдруг кто-то занял. Позитив отсутствовал напрочь. И это в самом деле было «сильно тяжко».
Первое время Рогозин боролся с «пошлой действительностью» (собственная характеристика происходящего). Именно боролся, иначе не скажешь. Для начала прошелся по соседям с воспитательными монологами. «Нельзя ж так! Вы же в квартирах своих не гадите, правда? Так почему?..» Не помогло, на Александра Николаевича смотрели как на инопланетянина, а сосед по площадке - вечно пьяный Юра Хохлов - удивленно спросил: «Ты чё, Николаич, не заболел ли часом?»
Поняв, что разговорами делу не поможешь, Рогозин нанял уборщицу. Просто взял и нанял, заплатив за три месяца вперед названную стоимость (совершенно смешную) пенсионерке Акиныииной с третьего этажа. Юлия Олеговна (в недавнем прошлом школьная учительница) деньги взяла, но при этом тяжко вздохнула: «Поможет ли это? Ведь через час после моей уборки опять всё загадят. В нашем доме, Сашенька, сплошь люмпены проживают, вот в чем беда...»
Именно это и произошло. Причем «люмпены» стали гадить гораздо больше, словно в отместку. Вот только кому? Через неделю Юлия Олеговна сдалась: «Не могу более, Сашенька, нет моих сил. Вот деньги...» Деньги Рогозин не взял: «У меня в достатке, а вам пригодятся», - а для себя сделал банальный вывод: против лома нет приема, и на следующий день купил квартиру в элитном доме. Люмпены победили, но и семья Рогозиных не проиграла.
В последний раз, выходя из двора дома, где Рогозины прожили без малого четверть века, Александр Николаевич, проходя мимо мусорных контейнеров, увидел там копающуюся в отбросах пожилую даму благородной осанки со спитым лицом. Очень знакомое лицо. Он вдруг заволновался. Заволновался сильно. Кто это? Почему такая напряга внутри?! И понял, а поняв, изумился. Великая Натали!!! Наталия Владимировна Воронина, кандидат физико-математических наук, профессор, куратор их группы и наставница Шурки Рогозина. Он слышал, что она похоронила мужа...
Он слышал краем уха и то, что Великая Натали ушла из института сразу после смерти мужа, слышал, что стала попивать, но чтобы такое! Рогозин подошел к даме и спросил тихо-тихо: «Наталь Владимирна, что это с вами? Совсем беда?» Дама выпрямилась, отошла на шаг от контейнера, обернулась: «Господи, Шурка! Лоботряс мой любимый...»
Лоботрясом она звала его с первого курса, почти сразу, как стала куратором этой группы. Студент Рогозин отличался сметливостью и явно превосходил своих однокурсников умом, но ни малейшего старания в учебе не проявлял. Впитывал только то, что было ему интересно, и откровенно ненавидел дисциплину под названием «научный коммунизм». Спрашивал серьезно, но с явной бесовинкой в глазах: «Наталь Владимирна, а какую конкретную пользу может принести эта наука в нашей дальнейшей жизни? Мы познаем математику, физику - их полезность очевидна. В какой-то мере, правда слабой, осваиваем иностранные языки, и это тоже может пригодиться. А научный коммунизм - это что? Болтовня какая-то, откровенная чушь, и это называют ведущей дисциплиной!»
Она внутренне сжималась от страха и оглядывалась. Не дай бог, кто-нибудь услышит - греха не оберешься. Убедившись, что никого нет в радиусе двадцати метров, Воронина нападала на студента: «Рогозин. Что вы себе позволяете?! Научный коммунизм хотя бы потому ведущая дисциплина, что наше государство строит коммунистическое общество. Всё! Не раскрывайте больше рот и, пожалуйста, держите язык за зубами, если не хотите вылететь из института». Студент поднимал руки вверх: «Сдаюсь! Да здравствует коммунистическое завтра! Да здравствует генеральный секретарь цэка-капээсэс товарышч Брежнев, а вместе с ним пусть не хворает секретарь парторганизации института товарышч Белов, а вместе с ними - и нам не хворать. Ура! Ура! Ура!»
Благо, что говорил он это негромко, и Наталия Владимировна не падала в обморок от страха. Она делала строгое лицо и говорила: «Вы, Рогозин, как вас там...» Студент подпрыгивал от радости: «Шурка я, Шурка!» Воронина ударяла его по плечу, притормаживая прыжки: «Так вот, Шурка Рогозин! Вы, чем болтать всякую ересь, лучше бы занимались усерднее. Такой, понимаете, лоботряс с языком без костей!»
«Язык без костей» - в то время это было чревато... Единственная и неповторимая Коммунистическая Партия Советского Союза чувствовала себя еще уверенно (а может, так казалось? Во всяком случае, стереотипы были сильны) и её опричники всегда бдили. Опричников было много, разных мастей и содержания. Более либеральные - партийная и комсомольская организации. Крайние меры они принимали только «с пинка», когда уже деваться было некуда, когда следовал приказ «сверху» - убрать (растоптать, уничтожить).
Разговоры, к примеру, о бесполезности научного коммунизма, естественно, не приветствовались, но и не карались. Так, пальцем погрозят, скажут «ай-яй-яй», и все. Шурка чувствовал это и смело спекулировал. А еще любил «проехаться» по маразматикам из политбюро. Это тоже не приветствовалось, но как-то вяло, слишком вяло. Потому и анекдоты про «дорогого, любимого» Ильича (Брежнева) процветали. Они всегда были в тройке самых-самых.
Воронина осторожно спрашивала его: «Скажите, Александр, вы любитель жареного или искатель адреналина?» Шурка улыбчиво дурковал: «Я, Наталь Владимирна, люблю вкусно поесть и азартно отдохнуть». Но таких как Рогозин было еще немного. Основная, «причесанная» масса, по-прежнему боялась. Мало ли... Сегодня дали слабину, а завтра... Завтра так гайки затянут! Совершенно по-советски, по полной. Когда от ужаса не понимаешь, что делать, как себя вести, и возможно ли вообще «себя вести как-то» или уже пора на Колыму или еще куда...
Через это проходили, и не раз. Поэтому боялись. Даже на генном уровне. Это советское, печальноприобретенное. Тебя никто не трогает, а ты боишься. На всякий случай. Всего. Или почти всего. Чего, например, было бояться Наталии Ворониной? Самодостаточная, вполне обласканная режимом, удачливая (в силу направленной на неё властями «удачи»), с виду уверенная в себе. Но только с виду, а там - внутри - робкая козочка, постоянно прячущаяся за широкую спину мужа.
Почему так? Спросите её: почему так? Но она не ответит или скажет нечто вроде «я по жизни такая робкая». Но её гены дадут точный ответ: дед - профессор Илья Гольдман -враг народа. Бабушка - истинная большевичка Анастасия Вробовская - враг народа. Погибли в лагерях. Вот откуда страх. Вечный страх.
Но есть уже свежая струя, другое поколение - Рого-' зиных. Им все «по барабану». Или это наносное? Спросите Александра Николаевича, боится ли он чего-либо? Конечно, закричит Шурка: зубного врача боюсь, с глубокого похмелья улицу переходить, жену в гневе, замкнутого пространства и так далее, и так далее. А существующего режима не боитесь, уважаемый? А что его бояться, ответит на вопрос вопросом Рогозин, где он этот режим? Жалкое подобие начинающего капитализма или как это можно назвать? Ну уж точно не цивилизованная демократия. Чего тут можно бояться?
Вот такие они - Рогозины. А её Рогозин, тот самый оболтус, кроме всего прочего, по понедельникам постоянно опаздывал на занятия. Минут так на двадцать. И понедельники он ненавидел больше, чем научный коммунизм. Наталии Владимировне приходилось постоянно прикрывать и защищать этого болтуна, постепенно ставшего её любимчиком. Ей нравилась чистая откровенность Шурки. Она не могла себе этого позволить, её поколение выросло в страхе. Воронина искренне переживала и даже боялась за этого паренька. Перед комсомольскими собраниями она просила: «Шурка, бестолочь, попридержи язык, а? Христом-Богом тебя прошу». Но Рогозин все равно чего-нибудь отчебучивал. Например, когда обсуждали материалы очередного съезда КПСС, он вдруг ни с того ни с сего вопрошал: «Народ! Кто слышал новый концерт Пинкфлойдов - «Обратная сторона Луны»?» Собрание замирало от такой наглости, а Рогозин деликатно, можно даже сказать, с некоторым смущением, замолкал. Но через двадцать минут опять дурковал: «А че? Приглашаю всех после собрания к себе. Музон послушаем, глинтвейчику заварим, материалы обсудим. Сейчас в моде опять крепдешин, кримплен и драп в крупную клетку». Народ опять замирал, а секретарь комсомольской организации Самойлова кричала: «Заткнись, придурок! Ты довыступаешься, Рогозин...» Завершив свой «праведный гнев», она при этом почему-то смотрела в потолок...
* * *
Похоронив мужа, она похоронила себя. Сразу. Смысла жить дальше не было. Но и умереть не смогла. Попыталась сделать это с помощью таблеток, но не получилось, организм отказался, отторг. Придя в себя, она плохо понимала: что? Что произошло? Звала мужа: «Витюша, голубчик, что-то мне плохо, ты где?» С большим трудом поднялась, пробираясь в ванную, увидела на тумбочке фотографию мужа. В рамке, с черной полоской. Поняла и свалилась на пол...
Вдруг почувствовала на лице воду и резкий запах (нашатырь поднес к носу врач «скорой помощи»). Это «вдруг» имело трехдневный срок. Приятельница Нина Георгиевна забила тревогу. Три дня ни слуху ни духу. Телефон молчит. Обзвонила знакомых - ноль. Обзвонила больницы, морги -безрезультатно. Зная Наташу, очень затревожилась: возможны крайние меры. Приехала, звонила в дверь, стучала, звала. Соседи посоветовали вызвать МЧС. Бравые парни аккуратно вскрыли дверь. Вошла с ними. Когда увидела лежащую на полу Наталию, а на журнальном столике упаковки с таблетками, вызвала «скорую». Увезли, промыли внутренности и велели забирать. Всё.
...Просыпаясь, Наталия Владимировна здоровалась с мужем: «Здравствуй, господин мой. Ты как? Как там - у вас? К тебе хочу, Витюша, нет мне здесь жизни. Не прав был Создатель, разлучив нас. Я ж без тебя, голубчик мой, жить не умею. Совсем. Ничего не понимаю, ничего не знаю. Да, признаться честно, и знать не хочу».
Бывали утра, когда, проснувшись, явственно чувствовала запах кофе и гренок и ждала, когда муж принесет традиционную чашку. Утренний кофе в постель. Изо дня в день, пятьдесят лет. На подносе - кофе, сливки, гренки и миндальные орешки. Изо дня в день. Полвека.
Они никогда не жили врозь. Всегда вместе. Кроме работы. Но это не в счет. Работа - данность, вынужденное постоянство, никуда не деться. И потом, она любила свою службу, своих студентов. А он - свои вечные новостройки. Преподаватель и Строитель. От Бога. И всегда рядом.
Единственное, что они не любили в своей жизни и не любили сильно («всеми фибрами души я их ненавижу»,- постоянно говорил-стонал муж) - понедельники. Впрочем, какой русский любит этот день...
В выходные, начиная с вечера пятницы, шумно отдыхали. Всегда. С друзьями-приятелями. Чтоб - ах! Вино - рекой, покушать - от пуза. А потом - «к цыганам!» Ночь на пролет.
А в понедельник утром... Муж тяжко поднимался, мотал головой, на автопилоте шел в кухню, доставал из холодильника бочковой капустный рассол (без уксуса), жадно и шумно пил, приносил ей, она делала пару глотков, морщилась и просила жалобно: «Кофе, дружочек. Сначала кофе...»
С годами разухабистая прыть поубавилась, но стереотипы сохранились - крепко выпить в выходные (уже «без цыган» и без ночи напролет), а в понедельник традиционно страдать. Она спрашивала с тревогой: «Витюш, мы не алкоголики уже, а?» Он обнимал её нежно, прижимал к себе и шептал на ухо: «Законченные, радость моя. Завершенные, я бы сказал, алкаши».
В последние годы в воскресенье они уже из дому не выходили. Не было тех сил и задора. В пятницу-субботу, а потом - раны зализывать. Муж после кружки рассола и стограммовой рюмки холодной (из морозилки) тягучей водки, варил ей кофе, добавлял в чашку изрядно коньяку, приносил в спальню, устраивал «алкашку мою» поудобнее на подушках, а потом возвращался на кухню готовить «спасительную хавку». Разогревал бульон, приготовленный заранее на мясе согжоя, параллельно варил пельмени домашней лепки, смешивал «макалку» из майонеза и горчицы, нарезал крупно соленые огурцы, наливал соточку водки (той самой - из морозилки). Приносил все на раскладном кроватном столике и произносил традиционное: «Ваша папа пришла, водка-пельмень принесла. Кушить станем - жисть наладим». Она тяжко вздыхала, поднеся рюмку ко рту, морщила нос, медленно выпивала (скорее, выцеживала), быстро-быстро махала рукой возле лица, а другой уже цепляла ломтик огурца... А потом, вдогонку - пару-тройку пельменей. И вот они - крохотные ростки оздоровления...
Наталия Владимировна поворачивается к мужу (его большому фото - метр на метр - на стене). «Вот, любезный, посмотрите, как я живу. Не стыдно? Знаю, что стыдно. Но что поделать, Витюша, давай уж потерпим как-то до моего прихода к тебе. Думаю, немного осталось. Уже почти обезножела было, но как представила: одна в квартире - откуда силы взялись, и ноги потопали быстро-быстро в магазин за полторашкой крепкого. Ты, вероятно, не понимаешь, о чем я? Крепкое пиво, полтора литра в бутылке. На пиве я теперь, дружочек мой...»
* * *
К пиву её пристрастил бомж Подпольщик. Как-то тормознул возле магазина, жалостливо попросил: «Сестренка, дай денежек на опохмел души, иначе помру». Она поначалу растерялась от «сестренки», но тут же протянула ему зажатые в руке двести двадцать три рубля - ровно на поллитро-вую бутылку российского коньяка. Такую бутылку Наталия Владимировна покупала себе на три дня. Бомж (вот уж воистину - бомж, лицо опухшее, почерневшее, все в морщинах, губы потрескавшиеся, под глазами... да что там - бомж, он и есть бомж) жадно схватил деньги и уже рванул ручку входной двери, но вдруг замер, обернулся: «Так ты ж, поди, тоже болеешь, а?» Она опустила глаза. «Подожди тут, сестренка, ща я все организую. Только благородных напитков не будет, уж извини, пару крепких полторашек, да пару плавленых сырков и - новая жизнь. Вот увидишь!»
Они сидели на дальней лавочке в парковой гуще, попивали пиво, прикусывали сырок и мирно беседовали. Голова просветлела после нескольких добрых глотков. Бомж учил: «Пей глубже, сестренка. Чтобы порцайка большая была, тогда голова быстро поправится и боль исчезнет». Она, совершенно не умеющая пить из горлышка, глотала, давилась и смущенно смеялась.
- Пей-пей, сестренка, не жухайся.
- Это как?
- Ну, не стесняйся, вот как.
- Понятно. Постараюсь не жухаться.
Бомж посветлел лицом, вытянул ноги, полуразвалился на лавочке.
- Вот она - жизнь. А так, хоть подыхай. Если б не ты... Послушай, сестренка, а ты видно из благородных, а?
- А ты, братишка?
- Да я че, я так себе, сторож вечный.
- Сторож?
- Ну да. Хворый с детства, порок сердца, с почками нелады. Кое-как восемь классов, и всё. В армию не взяли, в деревню к бабке отвезли и на зерновой двор сторожем определили. А потом в город вернулся, и опять в сторожа. Там и спился. Сам с собой, ночью. Набухаешься и спать. Раньше хоть просыпался поутру, а потом - отказ. Люди приходят на работу, а я сплю, бухой. Вот и поперли. Так и перли отовсюду. Вроде устроюсь - бац, залетел... Тоска, словом.
- А живешь-то где?
- Подпольщик я, в подвале обитаю. Не гонят, потому что я в этом самом доме - всю жизнь. С мальства. А как родители умерли - в раздрай ушел. Квартиру профукал. А как - не помню. Правда, не помню, сестренка. На берегу реки очухался (а сколько дней я там пробыл?!), ну, думаю, пора домой, раны зализывать. Пришел, ключ в дверь, а замок другой. Пока шебуршал, дверь открылась, и бугай плечистый вышел. Я ему говорю, мол, так и так, а он в квартиру вернулся и принес документы. С моей подписью. Моя подпись - верняк.
- А если в суд?
- Какой суд, ты посмотри на меня!
- Резонно. -Как?
- Правильно.
Помолчали. Погрустили каждый о своем. Вдруг Наталия Владимировна предложила (ну ни с того ни с сего, точнее, без всякого анализа, на голимой эмоции):
- Хочешь, приходи ко мне... У меня три комнаты... Бомж внимательно посмотрел на женщину, вздохнул,
покачал головой.
- Не, сестренка... Ты щас под кайфом и не понимаешь, што говоришь. Была б ты такая же, как я... Не. Я говнюк, конечно, но не через край... В гости, может, зайду, если пригласишь... Не. Я уже пробовал. Честно. Притулился к одной бабенке-алкашке. Все что можно пропили, чуть было квартиру не про..., но я вовремя вспомнил, как у меня было... Знаешь, сестренка, ты нашего брата бойся. Вмиг по миру пустят. Особенно, если в паре. В нашем околотке такие есть. Лектор и Горняк. С приставкой экс. Мозги затрут враз. Такие интеллигентные, такие несчастные. Непонятые, обиженные романтики.
- Красиво говоришь...
- Так я же сторож, я ж книг, знаешь, сколько перечитал! -Молодец...
- Рад стараться, ваше высокородие!
- Вот как! Прям суворовский солдат...
Сказала и уснула. А проснулась уже дома. В гостиной на диване. Голову поламывало, но не очень. Подумала: «Сейчас бы Витюша рассола своего принес и кофеек приготовил...»
В дверь позвонили. Она посмотрела на часы - 7.23. Кто бы это в такую рань? Открыла. За дверью стоял вчерашний бомж.
- Привет, сестренка!
- Привет, братик. Послушай, а как тебя зовут?
- Подпольщик.
- А имя есть?
- Когда-то было, но я его забыл...
- Заходи, Подпольщик, гостем будешь.
- Зайду. С удовольствием. Я и вчера у тебя был. Хорошо у вас. Я так понимаю, муж умер?
- Правильно понимаешь, Подпольщик. Кофе сварить?
- Че-че?! Ну, ты даешь, сестренка! Кофе! Не пил я его ни разу в жизни и сегодня обойдусь. Честно. Я чего пришел-то? Поправить тебя. Денег-то ты вчера отвалила - аж на четыре захода, так что четыре дня живем. Одевайся, умывайся и пошли.
- Куда?
- Туда же. В парк. Утро хорошее, без ветра. Слышь, сестренка, а ты што, и вправду профессор? Я тут вчера вот эти хохоряшки настенные почитал, так получается по всему, что ты профессор...
- Отставной. Но я не доктор, кандидат. Впрочем...
- Вот это да! Скажу своим - не поверят.
- А где они - свои?
- Да мало ли. Пока лето - в парке обитаем...
- Понятно. Скажи, братик, а какой сегодня день?
- Так понедельник с утра... А че?
- Хорошо. Люди на работу, а мы - в парк. Вот где правда жизни, Подпольщик!
- А-а-а... Ты из понедельничных, да?
- Это как?
- Ну, как-как. Есть люди, которые понедельники на дух не терпят. Понедельники все не любят, а такие как ты - на дух...
- А ты?
- А я че, мне по барабану...
- Резонно.
- Как?
- Правильно, Подпольщик. Идем в парк, но прежде чашку кофе, без кофе я не человек.
- Худо тебе будет, сестренка...
- Это почему же?
- По всему видно, ты скоро в пике войдешь и забомжу-ешь, а у нас кофе не подают ...
- Страшные вещи говоришь, братец... Тогда пошли без кофе...
«В пике» она вошла через три месяца. Пиво сделало свое дело. Впрочем, то, что Наталия Владимировна пила с подачи Подпольщика, пивом назвать нельзя. Разведенный солодом спирт. Отрава. Отрава, которая официально продается в магазинах. Только в России такое возможно. Государство травит своих граждан и при этом сетует на высокую смертность и низкую рождаемость.
Через неделю после знакомства Подпольщик вывел её «в свет». Уж очень ему хотелось представить свою новую напарницу - профессора. В затоне, по случаю своего дня рождения, проставлялся Горняк. Горный инженер Фетисов Игорь Борисович. Ас в своем деле. Когда-то. Когда-то Фетисов, когда-то ас. Его «срубила» должность. Горному инспектору всегда подавали. По поводу успешно завершенной проверки - банкет в ресторане. По поводу провала - тихо, с просьбами и мольбами в кабинете. Первое время отказывался (максимализм молодости), а потом втянулся. Когда начались запои, жена назвала процесс своим именем: «Ты уже алкаш, Фетисов. Лечись или придется прощаться». Лечиться не стал, и в силу вступил второй вариант. Жена выгнала из дома, сказав на прощанье: «Либо пан, либо пропал, Фетисов». Он пропал. Вышел из дома ранним августовским утром с «горящими трубами» и «Легендами джаза» в ушах (единственное, что взял - плеер) и - пропал.
На шесть человек (ни одной женщины, кроме нее) было три полторашки пива и шесть сырков. Это считалось круто. Отхлебывали по кругу, занюхивали сырками, но не ели. Это впечатляло и одновременно расстраивало убогостью. И тогда Воронина скомандовала: «Подпольщик, за мной!»
Они пришли в магазин, и Наталия Владимировна накупила всякой всячины (или она не Великая Натали!). Тогда деньги еще были, и она специально взяла с собой пятитысячную купюру. Подпольщик вез тележку, ловил на себе удивленные взгляды покупателей и тихо матерился. Но при всем том гордость распирала его - сейчас мужики увидят и описаются от зависти!
В затон вернулись на такси и позвали компанию на разгрузку. Шампанское «Брют», водка «Парламент», пиво «Кри-гер», салями, слабосоленая рыба, карбонат, маслины, фрукты, арбузы, конфеты. И так далее, и тому подобное, и еще что-то... Мужики цокали языками и поднимали вверх большие пальцы в знак восхищения. Но не Наталией Владимировной, а Подпольщиком - какой «кошелек» подцепил! А Лектор и Горняк значительно переглядывались. Подпольщик понял этот перегляд и мигом протрезвел. Ошибочка вышла с магазином, большая ошибочка. Теперь эта парочка профессоршу обкрутит и разденет до нитки. Так уже бывало, и неоднократно. Он подошел к Горняку.
- Слышь, инжэнэр, с Профессорши глаза уберите, я к ней сегодня жить перехожу. Все понял?
Горняк понял. Связываться с Подпольщиком было опасно, он безбашенный. Если что, такие «кордебалеты» устраивает... Горняк понял, но все-таки запустил «пробный шар в лузу».
- Так поровну все разбросаем, Подпольщик...
- Никто ничего разбрасывать не будет. Жить там стану. Вопросы?
- Вопросов нет...
- Тогда гуляем.
Гуляли славно. Мужики, как узнали о профессорском звании подруги Подпольщика, сразу материться перестали. Даже старый Вентиль язык прикусил, а уж он-то охоч и горазд до «прекрасной словесности». Обращались к Наталии Владимировне на Вы, величали Дамой, Госпожой. И всё это на полном серьезе, без иронии.
Великая Натали распустилась и распушилась, лет двадцать из своих шестидесяти сбросила, улыбалась, кокетничала, глаза горели. Читала стихи.
Из Цветаевой:
«О нет, не узнает никто из вас
- Не сможет и не захочет! -
Как страстная совесть в бессонный час
Мне жизнь молодую точит!»
Из Пастернака:
«Закрываю устало глаза,
И так ясно, так ясно я вижу:
День в грядущем. Небес бирюза
Огнекудрое утро все ближе».
Из Ахматовой:
«Как хочет тень от тела отделиться,
Как хочет плоть с душою разлучиться,
Так я хочу теперь - забытой быть».
Мужики внимали, вздыхали, делали умное лицо, скромно хихикали (когда Профессорша - про «жизнь молодую точит»), аплодировали по завершению диковинного для них действа. Их «дамы» в лучшем случае могли спеть скабрезную частушку вроде: «Мы с миленком у плетня целовалися три дня. Целовались бы ишо, да болит влагалишо...» Что-то в этом роде.. А большей частью всё заканчивалось классическим - «Ох, мороз, мороз...»
Конечно, непросто было мужикам. Всё внове или давно забытое, всё не их. Только Лектор гоголем смотрел. Бомж Повидла (всегда приговаривает: «Ну, повидла, твою мать») никогда, к примеру, не видел и не пробовал карбонат и маслины. Подцепив грязно-загорелой рукой кусочек мяса спросил:
- И че?
- Што «че»? - в свою очередь спросил Подпольщик.
- Ну, че это за хрень?
- Это, дяденька, мясо. Карбонат называется, - объяснила Наталия Владимировна.
- А вон те козьи какашки в бульоне? - показал на маслины.
- Это маслины, их едят, это вкусно.
- Ты смотри-ка, до чего люди дожили...
Повидла родом из детдома, поэтому его незнание очевидно. В казенном доме кормили неплохо, в плане количества, но про качество и разнообразие продуктов речь даже теоретически не велась. А в тринадцать лет Повидла попал в колонию. За воровство и бродяжничество (постоянно сбегал из детдома и, чтобы не умереть с голодухи, активно приворовывал). В детской зоне, естественно, карбонатом и маслинами не кормили.
.. .Хорошо сидели, но на каком-то этапе (часа через три, когда выпито было немало и съедено) притомились и слушали Профессоршу (а она солировала без перерыва, это был день Великой Натали) вполуха и с явным прищуром. С трудом, то есть. Самым честным оказался Вентиль. Он вдруг всхрюкнул и плавно повалился с лавочки в траву...
А потом вступил Лектор. Когда все уснули вслед за Вентилем. И Наталия Владимировна в том числе - с душевной легкостью и уважением к этому необыкновенному собранию индивидов. Напоследок она вздохнула удовлетворенно, сказала: «Ах, какая прелесть!» - с тем и отбыла ко сну. Все заснули, и тогда Лектор начал.
Этот бомж и впрямь был в другой жизни лектором общества «Знание». Вполне успешным. На Герберда (когда-то этот человек с достоинством носил эту фамилию) ходили, он умел держать аудиторию, и был большой спец. Но, в один из понедельников, которые Константин Борисович Герберд люто ненавидел, его уволили. За «постоянное пребывание в посталкогольном состоянии» - гласили строки официального приказа. Это ж надо такую формулировку придумать!
Герберд вышел из уютного здания общества «Знание», хлопнув дверью, и вдруг почувствовал себя счастливым. Он понял, что больше никогда и нигде не будет работать, и никакие понедельники ему не страшны. Свобода! Но свободы (в денежном выражении) хватило ненадолго, и постепенно Лектор забомжевал. Сделать это ему было просто, не было ни перед кем никаких обязательств. Мама - единственный близкий человек - давно уже умерла, а женат он никогда не был. Двухкомнатную квартиру Лектор обменял на однокомнатную с доплатой, разумеется, в свою пользу. Доплату он быстро спустил (помогли, в России это любят делать) и постепенно приобщился к дворовым бомжам. Их было трое, свою территорию они стерегли, но Лектора приняли. Однажды он подошел к ним, этакий барин в пиджачной тройке, угостил пивом, поинтересовался жизнью и сказал достаточно прямо: «Хочу в вашу компанию». Подпольщик усмехнулся: «А не в падлу с нами-то?» Лектор иронию понял: «Нет, не в падлу. У меня все к тому пришло. Я вам не помешаю».
В отличие от Подпольщика, Горняка и Повидлы, Лектор иногда подрабатывал. Раза три-четыре в год, на митингах коммунистов. Они не могли говорить так, как Герберд. Так красиво, так пафосно, так зажигательно и убедительно. Для официальных выступлений Лектора коммунисты держали спецодежду - темно-серую пиджачную тройку (в которой он и предстал перед уважаемой троицей), черную сорочку (чтобы не стирать лишний раз), галстук в белый горошек (как у Ильича) и всесезонные ботинки с набором черных китайских носков. Да, разумеется, была и кепка, которую он держал, как Ленин, в левой руке. После митинга Лектор шел домой в этой одежде, но на следующий день её забирали (партийная дисциплина, знаете ли).
Особенно Лектор был знаменит на митингах своей аналитической речью под кодовым названием «Выход из кризиса есть!». Он (стоя на трибуне) снимал кепку, простирал руку и начинал своим приятным, бархатным баритоном: «Товарищи! Прошло уже пять (десять, пятнадцать, двадцать, в зависимости от прохождения срока) лет с того ужасного часа, когда был подло разрушен Советский Союз. В истории человечества это событие стоит в ряду самых страшных (каково?!) преступлений и величайших трагедий». (Слышен одобрительный гул аудитории, состоящей из людей преклонного возраста и некоторого количество молодых функционеров, пытающихся построить свою политическую карьеру.)
Сделав короткую паузу, Лектор переключал накал, добавлял экспрессии и продолжал: «Помните, что говорили нам друзья с Запада и доморощенные реформаторы? Помните, что они обещали? Я напомню! Они обещали, что с разрушением СССР на порядок изменится качество нашей с вами жизни. Что немедленное внедрение новейших достижений науки и техники обеспечит чуть ли не мгновенный подъем экономики. Что безбрежная демократия станет нашей повседневной реальностью. И что?!»
Вновь логическая пауза и резкий поворот на крикливую эмоцию: «Да! Наша жизнь изменилась! Мы стали нищими! (Одобрительный гул, жидкие аплодисменты.) Мы стали изгоями в своей стране! Мы утонули в демократии по-российски!» (Одобрительный гул, плавно переходящий в ор отдельных особей: «А что, не факт?! Суки подлые! Долой демократию, да здравствует Советский Союз! Говнюков к ответу!») И так далее, с большим уклоном в сторону ненормативной лексики).
А дальше на полтона ниже (артист, ох, большой артист этот Герберд!): «Что мы видим, что видим, дорогие мои? Все реформы последних лет имеют исключительно разрушительный характер. Но их инициаторы и производители остаются неприкосновенными. Более того, они жиреют год от года и день ото дня. Эта жалкая кучка жадных и беспощадных хищников сегодня купается в роскоши, покупая замки во Франции и Италии, яхты - в Германии, шикарные квартиры - в Лондоне, личные самолеты - в Америке! А в это время мы -основная масса россиян - тихо подыхаем в объятиях паленого алкоголя, а наши внуки - от передозировки наркотиками!» Одобрительно-осуждающий гул.
И вновь эмоция, уже пронзительная, визг: «Доколе?! Доколе будем терпеть, братья и сестры?!!!» Угрожающий гул, руки тянутся к топорам, колам, вилам, битам, автоматам -только дайте! Лектор почти в экстазе (разве что пены на губах нет) бросает кепку в толпу и падает на колени. Искусник, ничего не скажешь. Вождь, да и только! Пусть всего три раза в год, но - вождь.
Таков Лектор там - на митингах, а в этот час - иной. Оценив ситуацию, он встал, но тут же присел, потому как повело в сторону. Но быстро справился, выпрямился, откашлялся, поправил несуществующий галстук и, прошептав: «С Богом», - начал.
«Уважаемые товарищи! - начал он с традиционного рабоче-крестьянского обращения. - Сегодня мы будем говорить о судьбах мирозданья. Мы спросим себя: а выживет ли этот мир? Мы спросим себя и постараемся в этом разобраться. Многие, например, боятся, что наш мир погибнет в ядерной катастрофе. Возможно? Вполне. Другие полагают, что миру грозит гибель от загрязнения. Третьи уверены, что экономический хаос настроит людей на уничтожение друг друга. Все это, в принципе, возможно, согласитесь. В этой связи возникает вопрос, уважаемые товарищи: приходил ли мир к концу когда-то, в далеком прошлом?»
Лектор быстро трезвел, возбуждался, заводился и начинал шпарить как по писаному. Профи, что скажешь. И сейчас еще вполне. Вполне, вполне. Вон как вышивает: «История, дорогие мои, утверждает, что один мир уже приходил к концу. Речь идет о мире, который в дни знаменитого Ноя, (надеюсь, все помнят эту личность?) стал очень злым. Мир возомнил себя вершиной, которая стоит вне Вселенной. Так вот, книга всех времен и народов Библия гласит: «Тогдашний мир погиб, быв потоплен водою». В ней же сказано: «Бог не пощадил первого мира, но в восьми душах сохранил семейство Ноя, проповедника правды, когда навел потоп на мир нечестивых».
Лектор шпарил, не обращая внимания на родную спящую аудиторию, но, увидев подошедших мальчишек и двух взрослых затонских рыбаков, заговорил с еще большим энтузиазмом: «Обратите внимание, уважаемые, конец того мира не означал конец человечества. Ной и его семья пережили Всемирный Потоп, не погибла и прекрасная планета Земля. Погиб мир нечестивых, злая Система вещей. Вот что важно. Со временем, когда потомство Ноя увеличилось, образовался новый мир, тот, в котором мы живем сегодня. Его история полна войн, преступлений и насилия, но пока он жив. Долго ли? Что произойдет с нашим миром, выживет ли он?»
Что произойдет с миром, так и осталось неведомым, потому что Лектор вдруг широко зевнул (от волнения или усталости?) и рухнул на песок...
«Огнекудрое утро» профессор Воронина встретила на травке в городском парке культуры и отдыха. Это была «первая ласточка» из страны Бомжании. Так сказал Подпольщик: «С приездом в страну Бомжанию, профессор». Наталия Владимировна пыталась отшутиться: «Эк погусарили вчера, любезный!»
- Зря ты улыбаешься, сестренка. Беги отсюда, уноси ноги. Спасайся.
- А что мне спасаться, братик? От себя не убежишь. Уж как придется теперь...
- Дети-то есть?
- Вроде есть, а вроде и нет.
- Это как?
- Сын у нас с Витюшей. Василий. Два года как в Канаде. Ни разу не приезжал.
- Вон оно как...
- Вот так.
* * *
Их сын... Василий Воронин, известный физик-ядерщик, доктор наук, профессор (в тридцать два года), фигура в научном мире. К нему подбирались давно. Американцы, канадцы, немцы, англичане. А позднее японцы и китайцы. Два года назад, устав ждать, он уехал в Канаду. Но до этого были беседы со строгоофициальными сотрудниками. И Виктора вызывали, и с ней «деликатно» разговаривали в стенах родного института. Навязывали: «Надо поговорить с сыном. Надо убедить его». Они просили Василия о чем-то, сами не понимая - о чем? Какое могло быть у него будущее в этой стране? Сын все понимал и молчал. А когда его лабораторию закрыли окончательно, Василий сказал обреченно: «Все. Здесь больше ничего не будет. Я уезжаю. Беспокоить вас не буду. Если можно официально отказаться от меня - сделайте это». И уехал. В Оттаву. И совершенно их «не беспокоил», два года. Только иногда с нарочным передавал деньги. Ни письма при этом, ни записочки. Наталия плакала, Виктор молчал, только набухшие желваки выдавали тяжесть его состояния.
Ночами Василий кричал. Беззвучно. Он не мог без родителей. И с ними не мог. Не мог уже два года. Потому что берег их. Он так полагал. Если у них нет отношений с сыном (никаких, ни малейших, Господи!), то их не тронут. Он так полагал. И молчал: ни слова, ни полслова, ни письмеца, ни весточки. Только деньги. Иногда. Но очень, очень осторожно. Предельно. Не дай бог!
В памяти еще ярки были «веселые картинки». Нет, иголок под ногти никто не загонял, не били, не пытали. Просто объясняли, доступно, примитивно: «Вы принадлежите этой стране. Вы — составляющая её мозгового центра. Тем более, у вас такая специфическая отрасль». Двустороннего контакта не получалось, и тогда тон изменился: «Ты, сопляк! Ты что тут из себя корчишь?! Ученый с мировым именем — вы посмотрите! Жопа ты с ручкой вовнутрь, вот кто, понял? И это -твоя красная цена. А на этой ручке - наша рука. Всегда, слышишь?!»
Он слышал и умирал. Не от страха - от тоски. Вопли строгоофициальных сотрудников были доказательством их бессилия. Никто не мог удержать Василия в стране без будущего. Никто, кроме родителей. Но они не стали этого делать. Убеждая вслух (для органов, ведь вполне возможно, квартира была нашпигована «жучками» по всем углам), они писали на листочке из ученической тетрадки в клеточку: «Уезжай, сынок. Уезжай, мальчик. Мы с тобой мысленно. Мы гордимся тобой!» Она писала, а Виктор держал сына за руку, крепко пожимая её.
В Канаде он сразу возглавил лабораторию и окунулся в работу. Именно окунулся: жадно, глубоко. Ему не нужно было бороться «за место под солнцем», об этом позаботилось правительство этой страны. Жилье, быт - ни секунды Василий Воронин не думал об этом. Впрочем, и дома эти вопросы никогда не занимали его. Был отец, и они с матерью - за ним. Но дома не было работы. Такой, как здесь - азартной, всепоглощающей. Дома - никакой. И никаких перспектив. Но там остались родители. Его Витя и Ната. Его кровь, его корни, его боль, его жизнь...
Через полгода он начал кричать по ночам. Выть. Беззвучно. А утром уходил на работу. Высокое начальство достаточно оперативно оценило ситуацию: ведущий специалист Воронин, мозг компании, катастрофически быстро угасал.
Вот тогда и появился психотерапевт - госпожа Елена Божель. Очаровательная молодая (но очень перспективная профессионально) особа за месяц привела Василия в абсолютный порядок, а через год с небольшим стала его законной супругой. После лечения своего пациента она доложила руководству компании: «Это состояние вернется. Нужно перевозить родителей господина Воронина сюда».
Выяснив детали, начальник службы внутренней безопасности компании Марк Ройз лично отправился в Россию за родителями Воронина. Он встретился с ними и уже на следующий день вернулся обратно ни с чем. Услышав о переезде, перепуганные насмерть Витя и Ната категорически отказались. Они до конца своих дней остались гражданами сурового Союза Советских Социалистических Республик - государства тотального подчинения и психологического подавления.
Чтобы поставить логическую точку, Виктор Георгиевич произнес всего три слова: «У нас нет сына, - и добавил: - так и передайте господину Воронину». Ройз понял: они боятся. Попытался переубедить, мол, уже не то время, не надо бояться, в Канаде другие порядки, цивилизация. Наталия Владимировна сказала: «Мы не за себя боимся. Такого предательства они не простят и, уж поверьте, найдут способ рассчитаться с нами. Понимаете? Они уничтожат не только нас, они Васеньку...»
Марк Ройз знал Россию, знал ее спецслужбы и отступил. Мало ли что.
- Но что я скажу Василию Викторовичу?
- Скажите, что мы любим его. Он поймет, - тихо произнесла Наталия Владимировна и заплакала.
- Скажите Василию, что так будет лучше. Для всех нас. Пусть не винит себя и не ищет контактов. Так надо.
Виктор Георгиевич резко повернулся и вышел из гостиной. Так произошло прощание Ворониных с сыном...
По приезде Ройз объяснил Василию ситуацию и попросил не торопиться: «Поверьте, время все расставит на свои места. Надо немного подождать, пожалейте родителей».
Время шло, Воронин преуспевал в работе, так преуспевал, что к нему приставили телохранителя. По этому поводу Василий обреченно улыбался: «Нашли себе забаву». Но это была не забава - американцы вышли на «отлов» Воронина. Когда они сделали официальное предложение, почти удесятерив сумму ежемесячного гонорара, Василий отказался: «Я не бегун. Есть обязательства, подписан контракт. И потом, так уж важно - где? Дело надо делать, а не бегать туда-сюда».
И тогда они начали «отлов». Но Василий ничего не знал, зато знал Ройз. Потому и появился телохранитель - небольшой, юркий, пружинистый афроамериканец Дж. Кейт. Каждое утро улыбчивый Джим встречал Воронина у двери квартиры и сопровождал до автомобиля. И так весь день. Везде и всюду...
А потом Василия перевезли в загородный дом. Компания позаботилась об этом, ей было выгодно подарить «крепость» ценному сотруднику. Психотерапевт Елена Божель приезжала туда раз в неделю и однажды осталась навсегда. Он сказал ей совершенно по-русски: «Выходи за меня». Елена удивленно подняла бровь и встала за его спиной - «за меня».
- Есть проблемы, мсье Воронин? -Да.
- Какие?
- Хочу, чтобы ты стала моей женой.
- Считай, что это случилось...
Через девять месяцев у них появилась дочурка. Василий ошалел от переизбытка чувств и все время повторял: «Вот такие пироги, понимаете?! Вот такие пироги!» Через два дня после рождения Натали-младшей умер Виктор Воронин - её дед. Но Василий не узнал об этом, Ройз, «державший руку на пульсе» и знавший всё о родителях Воронина, выполнил приказ руководства: ни слова о смерти отца.
В тот день, когда Ройз вернулся из России и попросил пожалеть родителей, Василий решил для себя окончательно: не тревожить стариков. Ни малейшим образом. Марк прав: они остались в совке и живут по его правилам, тем правилам, что родились в 1923-м, а отшлифовались в 37-м. Они панически боятся, значит, не надо провоцировать этот страх.
Приняв это решение, Василий сразу перестал выть (беззвучно) по ночам. Его мозг и душа не то чтобы закрылись от опасных носителей, но несколько успокоились. И тогда Воронин начал жить. Жить в полную силу. В таком состоянии он мог горы свернуть. Как-то, завершив очень важную часть работы, он сказал об этом жене (про «горы свернуть»), Елена удивилась: как это? Василий сделал серьезную мину и сказал: «Это просто. Подходишь к горе, толкаешь её плечом. Была гора - нет горы. Свернул». Но не выдержал и хмыкнул, выпустив улыбку. Елена поняла и расхохоталась, а успокоившись, развела руками: «Ваш язык совершенно непредсказуем, того и жди какой-нибудь подвох. И вообще, русские люди - это очень сложно. Вот скажи, почему в России проклинают понедельники? Совершенно обычный день, начало рабочей недели. Он дисциплинирует, я всегда чувствую прилив сил в этот день».
- Попытаюсь объяснить, женушка-буренушка.
- Вот опять. Что такое женушка-буренушка? Твой французский хорош, но иногда я не понимаю твоих лексических нововведений в наш язык.
- Тут все просто. Женушка - это жена. Ты моя жена, факт?
- Еще какой!
- А буренушка - это корова...
- Я не корова!
- Стоп, стоп! В данное время ты кормишь наше чадо молоком?
- Конечно, но при чем тут корова?
- А при том, что корова тоже кормит молоком. Всех. Ты -одно крохотное создание, а она - всех.
- Ну, в общем-то, логично. Женушка-буренушка... Красивое словосочетание, мелодичное.
- Слава богу, разобрались. А теперь вернемся к понедельникам. Русские люди широки в своих поступках.
- Широки, значит толстые?
- Не перебивай, слушай, вникай. Душа у нас широкая. Мы все делаем на «ах»!
- Ах? Постоянно болеете?
- Молчать! Это вы болеете от своей рациональности и практицизма. Впрочем, это не к французам, это к немцам... Ты меня забодала...
- Забодала. Что сделала? Это как?
- Все, сдаюсь. Давай по-другому. Ты можешь себе позволить напиться вдрызг в воскресенье?
- Вдрызг - это сильно? Нет, не могу. В понедельник работа. Если ты помнишь, я работаю с людьми...
- Вот! Ты не можешь, а русский психотерапевт - запросто. Неважно, мужчина это или женщина. С пятницы начнет, в воскресенье завершит, а в понедельник он никакой. Больной. Как ему не проклинать понедельники? И так живет вся страна, весь народ, невзирая на социальные различия. Врач, крестьянин, депутат Госдумы или еще кто. Понятно?
- В целом. Но это неправильно. Это психологическая безалаберность, безответственность.
- Согласен, но это так. Рядом с тобой человек, который вообще не пьет, а понедельники ненавидит.
- Это кто такой?
- Это я. -Да?!
- Караганда!
- Что Караганда?
- Все. Давай предметно. Я не пью?
- Да. А понедельники ненавидишь. Почему?
- На генном уровне. У меня родители пьющие. Они пьют, а я ненавижу понедельники. Потому что Ната и Витя болеют. На них смотреть страшно и больно в этот день. Но они худо-бедно приводят себя в порядок и топают на работу. Причем Ната и Витя тоже с людьми работают, со студентами и строителями. А еще я ненавидел понедельники, потому что в воскресенье много работаю. Допоздна. И, естественно, не высыпаюсь.
- Подожди, подожди. Ты же не ездишь по понедельникам в институт!
- Во, пробило! Я отменил понедельники, а руководство не возразило. Им важен результат и сроки. Я все успеваю, так почему бы мне не отменить понедельники, шеромуха моя ненаглядная?! И, смею доложить, теперь понедельник - самый любимый день в моей жизни. Я обожаю понедельники, я купаюсь в них, наслаждаюсь ими. Что хочу, то и ворочу!
* * *
Пиво стало для неё нормой. Две полторашки в день. Точнее, в сутки, поскольку и ночью пила. Просыпалась, отхлебывала и опять засыпала. Утром смотрела на портрет мужа, спрашивала: «Стыдно тебе за меня, муж мой? Стыдно-стыдно, вижу. Вон глаза какие укорные. Только мне уже все равно, Витюш. По-другому уже не могу, да и не хочу...»
В квартире стоял тяжелый пивной дух и было грязно. До смерти мужа к ним раз в неделю приходила Лидочка Митрохина - мать-одиночка. За небольшую плату она вылизывала их жилище - чище не бывает. Но уехала. На прощание сказала: «В деревню возвращаюсь. Не прижилась в городе. Стремно тут у вас, а у нас хорошо, по-человечьи и душевно. Там еще люди остались, а у вас...»
Первое время Наталия Владимировна как-то держала себя в должной форме. Собой занималась, стирала, квартиру в относительной чистоте держала, а потом, в постоянном пивном угаре, «сдулась». Так Подпольщик охарактеризовал её состояние: «Быстро ты сдулась, сестренка...»
«Сдулась я, Витюша, выражаясь сленговыми нормами бомжей. Опустилась, значит. Про дружка моего Подпольщика ты все знаешь. Ангел-хранитель мой. Я порой думаю, что это ты ко мне его приставил. А, Витюш? Ты же знаешь, что мне одной не вытянуть. Каждый день приходит, пиво приносит и продукты. Ты не думай, деньги я ему заранее даю. А раз в неделю он выводит меня на реку. Только ходится мне скверно, ноги опухшие. Это от пива, я понимаю. Что значит брось, голубчик?! Алкоголь - твоя школа, и я уже давно на подвесе. При тебе только качество было иное. При тебе жизнь была, а теперь - существование и сосуществование с бомжами. Профессор Воронина!
А знаешь, дружочек, меня ведь очень быстро забыли. Все. Даже Нина. Как увидела меня однажды в компании с Подпольщиком - всё. Не приходит, не звонит. Да оно и лучше. Объясняться и оправдываться не собираюсь.
Вот так и ползу по жизни, Витюша. Кое-как. К тебе хочу побыстрее, но не получается. Значит, мой земной срок еще не закончился. Так? Но есть и светлые пятна в этой серости, дружочек. Есть-есть! Какие? А вот угадай! Не дотягиваешь, сдаешься? А понедельники? Нам с тобой теперь этот тяжкий день не в тягость, да? Я сейчас-то уже привыкла, а поначалу шарахалась от ужаса: понедельник! на работу! срочно привести себя в порядок! А что надеть?! А какая сегодня тема?! А где портфель?! И, представляешь (!) тебя зову, как всегда, как обычно: «Мужчина, где внимание даме? Почему я еще не собрана?»
Наталия Владимировна всегда жила за мужем. Именно так - за мужем. За его спиной. Так повелось с первых дней их знакомства. Он делал все, он был всегда рядом, он брал удар на себя. И никогда не ныл. Никогда. Даже в то треклятое время, когда потерял все сбережения (реформа скушала), а потом - работу. Только вздыхал иногда тяжко, но сразу встряхивался, тер лицо ладонями, словно убирал что-то лишнее, смахивал. Встряхивался и говорил жестко: «Не киснуть! Пробьемся!» Вероятно, ему было тяжко, там - внутри себя, но Воронин никогда и никому не показывал это. Только вздыхал горько. Дома. Сам с собой. Но иногда Наталия это слышала. Она спрашивала заботливо: «Что-то случилось, Витюша?» Он сразу менялся, светился улыбкой: «Ангел мой, что может случиться? Было бы здоровье, а остальное образуется. Но, если честно, одна проблема есть...» Говоря это, муж хитро улыбался.
- Какая, Витюш?
- Водки сильно хочется. Стакан. Холодной.
- Так выпей же.
- Низя, до пятницы ни-ни, в завязке.
- А в порядке исключения?
- Не искушай меня без нужды, женщина...
Как-то незаметно закончились деньги. Пришел Подпольщик, она угостила его остатками пива, вытащила из сумочки портмоне, раскрыла, но ничего там не увидела, кроме двух карточек, оставшихся от мужа. Но Наталия Владимировна понятия не имела, как с этим обращаться. Все финансовые операции лежали на Викторе. Без исключения. До смерти мужа она даже в магазин не ходила. Нет, бывали вопиющие случаи, когда Воронин «на поводке» вел свою жену за какой-то необходимой (на его взгляд) ей обновкой. Будь то официальный костюм или кофточка, или брючная пара. Даже колготки и нижнее белье он покупал сам.
Она не знала элементарных вещей, таких, например, как коммунальные платежи. Ей напомнили: задолженность за квартиру - полгода. Давно уже отключили телефон. Перестали приносить пенсию (перечисляли на карточку, но она об этом и не подозревала). Что делать? Куда обращаться по поводу пенсии? В пенсионный фонд? Но как туда добраться? Тем более в таком виде. Вопросов было много, ответов - ни одного.
Помог Подпольщик. Поняв, что с финансовой поддержкой напряженка, спросил:
- Сестренка, а ты пенсию получаешь?
- Нет. Месяца два уже не носят...
- А что так?
- Откуда же мне знать.
- Странно. Тут сбоев быть не должно. Я узнаю. Узнал. Перед тем как идти в пенсионный фонд, зашел
к «сестренке», основательно помылся под душем, побрился, принарядился в костюм Воронина. Наталия Владимировна сорочку ему подобрала из мужниных. Даже обувь подошла. Такой ничего себе мужичок получился.
- Братик, а ты в порядке...
- Да ладно, - засмущался Подпольщик, - скажешь тоже...
В пенсионном фонде ему все объяснили точно:
- Вы что, мужчина!? Карточка у вашей жены. Пенсия туда идет. Карточку в банкомат, код набрали, деньги получили».
- А какой код?
- Это у жены спросите. Как дети, ей-богу!
Код Наталия Владимировна не знала. Ее карточкой занимался муж. Она болезненно морщилась, вздыхала. Подпольщик подытожил:
- Самой надо в пенсионку идти, заявление писать или еще что...
- Как я туда пойду, братик? Ну как я туда пойду, а?! В таком-то виде! И ноги - как столбы...
Вот тогда-то она и вышла первый раз на поиски. После двухдневного отсутствия «братика». Его не было, и от голода сильно болела голова. Теоретически профессор Воронина представляла, как можно добыть хоть что-то съестное. В мусорном контейнере. Об этом ей рассказал Подпольщик. На ее вопрос: «А как вы живете, чем питаетесь? -он хмыкнул и поведал элементы из технологии выживания: -Главное, сестренка, начать. Через силу, через тошноту, может, даже рвоту. Начать. А потом - как по маслу. Это я тебе говорю».
Она вышла ранним утром, в половине шестого и сразу «обогатилась» тремя банками рыбных консервов, пятью полусгнившими картофелинами и корками заплесневевшего хлеба. При всей своей брезгливости, Наталия Владимировна испытала удовлетворение. Вероятно, потому, что очень хотелось есть. Дома сразу взялась за банку сайры. Она почему-то была вздутой. Бомбаж. Но откуда «ангелу Наташеньке», напрочь избалованной мужем было знать, что это такое. Когда она кое-как пробила отверстие консервным ножом, из банки вырвалась зловонная струя. Наталья Владимировна резко отпрянула, выронила нож и закрылась ладонями...
* * *
Возле мусорного контейнера, обнявшись, стояла странная пара - пожилая дама со следами былой славы и свежей алкогольной зависимости и молодой, опрятный мужчина спортивной внешности. Женщина припала к нему на плечо и ласково повторяла одни и те же слова: «Шурка! Баламут мой любимый! Шурка, баламут мой любимый!» А потом она зарыдала. Как она рыдала, Господи! Словно всё горе Вселенной вмиг опустилось на хрупкие плечи этой женщины.
Рогозин растерялся, зашмыгал носом: «Ну все. Все-все. Наталь Владимирна! Наталь Владимирна! Ну все. Все будет нормально. Щас пойдем, и всё будет нормально. Ах ты! Ну что же это такое...»
Вдруг, как из-под земли, рядом возник бомж. Он протянул руку, коснулся плеча Великой Натали и сказал просто: «Не плачь, сестренка, не плачь... Это спасение твое пришло...» И она сразу замолчала.
А потом они пошли домой. Вместе. К Ворониной. Наталия Владимировна держала под руки своих рыцарей и щебетала как маленькая девочка:
- Шурка, ты молодец, что нашел меня, ты всегда был молодец. Подпольщик, это Шурка, мой любимый ученик. Шурка, это Подпольщик - мой ангел-хранитель. Так получилось. Витюша умер, и я сдулась. Такое смешное слово, правда? Сдулась. Я ведь совсем не умею жить без Витюши. Совсем-совсем. Ты же знаешь, Шурка, я такая бестолочь, такая бестолочь, просто сил никаких нет. Всегда такой была, но за мужем, при Вите. Ты же знаешь, мой муж - моя крепость. А он взял и умер. Нельзя ему было умирать без меня. Надо было вместе. Я попыталась, но не вышло. Ты знаешь, Шурка, я съела кучу таблеток, но не умерла. Только изблевалась вся, прости Господи. Если б не Подпольщик... Ты знаешь, Шурка, он научил меня существовать. Я ведь при Витюше жила -горя не знала. Жила и жила. А оказывается, многие не живут - существуют. Это особое искусство, Шурка. Вот Подпольщик, он всегда существовал. Со дня рождения. Ведь так, Подпольщик? Так-так. По своей внутренней природе он -сторож. Таково его предназначение. Сторожа, Шурка, не живут, они существуют. Они всегда... Как ты говоришь, Подпольщик? Да-да, вспомнила, они всегда на стрёме. Ты понимаешь, Шурка?
Когда они пришли в квартиру Ворониных, Александр Николаевич все понял. А поняв, принял решение.
- Наталь Владимирна, сейчас поедем ко мне, а потом - в санаторий. Пока вас приводят в порядок, я тут шмон наведу. Подпольщик поможет. Ведь так, Подпольщик?
- Легко, только потратиться придется немного.
- Не вопрос.
- Мальчики, мальчики, о чем вы? Какой санаторий? Какой шмон? Какие траты?
Наталия Владимировна села в кресло, прерывисто вздохнула и вытерла со лба испарину:
- Подпольщик, я ведь сейчас загнусь...
- Я бы рад помочь, сестренка, но на полном нуле. Пушнины нынче совсем не было.
Рогозин болезненно сморщился.
- Какой пушнины, ребятки? Чем помочь, Наталь Владимирна?
- Пива ей надо. Хотя бы стакан. Колотит ее. А у меня -ни копья. А пушнина... Это по-нашему, бомжовскому -бутылки пустые.
- Фу ты, боже мой! Значит, ничего смертельного. Вот деньги, Подпольщик... Кстати, как зовут-то тебя, вас?
- Нет у него имени, забыл он его. Братик, уж, пожалуйста, побыстрее...
* * *
Рогозин и впрямь отвез Наталию Владимировну в ближайший санаторий. На ее испуганный отказ он ответил категоричным: «Все потом. Все протесты - в письменном виде. У меня там приятель главврачом служит, я ему все объясню, Наталь Владимирна. Так что - вперед и с песней, Великая».
Воронину поселили в люксовую палату и определили при ней медсестру-сиделку. Разумеется, не по знакомству, Шурка всё оплатил, да плюс к тому дал денег на пару компьютеров. Проконсультировавшись с главврачом-приятелем, Рогозин снабдил деньгами сиделку и наказал: «Первые три дня поить коньяком - двести пятьдесят грамм в день. Коньяк -«Арарат». Будет просить пива -нив коем случае. Потом перейти на сухое вино. Сухое, а не бормотуху за сто рублей с этикеткой «сухое». Остановимся на «Киндзмараули». Шестьсот рэ за бутылку. Понятно изъясняюсь? Проверю. Вот вам аванс, за работу, барышня. Справитесь с задачей, получите еще столько же». Медсестра посмотрела в конверт и ахнула...
Первые дни Наталия Владимировна постоянно спала, даже под капельницей. Просыпалась и просила у медсестры Милочки пива: «Деточка, надеюсь, у вас найдется для подержанной дамы бокал-другой крепкой отравы под общим названием - пиво?» Резкая, в силу своего профессионализма, принципиально честная девица категорически отрубала: «Нет никакого пива! И не будет. Не велено вам пиво давать. Коньяк станете пить!» Воронина округлила глаза: «В вашем заведении угощают коньяком?!» Милочка иронично кивала головой: «Ага. Щас. Разогнались. Это ваш благодетель наказал: пива -ни капли, только коньяк, а потом - сухое. И денег дал. А еще суровая медсестра вдруг зарделась, - он мне аванс заплатил, и сказал, что если справлюсь с поставленной задачей, то еще столько же получу. Представляете, тёть Наташ, если всё сложится, то я себе полушубочек норковый куплю. Голубая мечта! Так что вы меня не подведите, уж очень прошу».
- А задача-то в чем заключается, Милочка?
- Так вас на ноги поставить. Вы ж запущенная, тёть Наташ, до невозможности. Уж простите, словно вас с помойки притащили.
- Недалеко от истины, деточка.
- Александр Николаевич говорил, что вы профессор. Правда, или наврал? Как-то слабо вы на профессора тянете сказала и охнула, - ох и дура я! Вы уж простите, если что. Деревня, село Яровое, так и прет. Уже семь лет в городе, а всё выползает сельпо. Тёть Наташ, не обижайтесь, а?
- Да полно, деточка. Сущую правду говорите: какой из меня профессор - бомжиха. А звание и впрямь есть. Когда-то рысачила, и в своей науке преуспевала. Шурка мой ученик. Любимый. В общем, было дело, да прошло. Оставим эту тему, лучше коньячку плесните малую толику...
* * *
В последнее время они с мужем пристрастились к «Хен-несси». Виктор привозил этот коньяк из загранкомандировок, покупая в валютных «дьюти фри» сразу по несколько бутылок. Это был удивительный коньяк. Ничего подобного они раньше не пили, а уж попробовали и попили много разных коньяков на своем веку. Воронин смаковал этот редкостный напиток, помукивал от удовольствия и причмокивал. Загорелся идеей разузнать все об этом коньяке. Забрался в Интернет, рассказывал ей: «Значит, так, душа моя, докладываю. Родителем этого умопомрачительного напитка был Ричард Хен-несси - младший сын ирландского лорда Балимакмоя. Будучи на войне, в сражении с англичанами при Фонтенуа Ричард был ранен и попал в госпиталь близ французского городка Коньяк. Он был настолько поражен красотой этих мест, что решил там остаться. В 1765 году Ричард основал в славном городишке Коньяк компанию, которая и по сей день носит его имя - «Хеннесси».
А вот, послушай, что говорит по поводу данного напитка потомок Ричарда (представитель восьмого поколения) Морис Ришар Хеннесси. Цитирую: «Это элегантный, сложный и очень многозначный напиток! - представляешь?! Элегантный, сложный и многозначный - каково?! И дальше: «Не простой, не популярный - в смысле «понятный всем и сразу». Вот так! А вот еще послушай: «Искусство изготовления коньяка можно сравнить с сочинением музыки - коньячные спирты составляются в гаммы, а мастера-виноделы, как композиторы, создают из них мелодии». Поэзия, черт возьми!»
«Хеннесси» они смаковали (этакое гурманство), наслаждались, делали это вечерами после ужина, по пятьдесят граммчиков, любовно и неторопливо. А начиная с пятницы (не зря в народе говорят: «пятница - пьяница») все выходные пили водку, предпочитая «Мърную», очищенную молоком или серебром.
Виктор Георгиевич Воронин любил выпить и хорошо покушать, и при этом был изрядным эстетом. Если намечалась теплая кампания, то именно он руководил процессом организации и приготовления. Составлял меню блюд и напитков, искал необходимые продукты, затем колдовал у плиты и никаких советов не терпел. Если выезжали «на шашлыки» -то же самое. Трепетно выбирал на раннем рынке мясо, овощи, приправы. Иногда находились «смельчаки» из мужчин их компании (обычно новички, свои-то никогда не обсуждали действий лидера - Ворона) и рекомендовали замариновать мясо в вине или уксусе. Виктор Георгиевич реагировал на это традиционно: «Замаринуй свои яички, уважаемый. Думаю, с этого толку больше будет». В такие минуты Наталия Владимировна восхищалась мужем, восклицая мысленно: «Гусар!»
Побывав первый раз в Грузии, Воронин с удивлением узнал, что никаких маринадов мясо для шашлыка не терпит. «Какой маринад, батоно? Какой, понимаешь, маринад! Засунь все маринады мира в одно место, уважаемый! И всем скажи, когда в Россию вернешься», - так категорично заявил его коллега, строитель из Тбилиси Малхаз Гваратадзе. Вот тогда-то Виктор Георгиевич тщательно изучил мясную кухню Грузии и всех союзных республик.
* * *
На второй день к ней пришли Подпольщик и Повидла («братик» нерешился один), с пивом и сырком. Их кое-как пустили. Да и не пустили бы (в таком-то виде, с такими-то рожами!), но вмешался главврач. Он слышал от Рогозина историю профессора Ворониной и знал о наличии в её жизни бомжа Подпольщика. «Вы, любезный, надо полагать, Подпольщик? А это с вами? Выдайте им халаты и пропустите».
Когда они вошли в палату, Наталия Владимировна ахнула: «Подпольщик,. Повидла, ребятки! Какими судьбами, братик мой?! Хотя ты силен, везде прорвешься. Ты знаешь, а пиво мне запретили. Присаживайтесь, мужички, чувствуйте себя хорошо. Вот апельсины кушайте, в них витаминов масса. Представляете, парни, а меня коньяком поят! Хороший коньяк, настоящий «Арарат», не паленый».
Подпольщик поднял бровь: «Да ты че! Так это правильно. Это я - говнюк - тебя на пиво подсадил, ты уж прости, сестренка». Наталия Владимировна вздохнула горько: «Не кори, себя, братик, это не ты, это жизнь так распорядилась».
Повидла взял апельсин и смачно надкусил его, не очищая. Воронина потянулась к нему: «Ты, что! Он же немытый. ..» И тут же отпрянула смущенно, вспомнив свои хождения на помойку и поедание (сразу из мусорного контейнера) «чего Бог послал». Подпольщик хмыкнул: «Вот-вот. А ты, вообще-то молоток, профессорша, быстро в себя пришла. Ангел-хранитель у тебя есть, это точно». Повидла снова смачно откусил, обливаясь соком: «Вкусные штуки, вкусные. Я второй раз в жизни их ем. Первый - в детдоме, и вот, сейчас. Нам как-то на Новый год выдали. Всем по целому. Один раз. Так мы их со шкуркой и срубили. Кто ж знал, как их правильно есть».
Воронина подивилась:
- Интересно, Повидла, ты через все коридоры ада прошел, а зубы сохранились. Апельсин со шкурой - как бутерброд с маслом. Надо же!
- А знаешь, почему? Потому что я их никогда не чистил. Вы свои постирали пастой, а я нет. А ежели по правде, Профессор, то зубы - они по наследству. Как здоровье или болячки. Значит, у людей, которые меня на свет произвели, зубы крепкие были.
- Родителей вообще не знаешь?
- Нет. Оставлен был на крыльце дома малютки.
- Искать не пытался?
- Странные слова говоришь, Профессор. Кого искать, святой дух? Да я и не в претензии, не было у меня другой жизни и не будет.
- Больно глубоко копаешь, сестренка, - вмешался Подпольщик. - Отшкрянь от мужика. Ты лучше вот что скажи: пиво, правда, не будешь?
- Нет, ты уж не серчай, братик. А коньяку выпьете?
- Оно нам надо?! - возмутился Подпольщик.
- Резонно.
- Опять ты со своими резонами. Пойдём мы. Пивасик прихвачу, раз тебе без кайфа...
- Подпольщик... Послушай, братик...Возьми ключи, пожалуйста... Поживите у меня... Отмоетесь, отоспитесь, вон продукты в холодильнике заберите, поешьте нормально...
- Эх, сестренка, совсем ты здесь головой поплохела. Какие ключи?! Забыла - кто мы? Нам в квартирах уже не жить. Беспонтовое занятие. Разве что зимой когда приползу, если подыхать буду. Знаю - примешь. Вот с этим и стану жить. Хорошо мне будет от этого знания. А продуктешки, правда, можно взять? Угостим ребят, верно, Повидла? Праздник у нас будет сегодня ...
* * *
Рогозин навещал часто. Фруктами завалил, разными вкусностями. Руки целовал и с удовольствием констатировал: «Выправляешься, Великая».
Консультировался с приятелем-главврачом, тот хмурился: «В общем и целом, Саня, картина неплохая. Алкоголь в неё шибко не залез, можно вытащить. Но она ж вернется домой и все по новой. Контроль нужен, жесткий контроль. Родственники наличествуют?»
Александр Николаевич деликатно навел справки о сыне: «Наталь Владимирна, Василёк ваш нынче где?» Рассказала все как есть. Всплакнула и попросила: «Только не трогай его, Шурка. Не дай бог. Ты же знаешь, чем это может кончиться».
Позвонил однокурснику, сразу осевшему в спецконторе, договорился о встрече, проконсультировался. Ничего страшного не вырисовывалось. «Какие страхи, Саня! Не то время, совсем не то. Пусть смело приезжает и забирает мать. Я номер его телефона тебе пробью, есть он у нас. Так что -дерзай, хорошее дело сделаешь, Рогозин».
Хотел позвонить сразу, но повременил, помня просьбу Великой: «Только не трогай его...» Мольба в ней была. При очередной встрече спросил: «У меня поживете, Наталь Вла-димирна? Пора уже с санаторием прощаться». Она удивилась: «О чем это ты, Шурка? Зачем же я у тебя жить стану, у меня свое жилье есть». Рогозин понял: бесполезно, надо звонить сыну. И позвонил, но нарвался на какого-то Ройза. Ему сказали на хорошем русском:
- Привет. Я Марк Ройз. Какие-то проблемы?
- Проблема в том, - сказал Александр Николаевич, - что я вместо Васи Воронина слышу вас, уважаемый Марк Ройз.
- Все правильно. Я возглавляю службу безопасности компании, и телефон господина Воронина на контроле. Хотите что-то передать?
- Хочу услышать.
-Это едва ли. Лучше скажите мне, а я - по цепочке.
- Все так сложно?
- Пожалуй, скорее, непросто, чем сложно. Для всех нас будет лучше и эффективней, если вы все-таки поделитесь со мной своей проблемой. Как вас зовут?
Рогозин представился и рассказал все, как есть, без утайки, а потом попросил передать Василию, что мать нужно забирать. Ройз засомневался: «Но ведь она не поедет, мы уже делали попытку...» Шурка запсиховал: «Не гони пургу, приятель! Никуда она не денется, если за ней приедет сын. Сын, понимаешь?! Сын, а не начальник службы безопасности. Сын!» Ройз успокоил: «Не надо нервничать. Я доложу руководству и уверен, что все решится положительно».
Через три дня Василий Воронин, в сопровождении Марка Ройза, прилетел в родной город. Мать еще была в санатории. Он вошел в её палату и тихо сказал: «Здравствуй, Ната, и чего это ты сюда забралась? Собирайся, поедем домой». Наталия Владимировна сморщила нос и заплакала, уткнувшись в грудь сына.
... Всё вроде бы сложилось, да не всё. Мучила Воронину некоторая недосказанность внутри себя, несогласие с собой. Сын почувствовал это: «Что-то не так, Ната? Скажи, не томи себя». Она вздохнула, сморщила лоб: «Ты знаешь, Васятка... Есть человек, который спас меня. Подпольщик. Сторож. Я бы хотела... Я бы хотела спасти его».
Василий улетел на следующий день. А через три недели, после обязательной процедуры оформления документов (Рогозин через своего однокурсника ускорил процесс), в Канаду, в сопровождении Марка Ройза, вылетели граждане России - Наталия Владимировна Воронина и Григорий Афанасьевич Беспалов (Подпольщик)...
Произведение публиковалось в:
"Возможность отменить понедельники": повести, рассказы. Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2012