Тактильные анализаторы
Когда Ходок выносит свою тушу из проруби, Крепыш кричит: «Ну, паря, каковы ощущения в тактильных анализаторах? Заценил?!» Ходок «запенил», еще как! Он восхищенно трясет головой и животом. «Полный атас, старина! В превосходной степени!»
Они с удовольствием выпивают по рюмке водки прямо у проруби и закусывают бочковыми огурчиками. Из баньки выходят их жены (Ирина - половинка Ходока, Надежда -Крепыша), любимые, кстати, жены. Женщины попеременно опускаются в прорубь, охая и повизгивая, не торопясь выходят, смачно выпивают поднесенную водку и с удовольствием хрумтят огурками.
Ходок (все время ходит, наяривает пешком, но при этом пузат) удивлен, если не сказать - сражен. Если бы еще вчера ему сообщили, что он завтра по доброй воле полезет в прорубь.. . Без матов бы тут не обошлось. Чтобы он - в прорубь?!
- А что сие - тактильные анализаторы?
- А на-а-до. Прям-таки, мы - журналисты-писатели - не знаем за тактильные анализаторы? Тогда зачем живем? Стыдно, дяденька, стыдно в вашем возрасте не знать очевидных истин.
- Я уже горю...
- От стыда?
- От него самого.
- Не надо. Лучше еще разок в парилку, в прорубь и по рюмке.
Чистейший белый снег, чистейший воздух. И никого вокруг. Потому что зима. Летом здесь жизнь. Летом здесь пруды, которые самолично вырыл Крепыш. Лопатой. Именно так, подборной лопатой. Один. Нет, сначала штыковой, освобождаясь от кочек и дерна, а потом подборной. Один. А прудов уже три.
А началось все с приглашения друзей на дачу. Хозяин показал Крепышу на соседний участок с небольшим кирпичным домом: «Смотри. Продается. Совсем недорого. Главное, там вода есть. Ключик махонький, из которого можно сделать озеро». Крепыш хмыкнул: «Прям-таки озеро...» И через неделю, разумеется, предварительно посовещавшись с женой, купил этот, в печальном состоянии, участок. Купил и начал кромсать падь.
Нет, сначала он сделал неболыпенькую ямку у истока ключа. Появилась вода - жизнь для садов и огородов, утеха супруге. Потом они вывезли весь хлам. Не за день, не за два, они вкалывали как лошади, до седьмого, а вернее, до двадцать седьмого пота. Участок очистили, и тогда Крепыш остался один на один с падью - главенствующей здесь болотиной. Крепыш сказал Надежде (а скорее, себе): «Я её урою». И «урыл». Он методично рыл. Рыл и рыл, рыл и рыл. И все время жаловался на свою худобу, мол, не по годам я чтой-то худ. Ел за двоих и не поправлялся. Все уходило (и уходит) «в лопату». Из-под нее выросло три пруда. Из первого вытекает второй, из второго - третий. С легкостью прелестной это пишется, а как представишь, сколько тут сил крепышинских положено и каковы были ощущения, в тех самых тактильных анализаторах ... Сразу хочется выпить стакан водки и забыться. Так думает Ходок, когда осматривает пруды.
А потом появился сад камней. Нет, сначала Крепыш сделал баню, а уж потом появился сад камней. Камни привозят друзья. Со всего света, из любых мест, где бывают. Однажды Ходок нашел (и приготовился везти Крепышу) камень грамм на семьсот на берегу Адриатики (Хорватия, остров Братч) с дыркой посередине. Экая удача - куриный бог, камень, приносящий удачу и счастье! Показал Ирине, она оценила, но и поняла сразу, что это «оружие пролетариата» придется везти домой, в сад камней Крепыша. Ощутив тяжесть, она дипломатично сказала: «Пусть пока полежит...» Камень так и остался лежать в Хорватии, в уютном коттедже, под кроватью. Ходок запамятовал, а его половинка завершила дипломатическую миссию тихим молчанием...
* * *
- И как же про тактильные анализаторы?
- А всё так же, как обычно.
- И что же это будет?
- А будет это просто. Сейчас вот я потушу бычок о твою руку, и ты все почувствуешь, необразованный ты наш. Кожа твоя почувствует. Это и есть тактильные анализаторы.
- Вот так? Надо же, столько лет прожил, а ни фига, оказывается, не знаю.
- Или придуриваешься. Известный журналист и писатель...
- Я б даже сказал: широко известный, но в очень узких кругах.
- Вот-вот...
* * *
Этим людям славно в общении. Уютно, комфортно. С давно принятым (и сразу безоговорочно одобренным) ироничным «чесом». Вместо приветствия они говорят: «Ты че, сучок...» А прощаясь, неизменно бросают: «Да пошел ты...» И при этом слегка приобнимают друг друга. Их знакомству уже двадцать лет, союзу - поменьше, по времени он не велик, но и не мал - лет десять-двенадцать. Однажды, лениво сидя на берегу пруда после обильного обеда, Крепыш спросил: «Скажика, паря, а когдай-то мы с тобой познакомились? Только не ври! В глаза смотреть!» Ходок, известный трепач, усмехнулся: «А че тут врать-то, все просто. Познакомились мы в одна тысяча девятьсот девяносто первом году. В столице БАМа, в редакции газеты «Авангард». Ты тогда совсем еще сопливый был, но уверенно и, я б даже сказал - нагло, представлял ведущую газету области». Крепыш вяло, с легким возмущением реагирует: «Ну вот, началось. Давайте будем оскорблять беззащитных и совершенно слабых людей...» Ходок столь же вяло парирует: «В прудах твоя сила осталась, в пади она сникла совсем...»
Оба журналисты, оба - ценители слова, неплохие публицисты. Плюс к тому Крепыш интересный фотохудожник. Один из лучших в этом крае. Хотя сам он это отрицает и говорит, что от фотографии почти отошел. Но сие то ли ложная скромность, то ли мужское кокетство, поскольку всем понятно, что Крепыш -фотохудожник маститый. «Мастерство не пропьешь и кислотой не выжжешь». Так говорит Ходок о фотомастерстве Крепыша и мечтает устроить его выставку. Но тот отказывается. Очень просто и совершенно по-русски: «Да идет оно все!»
А Ходок еще и прозаик. Но он себя именует «прокроли-ком», полагая, что его членство в Союзе писателей России никак нельзя сравнивать с членством Больших Писателей, таких, как его давние знакомые Валентин Распутин и Виктор Астафьев. Давным-давно, когда Ходок был совсем юн, Астафьев сказал: «Пишите, юноша, коли пишется, только никогда не делайте это куском хлеба. Уж больно трудная это работенка». Словно программу выстроил. Ходок писал и пишет прозу, успешно издает' свои книги, но никогда этим не зарабатывал. Журналистика стала его куском хлеба, а писательство, проза - для души.
* * *
- А вот ежели кирпичом по голове, это тоже про тактильные анализаторы?
- А-то, еще как. Очень чувствительно будет. Хочешь на себе испытать? Я ща, кирпичи у меня есть в загашнике...
- Верю. И про кирпичи в загашнике, и про то, что по башке врежешь. С тебя станется, злодейская морда.
- От морды слышу. Ты мне лучше вот что скажи, пузатый, говорят, ты понедельники взял и отменил?
- Легко.
- Прям-таки не ходишь на работу по понедельникам?
- Не-а.
- Во, борзость-то какая!
- А че борзость-то? Это у вас, газетчиков желто-зелено-бурых, по понедельникам планерки утренние. Небось, в восемь часов, да? А у нас, издателей, все по душе: встаешь в понедельник часиков в десять-одиннадцать, берешь «за-бивалочку» и от всего сердца забиваешь её на понедельник. Хорошо...
Вот уже десять лет, как Ходок отошел от практической журналистики. Работает главным редактором в уважаемом издательстве и в ус не дует. А если и дует, то крайне редко.
- Я так тоже хочу. Хочу в понедельник здесь, в этой благодати, просыпаться, заваривать кофе, выливать рюмку водки на израненную душу и топать в лес...
- Хорошее хотение. Только хотеть попусту вредно, надо хотение в жизть двигать, сухощавый вы мой.
Крепыш настолько сухощавый и при этом накаченный, что каждая мышца на его теле рельефно выражена. Лопата и прочая «физика» сделали свое дело.
- На-а-до. Только как? Вот ты, как осмелился из газеты уйти?
- Просто. Взял и ушел. Однажды проснулся ночью и понял: всё. Тридцать лет с гаком отмахал в газетах. Устал. И ты устанешь, придет время... Тебе уже пора о душе подумать.
- Это как?
- А вот так. Сколько лет я тебе, недоросль, говорю: собирай свою вкусную публицистику в папочку, по крупице, по листику, по снимочку. Давно б уже книгу издал. И какую книгу! Я б тебе этой книгой с огромным удовольствием и восторгом по загривку дал. Какие б ощущения в тактильных анализаторах проявились, а?!
У Крепыша и впрямь уже масса готовых материалов, и Ходок давно убеждает его собрать свою «вкусную публицистику» в книгу. Очень сочный язык, нестандартные ситуации, «зоркий глаз». Вот, например, славная новелла про их дачную белку. Называется эта светлая штучка не иначе, как «Правильная белка». Чувствуете? А теперь вкусите неторопливо.
«Она пришла, точнее, с грохотом свалилась откуда-то с дерева на стол ранним утром. Ничего не обнаружив, скользнула тенью на газон и направилась прямиком к миске, в которой для непрошеных гостей всегда что-нибудь да лежит. Подумалось: в следующий раз белке надо привезти орешков, а то жрать-то бедной сейчас еще совсем нечего. Ни грибов тебе, ни орехов. Да и судя по брюху, она уже на сносях, ждет прибавления в семействе.
Через неделю
Рано утром она пришла. Видимо, обходит свои владения и ищет, кто и что из дачников ей на бедность оставил. Прыг на стол, а там - ОРЕШКИ! Да не какие-то там лесные, а кедровые. «Bay», - сказала белка и, судя по тому, что она остолбенела и ее глаза сошлись от увиденного в кучу, такого сюрприза явно не ожидала. Проклиная себя за то, что не взял фотоаппарат, просто наблюдаю и наслаждаюсь зрелищем.
Через пару минут, выйдя из оцепенения, белка приступила к трапезе. Вначале она с каждым новым орешком прыгала на забор и через миг возвращалась к столу. Чуть позже ее движения стали не такие шустрые, видимо, мешало и без того переполненное брюхо. А еще минут через десять она вообще перестала перемещаться в пространстве и основательно уселась в центре стола прямо на лакомства. «Ты же лопнешь, деточка», - сказал я ей вполне серьезно, но у «деточки» на сей счет, похоже, были свои планы - сожрать все, до последнего ореха.
Она похрумкала еще немножко и, оставив недоеденным завтрак, вскарабкалась на дерево. Точнее - вползла. Неужели наелась и ушла? Как же, ушла! Белка разлеглась на ветке, причем довольно странно, свесив ниц безвольные передние и задние лапы, словно отправилась в мир иной от обжорства. Но главная странность в ее поведении началась через пару минут - она стала икать. Икающая белка, свисающая веревкой с ветки, это еще то зрелище.
Переживания за подорванное перееданием здоровье были напрасными. Минут через десять, отвисевшись и про-икавшись, белка снова шумно свалилась на стол и приступила к трапезе. Теперь уже - до последнего орешка.
Еще через неделю
Теперь уже точно не сомневаюсь, что эта прожорливая бестия снова заявится. Ровно в семь утра белочка сказала: «Это я, и снова здрасьте». То, что она увидела на столе, ввело ее в полнейший ступор. Застывшим изваянием она глазела черными бусинками на яства, и даже кисточки на ее ушках не шевелились. Было от чего: фундук, фисташки, сушки и даже кусочек торта. На старт, внимание, марш - белка кинулась пожирать все сразу. Она хаотично носилась по столу, надкусывала все сушки подряд, залазила лапками в торт, хватала одни орехи и раскидывала по сторонам другие, что называется - не съем, так покусаю.
Вскоре неконтролируемое бешенство прошло, и белка решила основательно позавтракать, начав почему-то с сушек. Приговорив парочку, степенно принялась за орехи. С фисташками разобралась на счет «ноль», с кедровыми - на «раз», а вот с фундуком у нее получалось не очень: крупный орех мячиком крутился в миниатюрных лапках, и она никак не могла добраться до зернышка. Оп, получилось! Умница, справилась. Потом она снова вернулась к сушкам и на финал отведала тортик. И ушла. Икать на знакомой ветке.
Судя по всему, она действительно кормит не одну себя. А значит, скоро нужно будет накрывать поляну на двоих, или троих, или четверых. Удачи тебе, белка, в продолжении рода. Не дрейфь, прокормим!»
Класс! А вот еще нечто.
Полосатая банда
«Конечно, особо любить бурундуков не за что. За одну уничтоженную калину их уже можно тихо ненавидеть, но и бороться с ними, как показывает практика, просто бессмысленно. Да и стоит ли, ведь они такие симпатяги, причем, весьма сообразительные, особенно, когда дело доходит до халявы.
Еда
По большому счету, их в гости никто не звал. Белочку -другое дело, во-первых: красивая, во-вторых: безвредная, ну и, в-третьих, все реже можно видеть это чудо, а что касается дач и огородов, то каждое пушистое явление - это уже подарок на грани эксклюзива. Поползни, синицы и прочие птахи -тоже радость созерцания с перспективой на будущую пользу. С бурундуками сложнее, потому как кроме ежедневного вреда, от них ожидать ничего не приходится. Видимо, природа их ничему другому не научила, кроме как издеваться над урожаем. Или над белкой.
Обоняния диким представителям фауны не занимать, и как только на столе появляются семечки и сушки - они тут как тут. И белка тут, и бурундуки тут, и пернатые весело щебечут в ожидании своей пайки. Именно в ожидании, потому как пищевая цепочка или иерархия в животном мире - вещь серьезная, и нарушать ее, что называется, себе дороже - можно и схлопотать. Белка крупнее - значит, она здесь главная. И пока она не набьет свое брюхо и не отвалит, бурундукам придется ждать.
План
А как, извините, ждать, и сколько, извините, ждать, если эта прожорливая бестия точит семечки и сушки не переставая, и они, не дай бог, могут вообще закончиться. Судя по всему, терпение бурундуков уже на исходе, и они начинают готовить план по захвату трапезы.
Опыт в этом плане у них имеется, и они уже не раз его успешно реализовывали. Суть его заключается в следующем. Один бурик, так мы их ласково называем, заходит справа от белки - та начинает коситься на непрошеного гостя. В это время второй заходит слева, и у белки глаза разъезжаются по сторонам. То есть она видит обоих, но уже не так отчетливо. Бурундуки этим пользуются и приближаются еще ближе, усиливая атакующую позицию третьим бойцом, раздражающим белку с ветки над головой. В глубине души белка понимает, что если она погонится за одним из бурундуков, то другие подчистят стол за считанные секунды, поэтому сидит, точит сушку и лишь огрызается по сторонам, отгоняя буриков на сантиметры страха.
Дальше по сценарию у бурундуков прописана короткая атака, когда один из них, самый смелый, приближается к белке на неприлично близкое расстояние. Нервы у белки сдают, она делает резкое движение и своим хвостом, как помелом сметает все со стола. Бурики победно ликуют, потому как с земли все собрать гораздо проще, да и белке с полным брюхом скакать по траве в поисках сушек и семечек уже не в кайф.
Форс-мажор
Наглеют бурундуки, учится на собственных ошибках и белка. Она снова пришла, пришли и они, действовать по отработанному плану, который не дает осечек. Все повторилось, точь-в-точь как прошлый раз, в смысле справа-слева-сверху, но белка на это никак не отреагировала, очень спокойно и методично уничтожая угощение. Бурики ближе - белка само спокойствие. Они еще ближе, совсем близко, с трех сторон -она ни гу-гу. Видимо, понимая, что обед для них может закончиться не начавшись, бурики начинают перепискиваться, давая указание самому смелому в плане более решительных действий. То, что произошло через мгновение, пожалуй, можно занести в книгу рекордов животного хамства. Бурундук, тот, что был наверху, прыгнул белке прямо на голову! Та, явно не ожидая такой борзоты со стороны братьев, стоящих ниже ее по пищевой цепочке, со страху не только смела все со стола, но и сама с него свалилась. Победа! Банда вновь ликует.
Банда
Как оказалось, в банде царят свои законы, и ни о каких равных правах на еду речи не идет. Больше сушек и семечек получили те бурики, что вели более активную жизненную позицию, в смысле, непосредственно разводили белочку. Халявщикам, наблюдавшим за рейдерским захватом со стороны, был дан решительный отпор, и им в конечном итоге достались лишь жалкие крохи со стола. Ну, а смелые пацаны растащили по домам по паре сушек, предварительно и основательно заморив червячка отборными жареными семечками.
Надо полагать, из произошедшего белка сделает соответствующие выводы, но вот найдет ли она радикальное средство для борьбы с полосатыми бандитами - вопрос серьезный. В одиночку бороться с организованной преступностью, посягнувшей на святое - иерархию, судя по всему, ей будет не просто».
* * *
- Промедление, батенька, смерти подобно, - с укоризной глаголет Ходок. - Давно пора книгой заниматься. Поэтому - по загривку, именно по загривку.
- По загривку... Опять насилие. А где стыд? А где совесть? А человеколюбие?
- Умерли, почили, понимаешь, в бозе. Ты с темы-то не спрыгивай, про книгу говори.
- На-а-до. Только скажи мне честно, много ли ты прозы написал, когда в газетах изо дня в день мозги сушил? В глаза смотреть!
- На любимую мозоль давишь, отрок? Впрочем, первую книгу прозы я урвал от газетной суеты еще в редакции.
- Да ну!
- Отвечаю,. Я её как написал? Старатели попросили про себя любимых книгу сотворить. Я отпуск взял и рванул в артель на все лето. Между прочим, вкалывал с ними на равных, а не созерцал, как некоторые.
- На что намекаем, золотодобытчик вы наш?
- На то. Вам бы, сопливым, все галопом по Европам...
- А по сопатке?
- Спасибо, не хочется совсем. Ежли что не так - извиняйте, барин...
- Бог простит. Дальше повествуй.
- А дальше что? Отпахал лето, а потом сел и написал. Славная публицистическая повестушка получилась. Приплюсовал к ней написанные давным-давно повести и рассказы - вот тебе и книга.
- А можно поподробнее в том месте, где «отпахал все лето»? Прям-таки руками, со старателями?
- Легко. Мониторщиком, на бульдозере. Правда, на бульдозере не сам, пытался смену с бульдозеристом рядом отсидеть, не вышло. Через пару часов внутренности от тряски из ушей полезли, пришлось ретироваться, но всю «прелесть» этой работы испытал. Шнырем, опять же, по участкам ползал.
- Что есть шнырь?
- Ну, это что-то вроде завхоза и разнорабочего одновременно. Баню топить, бани в артелях круглосуточно действуют, потому как люди полные сутки, посменно, по двенадцать часов вкалывают; белье постельное стирать, повару помогать, медведей отгонять...
- Ой ли?! Прям-таки медведей? В глаза смотреть!
- Их самых, мамой клянусь. На одном участке лично наблюдал: семейка прикормилась. Медведица, пестун и малыш. У меня фотографии есть в компе, ежели что... У старателей это дело почти обычное, к ним медведи частенько заходят подкормиться.
- И как ты их отгонял?
- Я лично не отгонял, они сами уходили. Нажрутся от пуза у свиней в кормушках и пошли восвояси.
- Прям-таки пошли, попами завертели...
- Не веришь? Не веришь, Фома сухозадый...
- От Фомы толстозадого слышу, а про медведей читал, в твоей книжке. Только там всё вроде правдиво, а когда ты рассказываешь, хочется взрыднуть от умиления...
- Так и взрыдни, смотришь, полегчает.
* * *
Вот так они и пикируются. Правда, не часто. Чаще просто с удовольствием слушают друг друга. Есть что послушать. Или вспомнить. Как работали в пресс-группе губернатора и однажды, сопровождая его, на опытном колбасном производстве набили кофры колбасой, чтобы было чем закусить вечером. Как по стадам оленеводов бродяжили (не вместе, в разное время) и научились от голода оленьим костным мозгом спасаться. Как на тренировках у парашютистов-пожарных, соревнуясь с собровцами (те тоже подъехали, дабы лишний раз поразмяться), на стекле битом лежали. Вышло так, что собровский доктор водку выпил и тонким стаканом для куража закусил. Откусил и прожевал. Крепыш усмехнулся, вышел на улицу и через полчаса притащил оттуда полмешка битого стекла (пустые бутылки находил и бил). Высыпал на бетонный пол и лёг голой спиной. Мол, и мы не пальцем деланы. И все журналисты по очереди легли. Человек пять. И никто не порезался. Даже не оцарапался. А почему? Да потому что пьяные были.
Полупьяными и с парашютом прыгали. Был случай. Правда, Крепыш и Ходок тогда воздержались, а Гоша прыгнул. И почти в землю вошел, потому как основной парашют не раскрылся. Главный парашютист кричал в рацию: «Запаску дергай! Запаску!» Метров триста осталось. Один профи-спец заключил: «Всё. Этот ушел». Но Гоша не ушел, он-таки справился с запасным парашютом и приземлился. Задницей. Как позвоночник не сломал?! Бог миловал. Бог их всегда милует. Как убогих и даунов. Тогда прыгуна домой на водяре везли. Выпьет стакан, заснет. Проснется - кричит от боли. Опять ему стакан вольют. Так и добрались.
Всякое случалось, есть что вспомнить, право слово. «А помнишь...», - спрашивает Крепыш, сидя с Ходоком у костра. «Еще бы », - соглашается Ходок. «А как в Якутию на переговоры мотались?» - спрашивает Ходок. «Я тогда не был, Борька с вами ездил», - вздыхает Крепыш. Не потому вздыхает, что в ту команду не попал, а потому, что брат его старший, Борис, Бор - лучший фотокорр области, уехал. В Израиль укатил со всем своим семейством. Лет уж десять прошло с тех пор...
Однажды он приезжал. Они (Борис и Ходок) сидели у пруда, немного выпивали, ждали Крепыша, который заканчивал жарить талаканскую щуку, Бор смотрел на воду и грустно сказал: «Вот где жизнь. Настоящая. Крепыш молодец, скажи?» Ходок кивнул: «Еще бы». А потом как-то нерешительно спросил: «Может, вернешься, Бор?» Он покачал головой. Отрицательно. Позднее Крепыш и Ходок, изрядно поддав, спрашивали друг друга: «Ну почему? Почему Борька не возвращается? Ведь не в кайф ему там...» Ответа на это нет. А может, Крепыш что-то знает, но молчит.
* * *
- Так ты в Якутии не был?
- Вот сучок, а! Будто не знаешь. Вы с Борькой туда гоняли, и он чуток рассказывал. Но ты свою версию двинь, у тебя интереснее получится...
- Потому, что .. .бол?
- Хамишь. Потому, что сочинитель.
- И на том спасибо. Но, предупреждаю, история эта длинная.
- Не длиннее длины, говори, люблю послушать твой треп.
- Ладушки. Значит, дело было так...
А дело было так. Очередной губер, а в этом грустном, забытом Богом уголке за пятнадцать лет сменилось девять губернаторов, решил залатать очередные экономические «дыры» посредством банального бартера с Якутией. Мы вам -картошку, овощи, сою. Вы нам - уголь, оленину, рыбу и чего-нибудь еще. Для этого и полетела в Якутию губернаторская команда, а при ней - небольшая свора журналистов, в числе которых были Борис, Гоша и Ходок. Эти ребята уже в ту пору были мэтрами от местечковой журналистики и чувствовали, и вели себя соответственно: в рот чиновникам не заглядывали и попу, тем более, не зализывали.
«В самолете еще, - загадочно улыбается Ходок, - когда приземлились, губер пытался Борьке (кому? - нашему Бору!) сунуть свой саквояж, мол, неси, служка. И че ты думаешь? Боря эту попытку просто продинамил. Мимо прошел и ухом не повел.
Из аэропорта нас привезли в роскошную гостиницу (президент-отель, мыслишь?!), в солидные номера. Ну, тыр-пыр - восемь дыр, вещи бросили, и Гоша сразу флян водки из сумки извлек. Засекаешь? Ни я, ни Борька, мы почти что правильные мальчуганы, - Гоша, провокатор-плохиш. А что нам оставалось? Я сделал то же самое, а Бор кроме поллитры еще и закусь присуропил. Сыр, колбаса, корнишоны. Откуда? «Из леса, вестимо, - говорит и лыбится. - У стюр, в самолете экспроприировал».
Приняли борзописцы по сотке и тормознули на этом, потому что через полчаса пресс-конференция намечалась. Протокол есть протокол, они его никогда не нарушали (советская школа). Вопросы задали - ответы получили. Все чинно. Что дальше? А дальше, сказал руководитель аппарата президента Республики Саха, два часа свободного времени и ужин. Президент дает. А сейчас приезжие журналисты могут пообщаться с местными. Так было сказано. Пока Гоша и Ходок «зевали», Борис куда-то исчез и вернулся в сопровождении двух очаровательных якуток. Из тех, которые полукровки, смесь русской и якутской крови. Красота почти что неземная. Одна «неземная» уже на Борьке почти висит и глаз с него не сводит, другая ведет себя вполне спокойно и корректно. Обе оказались представителями министерства культуры, и велено им было за журналистами присмотреть. А за кем, кроме этой троицы, смотреть-то? Остальные - как листва осенняя -жухлые и смурные. Их, профессионально-зеленых и юных (новое, только-только зарождающееся поколение демократических журналистов) в родной администрации так зашугали (очень важная, ответственная межправительственная встреча, всем построиться!), что бедолаги строем и ходили за якутским орговиком.
Министерские же дамы вполне покорно пришли с этой ушлой троицей в гостиницу и там уверенно распорядились в баре и угостили мужчин хорошей якутской водкой. Слеза, а не водка. А на закуску - расколотка из свежайшей рыбы. Только для белых. Оказывается, всё это было запланировано, потому неземные красотки так смело пошли в гостиницу.
А вечером президент Республики Саха угостил всех членов уважаемого собрания великолепным ужином. Причем журналистов не запихивали в дальний угол, как это обычно бывает, а посадили вместе с чиновниками. Демократия уже в то время дала свежие всходы в оленьем краю.
- Доложу я вам, сухощавый вы мой, что сервировка столов была супер, а обслуживали нас двухметроворостые вышколенные официанты. Потом мы выяснили, что эти якутские красавцы (чистопородные, как оказалось, якуты, каких-то княжеских кровей) из президентской обслуги и обучали их аж в Швейцарии.
- И ты, старый ворюга, конечно же, спер у них очередную салфетку в свою коллекцию. Факт?
У Ходока и впрямь есть коллекция из разных ресторанов мира. Очень разнообразная и по количеству - немалая. Периодически Ирина запрещает ему приносить в дом салфетки, причем категорически, в форме приказа в повелительном наклонении. Это звучит примерно так: «Эй, мальчик! Прекратить эту возню с тряпками из ресторанов!» Услышав это, Ходок втягивает голову в плечи и прекращает. Может год не воровать. Первое время после приказа, когда супруги вставали из-за стола в ресторане, жена делала определенный жест рукой, и Ходок мигом поднимал руки вверх, как бы уверяя, что он чист. Но проходило какое-то время, и он вновь начинал свой нескончаемый салфеточный марафон. А с якутской салфеткой забавно вышло...
- Ты понимаешь, парень, такую салфетку я не мог обойти своим скромным вниманием. Штучной работы, великолепного полотна, с вензелем ручной вышивки! Но я поступил почти честно. Подозвал официанта и сказал: «Простите, любезный, хочу предупредить вас об одном деликатном деле. Я коллекционирую салфетки, и мне очень понравилась вот эта...» Официант скромно улыбнулся, кивнул головой и удалился. А я... Не пронзай меня глазом, стрелок! Что мне оставалось? Да, я положил салфетку в карман. Положил, и всё. Обычное дело - салфетка в кармане, губы в стакане. Но тут такое случилось!
- С вами всегда что-то случается, индивидуум вы наш обособленный.
- Нет, ты послушай! Через несколько минут этот вышколенный «швейцарский автомат» вернулся и принес на подносе салфетку, торжественно объявив, что это подарок ресторана. Ты понимаешь?!
- Понимаю, че тут не понять.
- Не-е, ты не понимаешь. Я ворую, а не подарки принимаю, вот в чем прелесть. А тогда я, честно сказать, подрас-терялся, вскочил даже, что-то замямлил, но потом собрался в кучку и сделал официальное заявление: «Спасибо, деточка, но я салфетки в дар не принимаю, я их ворую» и вытащил из кармана...
- Всегда я знал, что вы, батенька, говнюк, но что б так изощренно...
- А шо делать, кому легко в этой чугунной жизни? -Иче?
- Да ниче. Сошлись на компромиссном варианте: свою салфетку я положил на поднос, а их - в карман.
- Ну. А дальше?
- Все, любопытствующий вы наш, рассказчик рот закрыл.
- Подожди! А дамы? Министерские дамы после кабака?
- Фу, как пошло...
- Что пошло, колись!
- Это не ко мне, это к брату вашему... Я в ту пору уже был старым и больным, а нам - старым и больным - до кроватки и баиньки...
- Вот сучок, а?!
- А шо делать...
- А про золото?
- Что про золото? Не воровал я золото!
- А что было в музее минералов? Борька по приезде что-то промямлил невнятно...
- Это потому, что он, как всегда, в героях оказался, а истинные герои, они скромны, как утренняя роса.
- Ого! Какие образы. Борька и утренняя роса... Хорошо, что я не сдох маленьким, хоть что-то путное про брата узнал. И что же эта «утренняя роса» с золотом натворил в музее минералов?
- Да, ничего страшного. Уронил на ногу министра недропользования Якутии золотой слиток в двенадцать кэгэ.
- Крепко. А как этот слиток «росе» в руки попал?
* * *
Красивая история, одна из многих о выдающемся фото-корре современности Борисе М. Когда вошли в музей (а попадают туда немногие, и только по особому распоряжению), Бор с Ходоком надолго застряли перед застекленной витриной, за которой хранились золотые самородки и слитки. А застряли, потому, что заспорили. Борька увидел небольшой с виду слиток и бирку рядом: проба 999, вес 12 килограммов. «Фигня какая-то, - недоверчиво произнес фотокорр. - Откуда тут двенадцать килограммов?» Ходок, знающий о золоте много чего не понаслышке, деликатно заметил: «Золото - тяжелый металл». Бор с характерным прищуром окинул коллегу недоверчивым взглядом: «Это мне известно, уважаемый, только уверяю, в этом слитке не может быть столько килограммов». Ходок пожал плечами: «При чем тут может, не может. Он именно столько весит».
- Да ну!
- Вот тебе и да ну.
- Да брось ты!
- А че бросать. Скажу банальность: факты, уважаемый, упрямая вещь.
- Вот этот маленький брусок-двенадцать килограммов?!
- Именно.
На ту удачу (а оказалось - на беду) мимо неторопливо проходил маленького росточка толстенький якут. Он услышал спор и вмешался, обращаясь к Борису: «Позвольте согласиться с вашим коллегой. Этот слиток весит двенадцать килограммов и ни грамма больше». Бор ласково похлопал маленького толстячка по плечу: «Не гони пургу, приятель, тебе-то это откуда известно?» Якут приосанился: «Позвольте представиться: Федоров Николай Акимович, министр недропользования Республики Саха. Чтобы разрешить ваш спор, сделаем так. Сейчас вам дадут этот слиток в руки и вы лично положите его на весы. Договорились?»
По распоряжению министра была отключена сигнализация, вскрыта витрина, извлечен слиток и передан в руки шумно сомневающегося фотокорра. Борис не рассчитал силы и выронил золотой кирпич. Слиток рухнул точно на левую ногу министра недропользования Республики Саха Федорова Николая Акимовича. Министр взвыл, а Борька смущенно резюмировал: «На все пятнадцать потянет...»
Крепыш тихо повизгивает от смеха и плачет, Ходок улыбается. Оба любят Борьку и всегда с удовольствием и печалью вспоминают о нем.
- А Бор рассказывал тебе, как мы в той командировке обожрали нашего губера?
- Нет. Что натворили? Начни с того, что дело было так...
- А дело было так. После ужина Большой Босс пригласил нас к себе в номер. Нас троих, боле никого, решил к телу приблизить, все остальные ему преданно в рот смотрели. Борька покривился, а мы с Гошей одновременно в бочину его пихнули, мол, тормози, как-никак губернатор. Ну, слово за слово, сам понимаешь...
- Понимаю, не продолжай, повествуй по существу.
- А по существу имею сообщить вот что. Достал Губер из своих загашников литровую бутылку шотландского ви-скаря и отдал её нам на растерзание. Уговаривать нас долго не надо, сам знаешь, начали мы это дело пузырить и вдруг поняли, после первой и второй, что шоколада для закуси недостаточно, что есть хочется. Бор, естественно, это первый осознал, покушать он завсегда горазд, и честно сказал: «Что-то жрать опять захотелось, надо же...» Я подыграл скромно, мол, крепкие напитки всегда кушать просят. На что Губер сразу откликнулся: «Так не проблема! Мне перед отлетом, в аэропорту, один мой приятель-фермер окорок задарил. В холодильнике он - вперед!»
- Ну, вы, конечно, сильно отказываться начали...
- Очень сильно. Через полчаса от этого окорока, килограмма на полтора-два, ни ножек, ни рожек... Губеру кусочек, правда, достался. Гоша ему выделил. Нежнейшая свининка, доложу я вам! Была...
* * *
Раннее лето. Они только что посадили десять берез. Крепыш и Ходок. Выкопали в лесу (выкопали - крутое заявление, Крепыш один выкапывал, а Ходок - с понтом под зонтом) и посадили в саду. Без проблем.
У Крепыша появилась то ли блажь, то ли страсть - душить огород и садить на освобожденном месте деревья. Предпочтительно березы и сосны. Когда его спрашивают: «Почему?», - он предельно прост в ответе: «На-а-до».
Терпеливую Надежду иногда прорывает: «А куда картошку сажать будем, хозяин?» Крепыш усмехается: «Да шо та картошка. Купим, если не хватит. Вон Пузан что говорит - о душе пора думать. А душа, она как раз - в деревьях, в цветах твоих...» И тут Ходок из-за угла выныривает со своей навязчивой идей о книге Крепыша: «И в книгах, сын мой». Человек о душе задумавшийся, снова усмехается: «А как насчёт женщин?» А Человек, рассуждающий о вечном через книги, улыбчиво грустит: «Душой и телом охладев, я погасил мою жаровню: еще смотрю на нежных дев, а для чего - уже не помню».
- Ах ты, сучок! Губерманом заткнуть хочешь? А если так: «К любви я охладел не из-за лени, и к даме попадая ночью в дом, упасть еще готов я на колени, но встать уже с колен могу с трудом». А?
- Ты-то куда, сопель? «Закатные гарики» не для тебя, ты еще - ого!
К «гарикам» их привел Борис. Как-то вдруг и навсегда. Прочитал однажды: «Заметь, Господь, что я не охал и не швырял проклятий камни, когда Ты так меня мудохал, что стыдно было за Тебя мне». И всё. Теперь каждый из них может цитировать Губермана «тоннами». А женам они читают единственное: «Не будь мы вдвоем, одному пришлось бы мне круто и туго, а выжили мы, потому что всюду любили друг друга». Для Ходока и Крепыша - это истина, для Ирины и Надежды - истина с усмешкой... «Это был не роман, это был поебок, было нежно, тепло, молчаливо, и, оттуда катясь, говорил колобок: до свиданья, спасибо, счастливо». Что-то в этом роде. Что-то вот так в этой жизни. И по-разному.
- А о душе и книге ты прав, старичок...
- Наверное. Живем дальше, дружище, желательно с сильными ощущениями в тактильных анализаторах...
- И без понедельников?
- Годится. Живем дальше ...
Произведение публиковалось в:
"Возможность отменить понедельники": повести, рассказы. Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2012