Отпуск в Лоо
(Повествование для очень узкого круга людей: Любови Куприенко (моей Бронъки), Светланы, Юлии, Александра Шевченко, Константина Коваленка, Светланы и Алексея Шевченко, (сестра и брат), Юлии Демуриной (моей дочери) и всех тех, кто нас любит).
Я не буду выдумывать имена в этом повествовании, хотя книга (в целом) классифицируется по разряду прозы и по логике здесь должен царствовать художественный вымысел. Не буду, уж позвольте. Лоо - это так трепетно, так камерно и чисто...
Итак, Лоо. Лоо - это сказка. А в сказке, прежде всего -море. Великолепное. Черное. Родное. Привычное. Но при всем том - не очень любимое. Почему? Потому что в тех местах, где мы бываем, оно пустое. Пустое море? Пустое. Когда я в маске и ластах брожу по Японскому морю, там меня приветствуют морские звезды, ежи и прочая морская живность. Камбала может в знак приветствия хвостом по руке ударить, а маленький крабик - прицепиться уверенной клешней через плавки к левому (или правому) яичку. Жизнь! А в Черном море пусто. Когда-никогда промелькнет какая-нибудь рыбная малявка, и все. Но все равно здорово. Море есть море.
А еще Лоо - это люди. Конечно же, люди. Их много, и совсем мало. Много отдыхающих (Лоо - пригород Сочи, уютно расположившийся в горах, в восемнадцати километрах от этого благословенного южного города) и мало друзей.
Друзья - это Шурка и его семья - Светлана (жена) и Юлька (дочь). В когорте светлых людей также значатся два Алексея (младший брат Шуры и друг-художник), Елена (подруга и жена художника), Светланка (сестра Шурки), Алла и Борис (чета миллионеров из Нью-Йорка), Шаво и Сона (муж и жена, смотрители Шуркиного дома). И мы при этом. Бронь-ка и Купер - давние друзья Шуры. Друзья северного исполнения. Наша дружба родом из Якутии, из маленького поселка транспортников и мостостроителей Чульмана. Собственно, якуты там не живут, поскольку Чульман, по каким-то их преданиям, - проклятое место. Основное население поселка -хохлы и евреи.
Именно там состоялась наша первая встреча, именно там - ночные бдения, песни Шурки, рождающиеся «на глазах». Много чего. Очень много. Так много, что даже с неумолимым течением времени эмоция восхищения не остывает в Шуркином доме в Лоо. Потому что за этим долгая жизнь с различными плюсами и минусами, коллизиями и праздниками. За этим целая философия почти тридцатилетней спелости.
Но я не стану ударяться в воспоминания. Не потому что мне лень или не хочется ворошить прошлое и «заголяться» психологически, нет. Просто, всё это (та самая - тридцатилетней зрелости - жизнь) сто раз описано и переписано в моих книгах. Я из тех прозаиков, которые черпают сюжеты из реальной жизни. Иногда моя любимая Женщина (Бронька) вздыхает и говорит: «Вся наша жизнь - наружу». И это правда.
Но нынче я буду рассказывать о Шуркином юбилее, который состоялся в Лоо. Нашему Саньке исполнилось пятьдесят. Шурке 50 лет! Господи... Когда я впервые увидел этого человека, ему было... Ему было всего двадцать четыре!
Я не буду рассказывать, как волей случая (а то была Судьба, а не случай) зашел в дом культуры «Геолог», в поисках хоть какой-нибудь работы для Броньки (она должна была вот-вот приехать в Чульман, а в поселковой библиотеке не было мест вовсе), разговорился с директором, с первого раза приятным еврейским человеком Володей Сандлером, и он, доверительно взглянув, сказал: «У меня тут такие ребята из Питера обосновались! Пойдем познакомлю, не пожалеешь». И познакомил. Как в кристально чистую воду окунул.
С появлением в моей неуютной северной жизни Шурки, Денича и Эльки как-то сразу потеплело. Я начал искренне улыбаться. А до этого улыбался профессионально, поскольку была заданность. Журналист сменил профессию и стал мостовиком. Я приехал в Чульман в начале августа и попал в позднюю осень. С дождем, холодным ветром и грустной природой. На душе засквернело. Захотелось по-щенячьи поскулить, уткнувшись в колени Броньки. Всё усугубилось еще и тем, что в конторе мостоотряда мне сообщили: начальник в отпуске и будет лишь через две недели. А как же быть? Я -вот он. Я приехал вершить летопись Амуро-Якутской железнодорожной магистрали, а меня никто не встречает и не звучат фанфары. Это как? А никак, сказали мне. Идите к главному инженеру, разбирайтесь. Этот глагол - «разбирайтесь» действует на меня, как красная тряпка на быка. Я пригнул (или нагнул, неважно) голову, набычился и попёр. Но напрасно. Главный инженер сказал, что ничегошеньки не знает, что он только-только из отпуска, что из треста ему никто не звонил, что свободного жилья у них нет и лучше будет, если «вы вернетесь в Тынду, в трест, и там будете начальству башку откручивать, а я человек маленький».
Появилась прекрасная возможность плюнуть на все и вернуться в свою редакцию, а значит, - к Броньке под крылышко. Неделю работаешь, а в пятницу садишься в автобус и через три часа обнимаешь свою Пацанку. Хороший вариант? Психологически - да, но не практически. Ведь приезд в этот северный поселок - предлог и возможность изменить жизнь, соединиться навсегда с Бронькой. Вот в чем суть, вот в чем сказ.
Этого хотелось очень, и я не стал возвращаться в Тынду. Резко сменив тактику (нам ли - прожженным папарацци - теряться в каких-либо ситуациях, а уж в таких - тьфу!), я стал задавать много-много вопросов, улыбаться по поводу и, и я владею им в совершенстве. Я так уболтал главного инженера, что он (вероятно, чтобы спастись от меня) вызвал коменданта поселка и распорядился поселить меня в заежке (гостинице для начальства).
Вот так это было. Так начинался этот сказ - длиною в тридцать лет. Но я не буду ничего вспоминать и рассказывать о том, как в Чульман прилетел друг мой Костя, и с его появлением мне улыбнулась удача. Удача в виде ключей от двух комнатушек в блочно-щелевой общаге северного исполнения. Эти картонные домишки на удивление держат тепло. Даже при минус 50 в них славно и уютно. Мы с Костей перенесли туда мой нехитрый скарб и пошли к питерцам. Нет, про «нехитрый скарб» надо подробнее, а то обидно как-то.
В Якутию нас собирали белогорцы - Бронькина семья. Сегодня - это моя семья. Гордые, самодостаточные, открытые люди, я люблю их и по-собачьи предан им.
Укладкой руководил глава клана - Батя. Нам выдали роскошный сборный диван, одеяла и подушки (пуховые, домашние, нежные), постельное белье и много-много всяких нужных разностей. А Бронька прикупила садово-огородные легкие плетеные кресла, которые возымели успех. Выражаясь концертным языком - аншлаг! Моя Женщина, как всегда, «выстрелила в десятку». Приходящий люд восхищался, а когда мы покидали Чульман, было много претендентов на эту нехитрую плетеную мебель.
А еще нам выдали два мешка отборной картошки и несколько банок солений. Контейнер с этой утварью и пищей поехал следом за мной. Поехал и успешно приехал, но, поскольку жилья так и не было (а обещано было сразу, тут же, приехал - получил, приступил к работе), то весь скарб сбросили в маленькую кандейку в общежитии, и я уехал на трассу. Началась работа, я сразу набрал хороший темп, много ездил, знакомился, много писал и ждал Броньку. А когда наступили холода, картошка замерзла. Два мешка ледышек. Я взвыл: «Горе пришло в наш кишлак!» Два мешка отборной Белогор-ской картошки - на свалку! Это в то время, когда свежий картофель в Чульмане ценился круче золота. Все ели порошковый «Анкл Бэнс». Когда я выбрасывал картошку в мусорный короб, Чульман плакал. Хохлы и евреи вертели пальцами у висков и говорили очень суровые слова в мой адрес.
Но приехал Костя, и горе быстро забылось. Костя... Сегодня это один из ведущих психотерапевтов России, а в день нашей первой встречи - мелкий пацан, увлеченный историей, пожелавший поехать в археологическую экспедицию со студентами-историками. У нас разница в восемь лет. Арифметика проста: если на втором курсе мне было двадцать, то Косте - двенадцать. Мы сошлись сразу. Мне думается, встреча с Костей - судьба. Мне всегда интересно с этим человеком. В те его двенадцать и в сегодняшний полтинник с маленьким гаком. Тогда он с головой окунулся во взрослого тощего очкарика и заворожено слушал мои байки. Это теперь он знает, что «выданное на гора» Купером, надо, как минимум, делить пополам ...
В первый же день вечером мы пошли к питерцам, и были тепло (как всегда) приняты. У меня спрашивали: «Ты с трассы?», а на Костю внимательно и тепло смотрели. Мы пили чай, и я с удовольствием наблюдал, как Костя «входит» в этих славных ребят. Просто. Сразу. Всей душой. Так было со мной. Просто, сразу. Шурка улыбнулся и сказал: «Щас чай будем пить. Вкусный, с голубичным вареньем и булочками. Голубику сами собирали. Представляешь?» Я представил: питерцы собирают голубицу. Серьезно и сосредоточенно. Руками. Как все пришлые. Местные собирают совком. Надо пояснить, что есть совок? Не стану. Приезжайте на Дальний Восток и познавайте. Увлекательнейшее, уверяю вас, занятие. Особенно, когда мошка забирается в ноздри, уши и под веки.
Однажды мы сделали совместный выход за брусникой. Это уже при Броньке. Она прилетела, и жизнь обрела смысл. В одной комнате мы поселились на жительство (пятилетнее), а в другой я оборудовал корпункт. Это был праздник. Пять праздничных лет.
Шурка приходил к нам, открывал холодильник и спрашивал: «А борщ есть?» Борщ из свежей капусты на севере -это круто. У Броньки борщ наличествовал, и для нас с Саней это был праздник живота. А однажды мы выбрались за брусникой. С совками. Их сделал мой шурин Саша - спокойный, самодостаточный двухметровый мужчина. Он подарил нам два совка. Один получил Шура, предварительно совершив экскурс в технологию работы совком. Показывала Бронька, она умела.
Первые полчаса Шуренок старательно пыхтел и периодически спрашивал: «Ну, как?» Это звучало как-то жалобно, словно человек находился в неволе. А потом он замолчал и проявился лишь через час с лишним. Шурка шел с гордо поднятой головой и полным ведром ягоды. Полным ведром! Для меня - это ужас. Чтобы набрать ведро брусники, мне нужна неделя. Я могу первый час сбора вести себя вполне достойно, делая вид, что все хорошо, что я обожаю собирать ягоду. Но только первый час. Потом встаю на колени, потом ложусь на пузо и начинаю скулить. А Шурка пошел иным путем: он быстро-быстро набрал ведро грибов (в тот год их было просто шквально), а сверху насыпал брусники. И вернулся к нам -усталый и очень довольный, такая лукавая рожа.
Все, все. Никаких воспоминаний. Никаких соплей и слез. Летим к Шурке на полтинник.
* * *
Шаво встретил нас в аэропорту за полночь. Новый аэропорт, здание какой-то дикой архитектуры, но видное, готовое принять гостей Олимпиады. Сочи - зимняя Олимпиада -браво! Все в этом духе.
Обнялись после трехлетнего перерыва, сказали: «Ах!», сказали про то, что совсем не изменились и это неплохо, значит, всё в нашей жизни правильно. В таком духе.
Катили по ночному сочинскому серпантину, обменивались полезной информацией. Как и что. Про жизнь, про погоду. Про планы. Шаво вдруг сообщил, что они уезжают. Сона и Шаво уезжают? Из такого славного места. Почему? «Это не наше место», - отрезал с несвойственной ему категоричностью Шаво. - Здесь мы - лакеи. У нас нет своей крыши. Это совсем не годится. Я купил дом в райцентре, возле Ростова. Это нормально».
Сона и Шаво уезжают... Жаль. Искренне жаль. Славные ребята. Но Шаво прав, в их возрасте не иметь собственной крыши над головой - «совсем не годится». Саня специально построил для них дом. Не для них, для прислуги. Но Сона и Шаво - не прислуга. По духу не прислуга. И по профессии. Шаво - строитель, Сона - кондитер. Просто так случилось: нужно было учить сына и они переехали. Из того самого райцентра. Шура встретил Шаво, Шаво встретил Шуру, и все сложилось. Возле Санькиной виллы появился маленький аккуратненький двухэтажный пенал.
Сона и Шаво уезжают. Жаль. Ребятам без них будет худо. Найти доверенных, честных людей сегодня очень проблематично. Или я что-то не то сказал?
Нынче мы появились в Лоо на день раньше ребят. Обняв Сону, выпив «со свиданьицем» по бокалу доброго домашнего винца, устроились в традиционно нашей (официально -гостевой) комнате и сладко заснули. А утром Бронька стала готовить борщ. Борщ для Шурки. Он может его есть каждый день, а в идеале мечтает, чтобы борщом был заполнен бассейн.
Бронька священнодействовала над борщом, а я расчищал веранду от плодов шелковицы. Удивительное дерево, дающее желанную тень и прохладу. Но раз в год оно осыпает все окрест себя ягодами, которые не дают проходу и превращают чистый бетонированный пол в черно-грязное поле. Ягоды (кстати, похожи на костянику, только черные) сочные и вкусные. Местные жители продают их на рынке и рыночках возле моря, а мы - сметаем и выбрасываем. Ягоды много, и я наивно спрашиваю Шаво, почему он не продает ее. Домос-мотритель смотрит на меня с настороженной улыбкой, но не видя и не чувствуя иронии, бросает коротко: «Я не торговец».
Я собираю ягоды в совок и отношу в урну. Шаво рекомендует кушать их: «Очень полезно для мужчин». Столько всего полезного для мужчин, но возраст предпочитает что-нибудь быстродействующее. Я ем ягоды и усмехаюсь.
Трехэтажная домина в Лоо, с бассейном, сауной, джипом, двухсотметровая квартира в Москве, три стильных авто, лошадь у дочери. Все это - Санька. Нынешний, московский. А еще есть (был, но не забыл) Санька иной, северный, не обремененный ничем (как все мы в ту пору). Ну разве что новыми джинсами «Левис» и курткой «Аляска» - с первых северных заработков. Но я не стану рассказывать о том, как мы «купались» в тех первых, свалившихся на нас, как летняя гроза, северных деньгах. Как я «отбивался» от подъемных, потому что сумма была для меня астрономическая. Как покупали Броньке первую северную шубку, и когда прилетели на новогодние каникулы в Благовещенск к друзьям Даниловым, Толясик удовлетворенно крякнул, увидев свою любимицу Броньку в новом прикиде. Как Костя, прилетев в Чульман, прошел сто метров от самолета к аэровокзалу и его кроссовки лопнули по подошве от мороза в минус 52 градуса. Как Бронька и Костя долго выбирали ему популярные на Севере меховые коровьи ботинки (в которых он потом с удовольствием ходил зимой в Смоленске, при температуре + 2-3, утопая в раскисшем снегу). Как... Стоп!
* * *
Ребята приехали изрядно уставшие, потому что добирались до Сочи своим ходом, на джипе. Шурка вышел из машины, одетый традиционно, в какой-то полувоенный камуфляж. Уж очень он смахивал в этой одежде и небритости на южного полевого командира. За ним - его очаровательные девчонки - жена и дочь. Юлька очень подросла и уже по-девичьи оформилась и похорошела. А Светлана... Светлана всегда «в одной поре» - красива, статна, величава.
Было время, когда мы с Костей вели себя по отношению к Светлячку, мягко скажем, не очень правильно. А если сказать не мягко, а вполне твердо, то просто безобразно. Мне думается, мы ревновали своего Шурку к его жене. Того -только нашего Шурку.
Мы сидели в махонькой кухне (тогда ребятки только начали осваивать Москву и жили в съемной двухкомнатной хрущевке). Светлана метала на стол все, чем был богат их холодильник (ну как же иначе, ведь приехали Сашины друзья с севера!) и, сама того не желая, совершила две «непоправимых» ошибки. Очень тонко нарезала колбасу, сало, сыр, хлеб и поставила крохотные рюмки для водки. Мы с Костей были уже изрядно навеселе и, когда наступила (после пятисот грамм водочки в одно горло) «стадия правды», он хмыкнул: «Московские понты». Костя хмыкнул, а я одобрительно и ехидно захихикал. Шурка заметался между друзьями и женой; убрал рюмки, поставил стаканы, стал кромсать крупными кусками сало. Светлана покраснела и вышла из кухни...
Нет нам прощения, Светлячок, но ты простила и всегда искренне принимаешь нас у себя, будь то Москва, Хорватия или Лоо. И когда ты обнимаешь нас - Броньку и Купера - у тебя влажные глаза. Ты рада встрече, ты целуешь нас и приговариваешь: «Бронюшка! Куперешничек! Господи, как я рада вас видеть!» В эти минуты я чувствую себя большим мерзавцем, потому что именно в эти минуты вспоминаю весь наш с Костей негатив по отношению к этой женщине. Прости, Светлячок!
Это «Прости!» мы с Шуркой говорили, говорим и будем говорить всегда нашим женам. Всегда. Потому что обязаны им всем. Нашей сегодняшней самодостаточностью, статус-ностью (один известный композитор, поэт, певец; другой -писатель, журналист), нашей внутренней уверенностью. Мы очень уверены в себе, потому что имеем суперкрепкий тыл. «Наши девчонки, Купер, - это наша надега». Так говорит Саня, и я склоняю голову, именно так - надега.
* * *
Моя надега полулежит в шезлонге и попивает хорошее вино. Из Шуркиных запасов, из его винограда. Интересно: Шуркины виноградники, Шуркины винные запасы. Господи! Кто б мог подумать. Тогда, в Якутии. Впрочем, нам тогда, тридцать лет назад, было не до этого. Мы просто жили. Хорошо жили, легко и счастливо.
Иногда, до приезда Броньки, я ночевал у ребят в «Геологе», спал на трубах в Шуркиной каморке. На трубах отопления. Они проходили по полу, и в общей сложности ширина укладки составляла сантиметров семьдесят. На них стелился тощий матрац, и спать было тепло. Зимой в Якутии важно быть в тепле.
Мы всегда густо чаевничали наверху, «в апартаментах» Денича и Эльки, а потом спускались на первый этаж в Шур-кину каморку с трубой. Там был узкий, но достаточно длинный (для ставосьмидесятичетырехсантиметрового Сани) топчан, небольшой стол и гитара. Шура брал её и начинал тихо напевать. Поначалу тихо, а потом звучно, сочно, эмоционально забирающе. Однажды он спел Розенбаумовского «Серого в яблоках коня», и я заплакал. Но никогда не делал этого, слушая автора. Не забирало. Шуркина эмоция пробивала насквозь. Пробивает всегда.
Шуркина каморка. Сидим на топчане, о чем-то шелестим и вдруг Санька говорит: «В зал хочу. Акустики хочу. Зрителей хочу». Идем в зал (в доме культуры вполне приличный киноконцертный зал), Шура поднимается на сцену, а я сажусь в кресло. Он кладет гитару на пол, приосанивается и лихо объявляет: «Александр Шевченко. Импровизация. Только для Купера». И сорок минут рассказывает миру об амурском ротане Купере и его красавице жене.
А потом мы уезжаем на большую гастроль. Это потом, когда я из «подснежника» превратился в настоящего плотника-бетонщика, освоил пескоструй и тарировычный ключ, построил с «рексами» Игоря Куличкова красивый автодорожный мост через красивую реку Алдан в некрасивом городишке Томмоте и написал повесть «Реквием по голой опоре». Сделав это, я вдруг осознал, что с мостами покончено, нужно возвращаться в себя. А Шура осознал, что больше не может находиться в ДК «Геолог». Не может вправлять немузыкальные мозги детишкам, чьи родители решили за них, что нужно обучаться игре на фортепиано (Денич), акустической гитаре (Шурка) именно у питерских музыкантов, хотя в поселке была очень приличная музыкальная школа. Не может «кривляться» перед юной порослью на дискотеке в Серебряном Боре. Уже было написано немало песен и возобладало: «В зал хочу. Акустики хочу. Зрителей хочу».
Однажды Шурка сказал мне об этом, и мы приняли решение: большая гастроль по Приамурью. Но сначала рванули «в ознакомительный тур». Задумка была вполне жизненная и резонная. Я подумал (и мы решили), что поначалу неплохо бы посетить редакции городов и райцентров губернии. В каждой редакции - мини-концерт, макси- обаяние, а как следствие -интервью. Я был знаком практически со всеми редакторами, так как до отъезда в Якутию редактировал Свободненскую городскую газету. Это упрощало ситуацию.
Перво-наперво мы посетили столицу Байкало-Амурской магистрали - Тынду. Хорошо сказал, просто и уверенно про «перво-наперво», но в Тынде все было непросто и очень неуверенно. Особенно утром, когда мы проснулись после концерта в УПТК знаменитого на весь БАМ и СССР треста «Мостострой-10». Сдается мне, что не всем знакома аббревиатура УПТК. Расшифровывается она так - управление производственно-технической комплектации. Надеюсь, что БАМ и СССР - явление знакомое.
Как мы оказались в УПТК? Вопрос, конечно, интересный, но ответ предельно прост. Я служил в многотиражке треста «Мосты магистрали» и сидел в Чульмане собкором. Отсюда вытекает, что структурные подразделения «Мосто-строя-10» мне были в должной степени известны. Более того, я совершенно точно знал, что начальник УПТК - урожденный питерский. Что это нам дает? Встречу с распростертыми объятиями, потому что известный бард Александр Шевченко тоже питерец: родился, учился, ума-разума набирался; всё это -Ленинград.
Концерты на производстве в ту пору были очень популярны. Тем более на БАМе. В обеденный перерыв, на стройплощадке или в ленкомнате (ленинской комнате - психолого-политическом светоче, если кто забыл или вообще не знал). И нас (Саньку) впрямь приняли с распростертыми объятиями, потому что накануне нашего приезда редактор «Мостов» именитый бамовский журналист Валентин Гребенюк (помнишь, Шурка, наш визит к нему домой?) открыл начальнику УПТК тайну Саниного места рождения.
Шурка пел, и народ искренне вникал. Бамовцы, в принципе, не равнодушны к гитарной песне, а уж к таким - внутренне содержательным, тонким, лиричным (без пафоса -«Слышишь, время летит - БАМ!») - сам Бог велел. Санька пел, и ребята кивали головами в такт. Это было согласие и признание. Санька пел бы еще и еще (как он пел, Господи!), но закончился обеденный перерыв и народ, попрощавшись (с улыбкой, признательностью, теплотой и печалью расставания одновременно) ушел.
Народ ушел, а начальник УПТК (фамилию-имя-отчество, к великому сожалению, не помню) остался и сразу повел нас в свой кабинет. Там он обнял Шурку и сказал с восхищением: «Ты-ы-ы!» А потом залез в сейф и вытащил две бутылки водки (смею заметить, в этот день и час на календаре значился суровый 1987 год, самый разгар алкогольного дефицита и талонной системы на все). Как по мановению волшебной палочки в кабинет вошла секретарша с подносом, на котором было много бутербродов с разными разностями. Начальник налил по стакану (двухсотграммовому, без стопочных игрулек, по-бамовски) и сказал коротко: «За вас, ребятки, за настоящее творчество!» И мы, без малейших возражений, выпили. Ну, я-то - ладно, я закаленный алкаш, а вот Шуре-нок... Он ведь в ту пору был практически непьющий, так, когда-никогда пятьдесят граммчиков коньяку за вечер. А тут -стакан. Двухсотграммовую стаканюгу!
По бамовским традициям полагалось три стакана. Три, с минимальными перерывами (между первой и второй...), а уж потом - каждому по потребности. Между вторым и третьим стаканами Начальник выдал Шурке без малого триста рублей, тот с довольной и уже полупьяной улыбкой принял эти (немалые по тем временам) деньги и аккуратненько положил их в карман джинсов.
А после третьего стакана пропала память. Да, мы вроде зашли в гостиницу. Да, мы вроде улеглись спать. А вечером мы вроде были в гостях у Гребенюка и там еще добавили...
Утром проснулись (очухались!) в своем номере (добрались-таки!) с вопросами в глазах и на лбах. Что это было?! «Шо цэ було, громадяне?» - спросили друг друга хохлы Куприенко и Шевченко. Примерно так. А то и було - после обязательных утренних процедур Санька пригласил меня в ресторан на предмет обмыва первого гонорара большой гастроли, залез в карман (а следом лихорадочно - во все имеющиеся карманы) и ничего там не обнаружил. Денег не было! Первого гонорара! Нет, вы не понимаете всю глубину утраты. Вы не понимаете и не поймете никогда. Исчез Первый Гонорар Большой Гастроли Александра Шевченко!
Шурка не стал объявлять неделю скорби, он просто вздохнул и сказал: «Ну и ладно. Были деньги, и ушли. На то они и деньги, чтобы уходить».
Те деньги ушли, но через несколько лет вернулись. Именно в Тынде, когда мы с Бронькой уже жили там. Попрощались с Чульманом, но не простились с Севером, перебравшись в столицу легендарного БАМа - Тынду. В этом городе у нас появилась благоустроенная квартира. После пяти лет в блочно-щелевой общаге однокомнатная квартира с ванной, горячей водой, туалетом - сказка. Первые месяцы я, как Ихтиандр, жил в воде, изрядное время пролеживая в благоухающей ванне, и Бронька с большим трудом выгоняла меня оттуда.
Я работал в городской, очень популярной в то время газете, Бронька возглавляла отдел в железнодорожной библиотеке, и все шло своим чередом. Менее романтично, нежели в Чульмане, но более стабильно, что ли. Не о быте речь, о психологии отношений. Моя бурно-буйная ревность пошла на убыль, и это радовало.
Мы жили-поживали в стольном городе Тынде, и вдруг раздался звонок. Звонил из Москвы «ухарь-купец удалой молодец» Сан Саныч Шевченко (Шура в ту пору и впрямь занимался торговым бизнесом и очень даже преуспевал). После искренне-необязательных: «Ну, как вы?» - Санька спросил: «Куперешничек, узнай, пожалуйста, у тындинских торговцев -нужны ли кому сигареты по вполне сносной цене? У меня в Нюрке двадцать мест зависло». Из всего сказанного мне было знакомо только слово Нюрка - Нерюнгри, город якутских угольщиков. Про «зависшие места» я не спрашивал, так как поставленная Шуркой задача в принципе была понятна. Я переспросил лишь о цене сигарет. Шура сказал, и минут через двадцать я уже перезвонил ему и назвал номер телефона торговца, поимевшего интерес к этой теме. Удача сопутствовала мне. С первого раза. Набрал номер телефона знакомого торгового человека и - сразу в десятку.
А через неделю раздался звонок в дверь. Вечер, будний день среда, никого не ждем. Открываю - Шурка. Сан Саныч Шевченко собственной персоной! Красивый, стильно одет, в вытянутой руке какой-то мутновато-грязный полиэтиленовый мешочек. Что в нём - не видно. Да и хрен с ним, с этим мешочком, Шурка приехал!
После радостных воплей, обнимашек-целовашек Шурка подходит к кухонному столу, освобождает половину и начинает вынимать из пакета пачки денег. Вынимает, разрывает контрольку и рассыпает деньги на столешнице. Их много, так много, что дух захватывает. Я робко спрашиваю: «Сань, что это?» Шурка улыбается: «Это твоё, честно заработанное баб-ло, парень. Процент от сделки»
Гора денег на столе мне уже не нравится. Какой процент? Что за дела, Шурка? Убери эти деньжищи! Санька понимает, что Купера понесло не в ту сторону, и он обращается к Броньке: «Красавица, я знаю, ты хочешь стенку. Здесь хватит на три. Сделай себе приятно, а на этого неврастеника не обращай внимания, поорёт и перестанет. Если тебе, Воля, не нравится явление «процент», назовем это гонораром. Надеюсь, ты не забыл пропавшие деньги после концерта в УПТК? Так вот, половина тех денег — твой гонорар, но тогда вышло по-другому. Так что сегодня, с опозданием, правда, я вручаю тебе тот гонорар».
* * *
Прилетели Светлана и Алексей, и наше утреннее пребывание на море нормализовалось. До приезда ребят мы с Бронькои рано утром ездили к морю на городских микроавтобусах, потому что Шаво был занят на «левой» работе (руководил бригадой на каком-то строительстве), а Санька и его девочки оживали не раньше одиннадцати.
Утром мы скоренько завтракали, Алексей садился за руль джипа и мы катили на пляж. Утреннее море радует чистотой и приветливостью, под стать ему и утренний пляж, он тих, чист, приветлив и улыбчив. Мы делаем первый заплыв, а потом идем на маленький рынок за ачмой - вкуснейшей хавкой из слоеного теста с сыром сулугуни.
Вскоре появляется Шурка со своими красавицами. Мы с приятным удивлением смотрим на Юльку. Три года назад это была капризная, своенравная, избалованная девчонка, признававшая только волю матери. А сегодня... Сегодня это совершенно иной человечек. Взрослый, умный, несомненно, творчески одаренный, общительный, в меру и к месту ироничный. Через несколько часов общения она сказала мне: «Я прочитала «Удава» и теперь все знаю о тебе, Броньке и папе. Это дорогого стоит». Хорошо это или плохо? Не знаю. «Исповедь старого Удава» - вещь не для тринадцатилетней девчушки. Значит, Юлька уже впереди своего возраста. Да, она и впрямь уже далеко впереди. И чем дальше, тем ей будет труднее. Мне так думается. Труднее во всем, даже в классическом выборе своей половинки. Оценочный критерий - отец. Но таких, как наш Шурка, больше нет и никогда не будет, он один, он един. Как быть? Впрочем, жизнь все расставит на свои места. Банально, но факт.
Я смотрю на Юльку - дочь Шуры и думаю о своей Юльке - дочери Купера. Моё создание - это тоже неслабое явление. Самобытное. Очень самобытное. И характерное. Дщерь моя умна, образованна, интеллигентна, в должной мере деликатна и терпелива. Но - до поры. Когда внешнее давление на нее вкатывает выше атмосферного, Юлька отходит в сторону. Но так отходит, что всем в высшей степени понятно, что лучше этого человека не трогать.
Моя Юлька пошла по стопам папаши Купера. Она те-ле-радиожурналист. И одновременно ведущий. Каждое утро она будит кубанцев теплыми словами: «Доброе утро, дорогие мои, с вами Юля Купер». Душевно и с позиций профессиональных - в десятку.
Юлька живет в Краснодаре, хотя родилась в Свободном. Но тут все объясняется очень просто. Ее мама - кубанская казачка, так что переезд в Краснодарский край (возвращение домой) был очевиден. Сначала, после Свободного, был город Туапсе, затем Темрюк, а потом студенчество в Краснодаре, плавно перешедшее в постоянное проживание здесь. С замужеством, с появлением удивительного создания - Полины.
* * *
За несколько дней до Шуркиного юбилея я укатил в Краснодар. Без Броньки. Она сказала: «Мальчик мой, правильно будет, если ты поедешь один. Пообщаетесь с Юлькой без напряг». Бронька молодец, решение, как всегда, мудрое.
Картина: две бравых девицы бодро вышагивают вдоль вагонов. Хороши чертовки! Полина подросла и похорошела, Юлька - само изящество, стиль, грация. Занятия танцами в свое время (и даже преподавание таковых) сказываются. Смотрю на нее и даже не верится, что эта красивая, элегантная молодая женщина - моя дочь. С таким же удивлением я вот уже тридцать лет смотрю на Броньку и думаю: «Надо же! Эта прекрасная женщина — моя жена!»
Я выхожу из вагона и попадаю в объятия дочери, а внучка лишь настороженно улыбается, мол, да, дед приехал, но что-то искренней радости в душе не родилось. Это от того что Полина видит своего дальневосточного деда третий раз в жизни. Первый - на Байкале, когда ей было год и два месяца, второй - три года тому назад, и вот третий, когда у неё за спиной первый класс. Так что - все правильно и честно, иного ты, Купер, не заслужил. Но часа через два слышу: «Дедусь...» Скупая мужская слеза...
Три дня «упаковались» в три часа (всего в избытке -много, объемно, с эмоциональным перегрузом: «Дедусь, бежим! Дедусь, ныряем! Дедусь, запевай!), и вот уже последняя ночь, а утром ранний поезд. У Юльки влажные глаза, Полина трогательна: «Дедусь, оставайся, ты прикольный...»
А ещё с нами постоянно Виктор. Друг Юльки. Майор ФСБ. Поначалу насторожен, корректен. А потом, после Юль-киного: «К сведению присутствующих, Купер - анекдотчик-слушатель, разбавь официоз, Вить», - покатило, повалило. И, естественно, Купер - «под лавкой», от смеха. И сразу простота и душевность, и хорошее чувство уверенности. За Юльку. Надежный мужик. Нынче это редко.
* * *
На Санькин юбилей прибыли американские друзья Алла и Борис. Недавно они собрались в кучку (Алла вышла замуж за Бориса и перебралась к нему в Нью-Йорк), и в Лоо мы увидели пару из вечного медового месяца. Симпатичная получилась пара, но Леха (художник) принял стойку «против». Нет, и все. А далее - «нет!», но с попытками анализа. Мы сидим с Алешкой на веранде его виллы, попиваем виноградную чачу (70 градусов, если что...) и уверенно, с элементами хамства и наглости, «имеем» Бориса. А кто он такой? Ну кто он такой? Откуда он такой шустрый взялся? Он утверждает, что работает советником по нанатехнологиям у Абамы. Нет, вы послушайте! Да если бы он работал советником у президента США, кричит Леха, тут бы безвылазно сидела охрана, а нас бы окучили фээсбэшники. Факт?! Ехидина Купер сразу подстраивается: «Конечно, факт, Леха! Да если бы советником. .. Да тут такое б было... Факт?! Скажи?»
Мы отрепетировали на веранде и пошли к Шурке. А там - погнали. Мы так погнали, что гости поверили и стали нас урезонивать. Ну а вам-то что, пацаны? Что вы взъерепенились, а? Это мужчина Аллы, и она счастлива. Да? Леха подмигивает Куперу. Ты смотри-ка! Мужчина Аллы. Это ж надо ж, а! Мужчина Аллы. Да он альфонс! Мужчина Аллы должен ее содержать, а этот - на ее иждивении. Факт, Купер?! А то, конечно, факт. Вот. Купер знает, Купер зря не скажет. Купившийся народ возмущается: да откуда вы знаете про иждивение?! Что это вы раскачегарилсь бесплатно, мелкие пакостники?!
Но Шурка сразу нас раскусил, дал немного потешиться и за несколько дней до своего юбилея всякие нападки (и даже намеки на них) прекратил. «Все, мальчуганы, все. Потешились, и будя. Понятно выразился?» Все стало понятно, и мы заткнулись. Но нашлась другая тема - зимняя Олимпиада в Сочи. Зимняя Олимпиада в Сочи! Дурней ничего нельзя придумать! Откуда в Сочи зима? Та квашня при средней температуре плюс четыре есть зима? Коренные сочинцы почти как одесситы, не снимают с лица ухмылок, а мы спрашиваем Шурку: «Парень, колись! Перед тем как покупать участок в Лоо, ты прознал о сочинской Олимпиаде в 2014 году? Ну, колись, умный морд, с питерского привоза». Санька мудро улыбается и косит хитрым глазом: «Да шо мы такое говорим? За питерский привоз базару нет, но он, в натуре, пожиже одесского, если вааще существует, а за сочинскую олимпияду я, конечно, знал. Я знал за это большое и очень выгодное нам событие еще за два дня до окончания прошлого столетия. Шо говорим на отговоренные темы?»
Мы цепляем Шуркину волну: «Товарышч, товарышч, а нельзя пристроиться с вашего многоуважаемого боку и немножко отщипнуть? Хотя бы на самолетный проезд Адлер-Благовещенск?» - говорит Купер. «Товарышч, а мне бы самую малость, еще участочек соточек на сто, а? Уж очень хочется свой виноградник развести», - говорит Леха. Шурка расплывается в своей широченно-наглой улыбке и разводит руками: «Та не вопрос, громодяне. Лехко. Только не в этом году. И наверное, не в следующем. Давайте поговорим на ети темы сразу после олимпияды? Да? Вот и славненько-приятненько. Как хорошо мы сразу договорились. Люблю деловых людей, шоб мне иметь два дома в Сочи и еще один на продажу».
* * *
В Святой День все и вся растворились в юбиляре. Шурка принимал поздравления, гордился собой, любил себя и нравился себе в этот день. Накануне спросил: «Купе-решничек, а полтинник - это много?» Я - пятидесятивосьмилетний дяденька - тихо улыбнулся: «Полтинник, Саня, это самый сенокос. Это начало хорошей жизни. Честное слово». Что такое полтинник на самом деле - я не знаю. Через пару лет мне стукнет шестьдесят, а я по-прежнему болтаюсь в каком-то тридцатилетнем кайфе. Лета и сознание их - дело архисложное. Правда, мой мотор (сердце) постоянно пытается осадить мою психологическую эйфорию и поставить (в плане возрастных ощущений) на место. Но я -вечный кайфоломщик - борюсь. Вернее - пытаюсь. Хотя, когда Костя и мой крестный сын Иван категорически требуют сплава по какой-нибудь шебутной реке, я поднимаю руки - сдаюсь. Сплав по толковой реке мне уже не осилить. По такой, как Тимптон. На этой реке Шурка и Костя попали в ловушку (через три года мы с Бронькой повторили их «подвиг» один в один), и там произошло наше братание. Теперь мы сплавные братья. Шурка, Костя, Гера и я. Это много, сильно и очень ответственно. Мы прошли Тимптон, реку пятой категории сложности, без единой помарки (если не считать пятиминутного сидения Кости и Шурки в ловушке), не будучи спортсменами-сплавщиками. Я до сих пор, через двадцать с лишним лет, слышу недоверчивое: «Вы прошли Тимптон на штопаной резинке?! Быть того не может. На этой реке опытные таежники тонули, «казанки» разбивались о скалы...» Я улыбаюсь и пожимаю плечами -ну, не может, так не может. Но мы прошли эту реку. И с Бронькой мы ее прошли. Это был второй сплав в составе: Бронька - Купер, Иринка - Костя. После первого сплава мы замечтали с Котькой пройти Тимптон с женами. Так же дико, без спасжилетов и касок, в латаных «резинках», но с хорошими байдарочными веслами и пронзительным восторгом в самых крутых местах...
* * *
Саня поступил очень мудро, он не потащил в Лоо свое большое окружение, не потащил приятелей-олигархов. За столом сидели только близкие люди - одиннадцать человек. И это был искренний праздник. Без ненужного официоза (его хватило в телеграммах с лэйбом из Госдумы и других мощных федеральных структур), официального пафоса, неискренней искренности, дежурных улыбок и прочего. Впрочем, это сугубо личное мнение, Александр Шевченко - любимец-профессионал, всяк, кто хоть однажды пообщался с ним, становится его «жертвой». Иначе быть не может.
Санькин День с утра проходил под окрасом «латинос». Наши и так прекрасные дамы предстали в эмоцианально-тре-петных, красочных нарядах с роскошной бижутерией и столь же роскошными прическами. Неотразимы, пальчики оближешь (если сумеешь)! Алексеи (оба в двух) - в сомбреро, с сигарами во рту. Амиго! Даже я - в какой-то яркой бандане (старый фермер-латинос). А уж юбиляр! Мексиканский лорд (или как там у них, по-своему?) Красавец, добряк, обаяха, любимец миллионов.
Красивый юбиляр, красивые все, красивые слова, море шампанского. Это утро, а потом массированная подготовка к ужину. Все что-то делают, все чем-то заняты. Юбиляр готовит плов. Лично.
* * *
Дивным южным вечером сели за стол под огромной шелковицей. Мы подняли бокалы и сказали дружно: «Санька, жизнь только начинается!»
Произведение публиковалось в:
"Возможность отменить понедельники": повести, рассказы. Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2012