Тайна пластиковой карточки
Вице-мэр города М. в одночасье стал бомжом. Позавчера - процветающий чиновник, ещё вчера - благочестивый семьянин, а сегодня - бомж. Сгорел в миг Юрий Степанович Гвоздев. Кандидат наук, солидный бизнесмен, авторитетный чиновник.
А началось всё с заезда в их провинциальный городок известной поп-звезды Алёны Т. Гвоздев, как увидел её, так и пропал. Пропал мужик. Такое бывает. Тем более с сорокапятилетними. Оно ж известно - в сорок пять баба (мужик) ягодка опять, крыша набок, а то и вовсе - сорвало. Нечто подобное и случилось с Юрием Степановичем. Вдруг. Сразу. Как молнией прошибло. Увидел, и дух перехватило. Что к чему? Ладно бы кобелём был, тогда понятно, у кобелей дух перехватывает через каждую третью юбку. А тут - Гвоздев! Однолюб из однолюбов, весь в жене, весь в семье. И на тебе...
На концерте, после завершения последней песни, поднялся Гвоздев на сцену, наскоро представился, одарил супер-попсиху букетом из белых роз, в котором запрятал визитку и, припав на мгновенье к очаровательному ушку, шепнул с мольбой: «Сжальтесь, позвоните мне!!!» На что великая Алёна снисходительно, но с томно-зазывной улыбкой молвила тихо: «Через час в «Интуристе», двести тринадцатая келья».
И он пришёл. Почти в полночь. Смастрячил срочный вызов в мэрию по поводу какого-то ЧП (друг Веня по его просьбе позвонил домой, и трубка оказалась у жены) и, как юный бульвардье, краснея от стыда, пришёл, да что там пришёл - пробрался! - в гостиницу. А там...
Очнулся только ранним утром, в объятиях звёздной дивы. Она лишь на секунду открыла глаза и прошептала зазывно: «Хочу тебя, ты супер». С тем и отошла обратно в сладкий сон. А Гвоздев вернулся домой и честно признался в содеянном жене. Причём, ни секунды не винился, не говорил про беса, который попутал, а просто признался и сказал, что с этим чувством ему не справиться, да и не хочется вовсе. Люблю, мол, и всё тут.
Он прокуролесил с Алёной неделю, на работу не ходил (Гвоздев не ходил на работу?! Вот уж точно - седина в бороду...), немало денег на неё спустил, а однажды проснулся
- тю-тю. Даже записки не оставила. Была любовь и сплыла. Для этой особи дело привычное: отжала и восвояси. А у него-то только всё началось, только распустилось большое чувство трепетным букетом - и на тебе. Он звонить — тихо. Он догонять - ноль. Он в Москву, а она - в Париж. Он в Париж, а она
- в Сан-Франциско. Он... Она... Он... Она.. .И всё. Вариации примитивные, из разряда: недолго музыка играла...
Вот тогда-то Гвоздев и запил. Вглухую. Никогда так не пил раньше. Выпивал, не более того. А тут - очень откровенно, с какой-то разухабистой безнадёгой: а пошло оно всё. И это «всё» пошло. И ушло. Работа, жена, семья, уважение
- всё. Жил, где придётся и как придётся, главная цель - дог-наться после вчерашнего. Хоть чем, вплоть до «мента» - стеклоочистителя за 12 руб. 50 коп. Не важно с кем, важно «принять на грудь».
Поначалу друзья пытались вернуть его к жизни. Говорили с удивлением: «Гвоздь, очухайся, ты где?! Ты ж никогда не бухал!» Он смотрел на них снисходительно и резал кистью воздух: «Да пошли вы все...» Но, при всём классическом пох-ренизме, что-то постоянно и в надоедливой степени беспокоило Юрия Степановича. Что-то, связанное не с людьми, а с паспортом. Своим личным паспортом. Что к чему? Причём тут паспорт? Понять он не мог. Смотрел на этот документ, листал его, но тщетно...
* * *
У Федулова это было от Бога. Он чувствовал язык. Без всякой науки о языке. Ему не нужно было штудировать учебники в школе, а позднее в институте, на филфаке.
Он учился играючи. Вернее, не учился вовсе. Не было необходимости в процессе ученичества. На лекциях студент Федулов (разумеется, прозвище Федул) писал философские эссе или эротические миниатюры. На практических вяло поднимал руку и, совсем не деликатно, поправлял преподавателя, уточняя детали. «Простите, - говорил он, глядя в сторону и снисходительно улыбаясь, - пятно на боку у коровы было вовсе не коричнего цвета, а беж. Или у нас разные первоисточники?» А на практических занятиях по языку ему заранее ставили «автомат», лишь бы студент Федулов не присутствовал, не мешал и не заводил преподавателя в тупик.
Ему прочили большое будущее в науке, но, получив диплом, Федулов уехал в дальнюю деревеньку и три года сеял там то самое разумное, которое доброе и в той же степени вечное. Но педагог из него не вышел. Не любил Александр Николаевич детей. Не любил, и всё тут.
Ещё в институте он изрядно пописывал в газеты и поэтому после деревни с лёгкостью вписался в областную мо-лодёжку. Просто пришёл, просто положил на стол редактора трудовую книжку и просто сказал: «Пожалуй, поработаю у вас, если не возражаете». Редактор не возражал, он давно целился на Федулу, но промахнулся, пропустил момент, когда тот отбыл в деревню. Так учитель Федулов стал журналистом. Сразу, без испытательного срока и прочей бюрократической дребедени. Легко и уверенно.
Как он писал, видит Бог! Даже сорокастрочковая ин-формашка на первую полосу была у него изумительно вкусной. А ведь для обычного журналиста короткая информашка (короткая, но толковая!) - кара небесная. Легче очерк забу-бенить, чем классную информашку. Не просто - левой ногой в грязном носке (как говаривали совковые журналисты), а чтобы коротко, но ёмко, с иронией, если надо, или с пафосом (но лёгким, чтоб без коммунистического перебора). Фе-дула делал это красиво и непринуждённо.
Правда, было одно НО. Собрав фактуру для материала, Федула, прежде чем садиться за компьютер, любил опрокинуть сто пятьдесят беленькой. После этого работалось очень славно, а главное - эффективно. Обычный двухсотстрочко-вый материал (48 знаков - строчка, 14-й кегль) после «сто-парика» он писал сорок минут, а без такового - почти три часа. Есть разница? Делая акцент на творческом подъёме и скорости (после приёма водки), Санник (ешё одно погоняло, образованное от имени-отчества - Александр Николаевич) очень скоро «сел на пробку» и без необходимой дозы работать просто не мог. А немного позднее начались запои, и Федула превратился в заурядного алкаша.
Из «молодёжки», после уговоров, скандалов и двухнедельных прогулов, выперли (правда, редактор смилостивился и в трудовой книжке вписал увольнение по собственному желанию), а городская газета подобрала. Но в скором времени из городской выперли по тем же причинам и его подобрала многотиражка сельхозинститута. Причём везде удивлялись и радовались. Удивлялись по поводу того, почему Федулов ушёл из «молодёжки», такой популярной и модной, и как же теперь там без федуловских забойных репортажей и прикольной аналитики. Радовались - что пришёл к ним. Сам Федула!
Но в итоге его выперли отовсюду, и именитый Санник просто забичевал. Не говорим - забомжевал, поскольку место жительства у него всегда было, значит, не бомж, а бич - бывший интеллигентный человек (эта аббревиатура как нельзя лучше подходит к Федулову). Он бичевал именно интеллигентно. Всегда опрятен (об этом заботилась мама или очередная женщина, купившаяся энциклопедическими знаниями Федулы и его смущенно-очаровательной улыбкой), чисто выбрит и слегка пьян. До обеда. А после - ничего не помнит. Где был, с кем пил, как попал в ту или иную квартиру...
* * *
Они встретились у Гарика Хороля - ангела-хранителя бичей. Архитектор-пенсионер, изрядный выпивоха и дебошир, он всегда держал бутылочку-другую, чтобы вытащить своих чад возлюбленных из состояния «клинической смерти». Гарик похмелял только своих - узкий круг спившихся интеллигентов. Санник увидел «на явке» Гвоздева и крайне удивился. Гвоздев увидел Федулова и удивился в той же степени. «Вот это да! - подумал Санник. - Уж если такого мужика жизнь поломала...» Экс-вице-мэр при виде супержурналиста ахнул: «Ну надо же! Уж если таких людей жизнь гнёт...» Они сочувственно пожали друг другу руки и внимательно посмотрели в глаза. Причем, сочувствие шло в одну сторону, поскольку каждый из них алкашом себя не считал: мол, так, на перепутье, как надоест, мигом завяжу. В общем, обычная философия алкоголика.
И с первых минут эти славные и умные (в недавнем прошлом) люди, с толковыми головами, нужным опытом и почти энциклопедическими знаниями, потянулись друг к другу. Им было комфортно и психологически уютно вместе. Утром они встречались у винной точки, где продавался сорокарублёвый портвешок, сбрасывались, неторопливо (с заявкой на солидность, вот только трясущиеся руки выдавали) устраивались на лавочке в сквере перед площадью и степенно выпивали заветную бутылочку из стародавних складных стаканов значением в сто двадцать грамм. Потом наступала кричащая пауза, смысл которой немудрено было «слышать». Где взять?! Ещё!!! Ну хотя бы чуток...
И они дружно расходились в разные стороны. Каждый шёл в своё место. Журналист - в издательский комлекс, где разместились полтора десятка редакций газет. Совершенно разных и порой совершенно непонятных и бестолковых газет. Вице-мэр - на городскую свалку, где за пару часов он мог заработать сто миллилитров чистого (но китайского) спирта, собрав определённое количество жестяных и пластиковых бутылок.
Как правило, экспедиции обоим удавались. Журналист приносил поллитровый флян портвешка, чиновник - спирт. Они тихо устраивались на лавочке близ автовокзала (косили под приезжих крестьян и на первых порах им это удавалось), доставали свои «именные» стаканы, нехитрую снедь (плавленый сырок за 9 рэ. 20 коп. и булочку за 3.70) и чинно вкушали.
Но через двадцать-тридцать минут неторопливость сдувало пролетающим мимо ветерком, и начиналась дуэль интеллектов. «А знаете ли вы, достопочтенный мой...», - ехидно начинал журналист. «Я-то знаю,- парировал чиновник, - а вот вы, любезный, сами-то осиливаете сказанное?»
Сначала всё говорилось в должной степени интеллигентно и тихо (почти тихо), а потом страсти разгорались и начинался ор, сопровождаемый интенсивным размахиванием руками. А что тут поделать - ошпаренный алкоголем мозг буйствовал.
Но через пару месяцев тесного знакомства буйство прошло, осталась в этих некогда светлых головушках серая изморось и постоянная, тревожно-вялая мысль: «Где взять?» В издательском комплексе Саннику денег уже не давали, раздражённо отмахивались, а то и вовсе посылали вдаль, а Гвоздев в последнее время что-то совсем обессилел и до свалки добраться не мог. А если когда и добирался, то работать сил не было: задыхался и тонул в собственном поту.
Однажды на неделю (на целых семь дней!) устроились у полуспившейся отставной актрисы местного драмтеатра Вероники Зигерт. Она проживала на пенсию по инвалидности и худо-бедно существовала. А тут удачно продала свою классную домашнюю библиотеку и не на шутку загуляла. А загуляв, бросилась во все тяжкие, цепляя каждого проходящего мимо мужика, и как-то зацепилась за Санника и Гвоздева - старых и некогда милых сердцу знакомцев. Неделю эта троица дружно пропивала книжные деньги и вела почти богемный образ жизни: в новых одеждах, при свечах, коньяке из больших бокалов, стихах Цветаевой, Блока, Ахматовой, романсах под гитару и интенсивном интиме втроём. Последнее получалось очень даже неплохо, потому как госпожа Зигерт закупила большое количество «Виагры».
А потом всё кончилось. Деньги, «Виагра», игривое настроение, взаимная любовь. Пропало даже уважение, и бэуш-ные любовники с треском вылетели из квартиры «великой» актрисы. И вот, когда экс-вице-мэр господин Гвоздев летел вниз по лестнице (Вероника страшна и сильна в гневе), из полуоторванного кармана его бомжовской ветровки вылетел паспорт, а из него в свою очередь выпала пластиковая карточка Азиатско-Тихоокеанского банка.
Вот она - эта тайна, так долго мучившая Юрия Степановича. Пластиковая карта с вкладом в размере 12000 долларов, давным-давно осела в обложке паспорта. Эта сумма была гонораром за удачную сделку сановного бизнесмена Гвоздева с китайской фирмой...
Произведение публиковалось в:
"День совка", повести, рассказы. - Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2009.