Ангел Божий
Нина Степановна - Ангел Божий. Так ее все называют. Потому что она всех так называет: «Здравствуй, ангел божий». «Как живется, ангел божий?»
Не сказать что женщина эта глубоко религиозна. В какой-то степени - да. В нормальной. Ну, может быть, чуть в большей, нежели среднестатистический россиянин. Она и на службу-то нечасто ходит, говорит, что колени этой тяжести не выносят. Понятно. Если литургия, к примеру, пятичасовая. Да тут у любого, даже у молодого, ноги захряснут. Так говорит Нина Степановна: «захряснут». В принципе, этимология этого глагола ясна, и синонимы найти нетрудно. Устанут, например. Или утомятся.
Ангел Божий разменяла восьмой десяток и проживает в полном мире и согласии со всеми процессами её сопровождающими. Правда, один из главных «процессов» - муж Николай Петрович - несколько выбивается из обычной схемы, но немного, самую малость. Недавно он перенес инсульт и теперь частенько капризничает. Николаша (так ласково величает мужа Нина Степановна) выкарабкался (при ходьбе левую ногу чуть приволакивает и говорит не так резво, как раньше), но духом сломался. Но опять же не сильно. Нина Степановна нашла точную характеристику: слегка прижух. Впрочем, что тут удивительного, Николаю Петровичу восемьдесят четыре года (84!!!), тут и без инсульта пора уже «слегка прижухнуть».
Живут супруги Антиповы хорошо. В любом смысле. В моральном, материальном, любом. Детей вырастили, внуков вынянчили, теперь вот новая забава - правнук Митя. Всё с добром. А потому с добром, что большим семейством (четверо детей, девять внуков, правнук) правит Ангел Божий. Тихо правит, ненавязчиво вроде, но твердо.
Сейчас старики Антиповы вдвоем живут в своей хрущевской «трешке». Дети жильем обзавелись и съехали. Но родительская квартира всегда полна, мелкий народец отсюда не выводится. Из детсада - сюда (Митяй), из школы - сюда (две внучки - Любочка и Света), или с работы - внук Саня любит зайти, покушать бабушкиного борща. Все любят бабушкину стряпню, она кулинар завидный. Дети пытаются совать деньги (каково такую ораву прокормить!) или продуктов занести, но на такой взгляд Нины Степановны нарываются... Не дай бог, не дай бог. И Николай Петрович её всегда поддерживает: «Что за суета, а? Мы, что, бедные, какие?»
Они и впрямь не бедные. У обоих пенсия хорошая. У Николая Петровича - фронтовая, у Нины Степановны - узника концлагеря (никогда, ни слова не говорит об этом Ангел Божий). Каких-то бытовых изысков (одежда, обувь, техника) им уже не нужно, все есть. Так почему ж не порадовать малых вкуснятинкой какой? У Нины Степановны все «малые», в том числе и муж Николаша. И если он буженинку любит, то, что ж, отказать ему? Да ничего подобного! Не часто, конечно, не каждый день, но два раза в месяц - Бог велел. А самый малый (Митя) обожает пирожки с печенью и драники. Обожает и кушает. А как иначе. Уж кому-кому, а правнуку...
Митя общий любимец и баловень. Но он этим не спекулирует. Серьезный мужичок, с пеленок серьезный. А сейчас, в пять лет, и вовсе. Спокойный, без капризов, рассудительный. «Бабань, - обращается он к Нине Степановне, - ты как думаешь, долго мне еще расти?»
- Да нет уже, ангел божий, совсем чуть-чуть осталось. Вот как в школу пойдешь, так, считай, и взрослый. А что?
- Так хочу тебя на море свозить. Чтоб мы вдвоем, и море.
- А как же дед?
- И правда. Как же я про деда забыл...
Всё ладно в этой большой семье, но одна напасть (про которую никто, кроме Нины Степановны, не знает) таки имеется. Вот уже года три, каждый понедельник, в девять часов, Ангел Божий исчезает. С вечера всё приготовит, а утром — шнырь, и нет её. Причем одевается как-то странно, чопорно. Если летом - строгое платье и плотная белая косынка до глаз. Если весной-осенью, так тоже все строго. Темный жакет, темная длинная юбка, черные туфли. Только косынка прежняя - белая. И зимой в строгой одежде. Как монашка. Муж так и говорит всякий раз: «Куда подалась, монашка?» А она рукой махнет, да и только. Или буркнет когда: «Куда, куда, в монастырь и подалась». Николай Петрович так и думает - в церковь его жена по понедельникам ходит, в этот день там народу совсем мало.
Но Ангел Божий не в церковь в этот день ходит, она на паперти стоит. Впрочем, какая тут паперть, милостыню Нина Степановна просит возле большого магазина «Кэш и Кэрри» на западной окраине города. Вот уж вроде бы совсем курьёз и ненормальность. Вроде бы, да не так. Тут нужно смотреть «в корень жизни» (так Ангел Божий говорит, когда возникает какой-либо сложный вопрос). А если туда, в этот корень, взглянуть с неторопливым прищуром, то многое можно понять.
Три года назад поехала Нина Степановна в гости к давней приятельнице Валентине в дальний северный городок. Поехала, приехала, вышла из вагона и обомлела: Валюха в монашеских одеждах! Поначалу и не признала было, но подружка (видя столбняк на лице Нины) заспешила к ней, заулыбалась беззубо, приобняла и сказала со смехом: «Эй, бабуля, рот закрой, пчела залетит, язык ужалит, онемеешь на всю жисть».
Пока добирались домой, узнала Нина Степановна простую (но громадную, громадную по психологической силе!) новость: подруга её, Валька-хохотушка, в монахини ушла. Нет, живет дома, и хозяйство так же держит («Ты ж знаешь, Нинок, я ж без коровки и курочек не могу, я ж сразу заболею и помру быстренько»), но практически весь день в монастыре, в молитвах и заботах.
- И что? У вас, прям, женский монастырь появился?
- Так с весны уже. Ты че, подруга, газет не читаешь, телек не смотришь? Об этом везде, на каждом углу сообщали. Первый и пока единственный женский монастырь в наших краях.
- И ты в нём?
- С первого дня!
- Так ты ж в Бога разве веришь, Валюха?! Ты ж по жизни атеистка вечная...
- Нин, Нин, охолони. Ты помнишь, когда супруг мой, Венечка, ушел на небеса?
- Ну... Лет десять, поди?
- Вот. Одиннадцатый год нынче пошел. Как просидела я с ним, уже мертвым, до утра, так и...
- Ну надо же! Хоть бы словом обмолвилась, подпольщица хренова...
- Всяк с Богом живет, что об этом кричать на каждом шагу.
Прожила Нина Степановна у приятельницы без малого неделю, и все дни сопровождала её. А если конкретнее сказать - все дни в монастыре провела. Не только присматривалась-созерцала - работала (воду носила, стирала, полы мыла и даже дрова колола, был у неё такой опыт-умение) и с молитвословом в руках на коленях стояла, с Господом разговаривала (робко спрашивала да просила). И так ей всё по душе пришлось, так пришлось! Вот хоть сей час всё бросай и - в монастырь. Но понимала: не сделать ей этого шага желанного. У неё семья, больной Николаша, ответственность кругом. И думать нечего, надо домой быстрее, прочь от этих думок.
За день до отъезда пошли они с Валентиной и сестрой Ириной к Сбербанку милостыню у богатых людей просить. У богатых - для бедных-больных. Нина Степановна поначалу просто стояла, наблюдала, а потом так прониклась, так прониклась, что никакого удержу. Оправила свою одежду, лицом помягчела, забрала без разговоров у своей подружки кружку милостынную и встала на пути посетителей. Встала, протянула кружку и сказала первому прохожему: «Ангел божий, помилосердствуй и дай толику для продления жизни болезных». Сказала и поклонилась, а «ангел божий» (председатель золотодобывающей артели Климов это был, за кредитом многомиллионным в банк пришел) от неожиданности и внутренней оторопи вынул из портмоне солидную купюру (солидней не бывает) и положил в кружку.
Монашенки - сестры Валентина и Ирина - от удивления рты поразевали, и пока они так «зевали», Нина Степановна за какие-то короткие минуты собрала от «милосердных» хорошую сумму в рублях. Когда вернулись в монастырь и посчитали, Валентина ахнула: «Ты поглянь! Сколько стою -никогда так много не собирала. Нин, это тебя Господь вёл, он тебя выделил для милосердных просьб».
К «милосердным просьбам» Ангел Божий вернулась через полгода. Случилось это вот как. Раз в неделю Нина Степановна посещала приют для четвероногих. Любит она всех собак и кошек мира искренне и трогательно (еще с детства деревенского), но ныне своих у неё нет, так как живет она на третьем этаже пятиэтажки, а животных, по глубокому убеждению Нины Степановны, держать можно только в доме на земле, чтоб двор свой, чтоб воля. А иначе, как в городе держат и по три минуты на улицу выпускают по нужде, - это просто издевательство, натуральное издевательство над животными. Подержат для забавы и выдворят. Даже паспортно-породистых (колли, борзых, овчарок, сиамских и бенгальских котов) встречала она возле мусорных контейнеров. Это куда годится?!
Благо что приют для таких брошенных кошек и собак в их городе появился. Приходила она сюда, приносила всегда полуторакилограммовую пачку сухого корма, отдавала хозяйке, смотрела на обездоленных животных и горевала. Думу думала: «Что не за изверги вас бросили? Как можно? Если взял в дом какую животину, то уж, будь любезен, отвечай до конца её жизни». Горевала, вздыхала, а потом бралась за ведро, швабру, совок и начинала «генералить». Помогала, чем могла, Людмиле -хозяйке. Вот уж воистину Божий человек - Людмила Сергеевна Горячева. Жертвенница. Даже работу преподавательскую оставила - каково? Пять лет добивалась помещения - и добилась. Хоть и старье, но дом большой, тем более из листвяка, с хорошей печкой. Поначалу, после пресс-конференции, сюда народ повалил, ахи-охи, восхищения-сюсюкания. А через пару недель -тишина. Благо две девчонки да три старушонки остались, да Филя дурачок - обожатель братьев меньших.
Сердобольных людей на самом-то деле мало. В лучшем случае пачку корма принесут, поругаются вслух, недобрым словом поминая тех, кто бросил животных и - восвояси. А что толку? Что толку от этих двух-трех полуторакилограммо-вых пачек сухого корма на день для сорока-пятидесяти четвероногих бедолаг? Вот и едят они всякую заваренную бурду, вплоть до комбикорма. И болеют, маются животами.
Думали-гадали Ангел Божий с хозяйкой приюта, как улучшить рацион своих подопечных, и как-то раз Анна Семеновна, словно решив, что-то рукой по воздуху резанула, усмехнулась решительно и «встала на тропу милосердия». Сначала эта «тропа» пролегла у Центробанка, куда самые богатенькие наведываются, но «этот номер не пролез» (слова Нины Степановны), в первый же день охрана банка деликатно (вполне деликатно) выставила «нищенку». То же самое произошло и с другими банками, и с церквями. У храмов была своя «грядка» нищих. Там существовало точное количество людей, точный график и точные расценки (столько-то в общак - карман основателя «грядки» Эдуарда Всеволодовича Машного, столько-то -себе), посторонних, разумеется, не пускали.
Но Нина Степановна не схлюздила (она так и сказала вслух, в никуда, но всё-таки кому-то: «Не дождетесь, я не схлюздила»), она занялась чистой аналитикой - бродила по местам скопления народа (рестораны, магазины, авто и жэдэ вокзалы, спорткомплексы для имущих, сауны и прочие «злачные точки»), наблюдала, думала-кумекала («Я думаю-кумекаю и что-то рожу. Обязательно!»). И однажды поняла: милостыню надо просить в понедельник, с 12 до 14 часов, у больших продуктовых магазинов. Почему в понедельник? Да потому что только в этот день почти все люди находятся в состоянии доброй прострации и абстинентного синдрома. Накануне они два дня пили-ели (а то и с пятницы, с вечера - по поводу окончания рабочей недели), а в понедельник, с тяжелой головой и сушняком во рту, бежали на работу и, поминутно вытирая болезненный пот, с нетерпеливым благоговением ждали обеденный перерыв. Как только время «Ч» наступало, люди мигом бежали в магазины за пивасиком, шкаликом водки или коньяка. Лечиться было необходимо.
И вот, в этом состоянии - доброй прострации и абстинентного синдрома - люди с легкостью делились деньгами с Ниной Степановной. А как тут не поделиться, когда тебе -больному, полупьяному, кругом виноватому - говорят: «Ангел божий, подай толику обездоленным на пропитание». Нина Степановна не уточняла - кто такие, где проживают, почему обездоленные? В нашем государстве в этом нет нужды: обездоленных - пруд пруди.
Больших денег не давали, потому как в «Кэш и Кэрри» ходят простолюдины, но денежная масса набиралась за счет количества подающих. Давали практически все. Кто рубль, кто пятирублевую монету, кто желтенький полтинничек, кто червонец. А один благообразный господин всегда давал пятидесятку. Причем не просто давал, а расспрашивал о здоровье и жизни. Нина Степановна что-то плела о том о сем, поглаживала его по руке и повторяла часто-часто: «Помни, ты ангел божий. С благодарностью к тебе. Помни всегда - ты ангел божий, ангел, самый настоящий. С благодарностью... Помни...» Надо полагать он запомнил и вахту свою нёс исправно: появлялся каждый понедельник в 12.05 с пятидесятирублевой купюрой в руке.
Вот так, с ангельскими прибаутками, Нина Степановна собирала за два часа до пятисот-шестисот рублей, тут же заходила в магазин и «на все» покупала сухой корм для кошек и собак. Поначалу продавщицы-кассирши шарахались от нее (попробуй-ка эту гору мелочи пересчитать!), но Ангел Божий все рассказала им и даже жалостливую слезу смахнула: «Представляете, внученьки, пятьдесят брошенных, обездоленных животных, а?! Так воют, так воют...»
«Внученьки» прочувствовали, рассказали администратору, тот - директору, а он, в свою очередь, - хозяевам. В итоге Нину Степановну теперь всякий раз увозят с грузом на машине в приют и всегда дают «за счет заведения» двадцатикилограммовый мешок с сухим кормом. Ангел Божий приезжает, водитель выносит груз, складывает его у вольеров, вздыхает тяжко и всегда говорит одну и ту же фразу: «Такова правда жизни». Философ, однако.
С этих пор «правда жизни» явно похорошела для некоторых людей - Нины Степановны, Людмилы Сергеевны и прочего персонала приюта, включая Филю-дурачка, а главное -для животных. А понедельники стали праздником.
Произведение публиковалось в:
"Возможность отменить понедельники": повести, рассказы. Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2012