Состояние back street
Он кое-как встаёт, кое-как ползёт в ванную, кое-как принимает душ, но почистить зубы уже нет сил. Совершенно никаких сил. Потому что он живёт в состоянии back street (на задворках - англ.). Еще вчера всё было нормально. Не вчера, конечно, но до того, как его выдворили на пенсию. Две недели тому назад.
Две недели тому майора ВДВ Глеба Берестова отправили на пенсию. Разумеется, не по доброй воле. Разумеется, из-за очередного выступления бравого, взрывного служаки. «Так, гусар драный, - тихо и очень угрожающе произнёс полковник Старцев (самый что ни на есть непосредственный начальник Берестова), - сейчас сел и старательно написал рапорт об увольнении. На пенсии будешь мозги долбить, дятел хренов. Байку про петуха знаешь? Ты не покупай, я тебе его подарю, вот ему и будешь башку бабахай».
Так сказал строгий полковник Старцев, и уже через три дня майор Берестов стал отставным. Вот тогда-то его и посетило состояние back street. Забухал Глеб Сергеевич смертно. Так забухал и закуролесил, что смиренная жена его, Ольга Петровна, сильно перепугалась и отбыла с детьми к маме. i Растворившись в своём несчастье, Берестов искал со-участников-сострадальцев. Чтобы слушали внимательно, чтобы сопереживали, чтобы жалели, чтобы материли воинское начальство. И так дальше. Таковые находились быстро. У магазинов, в городском парке, на набережной. Да мало ли. Но очень быстро отставной майор понял, что этим людям не до него, у них свои страдания и своя печаль. Уличные мужики (ещё не бомжи, нет, но уже в той стадии, когда вот-вот) после третьей порции алкоголя вставляли «индивидуальную лейку» в ухо офицера и выливали туда весь свой «горестный смак».
Первый раз Берестов даже опешил и постыдился за себя. Перед ним сидел человек с трагической судьбой. Физик-ядерщик, доктор наук, учёный с мировым именем, которого отвергла Система. Выжала и выплюнула. Глеб слушал его и краснел за себя: что там его проблемы - пыль по сравнению с тем, что пережил этот человек. Но уже на следующий день Берестов узнал, что этот физик, этот учёный с мировым именем не кто иной, как спившийся актёр местного театра Жека Титов. Он талантливо впаривал всё, что на ум приходило, и люди (свежие жертвы) искренне верили ему.
В зависимости от ситуации и профессиональной принадлежности жертвы Титов представлялся командиром подводной лодки и в деталях пересказывал какой-то давний американский фильм о погибшей подлодке. Но экипаж он, естественно, спас и сам спасся, разумеется, покинув субмарину последним. И люди верили, слушали с открытым ртом и даже слезу пускали. Скупую мужскую.
В другой раз он оказывался мастером спорта международного класса по биатлону, которого «сшибли» с дистанции немецкие коллеги в швейцарских Альпах (использовались подробности повести малоизвестного писателя Бориса Фролова «Кровавая лыжня», журнал «Подробности» №4, 1976 год) и он попал в лавину. Но, к счастью, не погиб, выжил, хоть и переломанный весь, самолично выбрался к базе спасателей.
А ещё он любил образы геолога-золоторазведчика, пилота-вертолётчика, пластического хирурга, колымского лесоруба, рискового охотоведа, наплевавшего на районное начальство (каждая история, естественно, была супертрагичной), директора детского дома, в котором нелюди пытались воровать детей для продажи «на запчасти», но он, разумеется, не позволил и был прошит автоматной очередью... И так далее, и тому подобное. Жаль только, что город был маленьким и актёра-брехуна все знали. Но нет-нет, да и попадался на Женькин крючок какой-нибудь заблудившийся отставной майор, и тогда «народный артист» Титов отрывался по полной...
Пройдя через «жернова» актёра, майор стал предельно осторожным, а потом и вовсе замкнулся. Но перед тем ещё влетел на отставную певицу из местной филармонии Клавдию Шульженко (хотите - верьте, хотите - нет, но по паспорту именно так) и куролесил с ней дней пять-шесть, и даже обещал жениться, но вовремя закончились деньги и певица сразу потеряла к нему интерес.
Глеб сидел дома, пил жиденький чай, ел сухари и тупо смотрел в потолок. Это состояние было для него новым и ненормальным. Горячеточечник, майор Берестов был человеком действия, слыл изрядным экстремалыциком, рисковым офицером, бойцом, гусаром, заводилой. Кем угодно, только не квашнёй. Но в эти несуразные дни ему ничего не хотелось. Совершенно. Даже о детях, классных пацанах Сашке и Пашке, и любимой жене Оленька он не вспоминал вовсе. Вот ведь какая беда. Лежал на диване смурной мужик в камуфляжной форме, несвежей сорочке (чтобы Глеб Берестов - в несвежей сорочке?!), высоких военных ботинках, курил бомжовую «Приму» за четыре рубля семьдесят копеек пачка (чтобы майор Берестов - «Приму»?!) и ни о чём не думал (чтобы реактивный Берест - вот так?!!!).
Третьи сутки лежал вполне здравый умом и телом человек и ничего не делал. Даже физиологические надобности не справлял. Люди в коме и то живут, а этот не жил вовсе. Не жил и не существовал. Звонил мобильник, звонил домашний телефон, о чём-то рассказывал телевизор, настроенный на канал «Культура» (любимый, кстати, канал конченого горячето-чечника, вот уж потеха), а здоровенная особь мужского пола валялась трупом на кровати и никак не реагировала, даже дыхания не было слышно.
Но на четвёртые сутки в квартире Берестовых появился капитан Тонких. Валерий, сын Петра. Он так всегда представлялся: «Гвардии капитан Тонких. Валерий, сын Петра». Капитан только что вернулся из Чечни (в 101-й раз) и, узнав о ситуации Гуру (так звали майора все коллеги чином ниже; сильно его уважали, ничего не скажешь), сразу навострился к нему.
В квартиру капитан вошёл беспрепятственно, так как дверь была широко открыта, словно ждали гостей. То, что он увидел, сразило его наповал. Чтобы Гуру - вот так?! Да никогда в жизни! Первая мысль мелькнула панически: «Уж не грохнули часом?» Но, приглядевшись, понял, что на диване не труп, а трупообразный Берест. И тогда Тонких понял, что случилось нечто из ряда вон. А ещё понял, что надо срочно что-то делать. Очень срочно! И он заорал. Голосом и с интонацией генерала Юсупова: «Вста-а-а-ать, сми-и-ир-на, сукины дети!»
Майора Берестова метлой смело с дивана, через пять секунд он уже стоял по стойке смирно и отдавал честь генералу. Но генерала не было. Перед ним стоял бравый капитан Тонких, его любимчик, его надёга. Берестов хмыкнул, почесал за ухом и сказал сокровенное: «Валерчик, дружбан мой лепший, ты - неудачный плевок папиного члена». Сын Петра широко и счастливо улыбнулся и отдал честь: «Йес, сэ-эр!»
Посмотрев вокруг, капитан сходил на кухню, проверил холодильник на наличие запасов и, убедившись в их отсутствии, молча потопал в магазин. Через полчаса Тонких вернулся с ящиком водки в руках и рюкзаком провизии за плечами. Ровно двое суток боевые офицеры пили. Вдрызг. Вусмерть. Вдребодан или как там ещё. И ровно двое суток майор Берестов говорил, а капитан Тонких в основном слушал.
В общем и целом Гуру был, как всегда, прав, только от его правоты за версту несло мертвечиной, так как была она - правота эта - неживой. А неживой потому, что нельзя было тощей солдатской плетью перешибить дубовой крепости генеральский обух. Война в Чечне была, есть и будет. И чтобы не говорил Берест, как бы не обвинял и не нападал, ничего от этого не изменится. Никогда денежная обожранная Москва не откажется от Чеченской «золотой халявы». Никогда.
- Но цена тому, Тонкий! Цена!
- Не ко мне, Гуру. Я-то с тобой разве не согласен? Только ты всё время в небесах, а я на земле.
- В дерьме я по уши, а не в небесах!
- Вся страна в дерьме, товарищ майор...
- И то правда. Наливай.
И Тонких наливал. Традиционно - по полстакана. Гранёного. Иначе никогда и не пили. И закусывали традиционно - луком. Горькое на горькое падало, а душа мягчала. Но до поры. Наступала вдруг такая секунда, когда душа вскрикивала от несчастья и боли и заходилась в этом нескончаемом горе, а руки начинали всё ломать и крушить. Страшен был в такие минуты майор Берестов, да и капитан Тонких не отставал. В Чечне они в таком душевном смятении окопы рыли сапёрными лопатками. На спор, на скорость. Так хмель и гнев быстро улетучивались.
А другие господа офицеры на «зачистку» солдат поднимали. Опаивали водярой, сами напивались и ровняли сёла с землёй. Вместе с людьми. А потом ордена и медали получали. А то и героями становились. От таких «опричников» душа Береста и выла. И бивал он их нещадно. Потому и гоним был. Никогда армейское начальство правдолюбцев не жаловало. Это любой страны коснись.
... Через двое суток выползли однополчане на свет божий. Опухшие, опитые, но лёгкие. Душой лёгкие и светлые. И покинуло состояние back street просветлённое сердце русского офицера.
Произведение публиковалось в:
"День совка", повести, рассказы. - Благовещенск, Амурский пресс-клуб, 2009.