Придурок
Щепочкин жил на самом краю посёлка. Выйдешь со двора, спустишься с горушки – речка. Речку перешёл – падюшка, а за ней – лес. Хорошо устроился старый таёжный бродяга: вроде и при цивилизации, но в то же время и вольное пространство под боком.
Наезжая по командировочным делам в родное своё селение, я обязательно навещал его. Во-первых, просто хотелось пообщаться с этим повидавшим мир человеком, во-вторых, нас объединяла, как сказал поэт, одна, но пламенная страсть – рыбалка. Приеду, час-другой на сборы-разговоры, и попылили куда-нибудь к водичке поближе.
Вот и на этот раз, подняв с ближайшими родственниками положенное количество стопок по случаю приезда, я поспешил к Аркадию Пантелеевичу. И только стал отворять калитку, как был остановлен орудийно-громоподобным «гау-у...» Через обширный щепочкинский двор на меня неслось неизвестного рода создание размером с полугодовалого телёнка, по-медвежьи буро-косматое, «аки лев рыкающее». Достигнув забора, создание оперлось на него передними конечностями и, стоя на задних, снова громыхнуло: «Гау-у-у-у». И вдруг задышало часто-часто, дружелюбно виляя хвостом-метлой.
На крыльце появился Пантелеич.
– А, Викторушка, с прибытием, дорогой. Проходи, не боись. Это он с виду такой грозный, а так мухи не обидит...
– Ага, не обидит, а кто третьего дня цыплака хамкнул? – возразила мужу, выходя на крылечко, Дорофеевна. – Ты знашь, лежал он тута, кость глодал, а к евойной морде цыплак подошёл, почти петух уже. А он как пастью-то хамкнет, поглянь, из рота тока лапки торчат. Я было к нему – отдай, паразит! Так он как вызверился, как зарычал, у меня даж ноги ослабли. Аркадия-от в доме не было. Думаю, шут с им, с цыплаком, а то и самоё меня этот придурок заест – к ему-от, когда лопает, не подступись – кидается. Аркаша ещё по зиме вынес ему кормушку, ну и поправить хотел – ногой пододвинул. Так он его так хватил, что валенок рассадил, будто бритвой.
– Было дело под Полтавой, – смущённо развёл руками Пантелеич. – Он когда трескает, очень серьёзным становится, не подходи.
– Слушай, Пантелеич, прошлым летом у тебя его не было, откуда взялся?
Щепочкин и вовсе засмущался:
– Да неинтересно всё это, так, глупости.
– Ты уж не крутись, – снова встряла Дорофеевна. – Викторка свой человек, ему-от можно и правду сказать. Выспорил он его у Пашки Курохтина. Пашке его какой-то цыган сплавил за два пуда сала – говорил, что собака редкостной породы, стоит агромадных денег, умная, что твой председатель сельсовета. Потом, когда он у Пашки поросёнка слопал... – не цыган, а этот придурок – Пашка, чёрт хитрый, решил Аркадия приспособить ему в хозяева. Ну, взял поллитровку, пришёл и, когда выпили, говорит: ты, мол, Аркадий, ни за что не разберёшься, почему мой мациклет не заводится. Аркашка на дыбы – да я любую технику понимаю, самолёты делал, а уж с твоим ишаком разберуся... Пашка говорит: ставлю своего собака против твоей централки – не разберёшься. Ты ж знаешь, мой-от заводной. По рукам ударили. Пошли мациклет смотреть, через час Аркадий возвращается и в поводу этого чёрта волокёт – выспорил!
– Я Пашку возле магазина встренула, говорю: гада ты бессовестная, почто нам эту зверю сплавил, другого кого не нашёл? Смеётся, обормот плешивый: вы – люди хорошие, у вас ему обиды не будет!
– Да не, собак он неплохой, – заступился за своё приобретение Аркадий. – Не злой, внешность авторитетная. Одна слабина – жрёт больше кабана и при еде очень уж непримиримый.
– Пантелеич, а порыбалить-то сгоняем? – поинтересовался я, когда были обсуждены все стати «звери», виды на сенокос, некоторые вопросы международной жизни, а также порочное поведение некой особы, на которую, по словам Дорофеевны, Пантелеич «положил глаз». И поскольку последняя тема была для Аркадия, видимо, очень неприятной, он с готовностью поменял её на рыбацкую. Оказалось, что он прямо-таки с превеликим нетерпением ждал моего приезда, чтобы смотаться за налимами на Кокориху. Налимы хватаются чуть ли не за голый крючок, успевай только закидушки ставить...
До обожаемого Пантелеичем угодья на речке Кокорихе добрались без приключений. На рассвете подсели в автомотрису, развозившую ремонтёров железнодорожного пути, и, отмотав на колёсах километров сорок, приспособив за плечи котомки, побрели становиком. Впереди, пыхтя паровозом, трусило собачье-медвежье подобие, с одинаковой готовностью отзывавшееся на клички Цезарь, Придурок, Шарик и просто – собака.
Приключения начались, когда прибыли на место и начали обустраиваться. Распаковывая котомку, я вынул из неё завёрнутый в чистую тряпицу добрый шмат сала и, продолжая разгружать её, положил сало рядом с собой на травку. И только снова запустил руку в мешок, как за спиной услыхал тяжкий вздох и чавканье. Обернувшись, увидел облизывающегося пса и пустую тряпочку возле его лап.
– Было у нас сало, – прокомментировал происшествие Пантелеич. – Теперь кулеш будет с таком – без заправки.
Я проглотил деликатный упрёк старшего товарища молча. И правильно сделал. Где-то минут через десять Пантелеич, промыв пшено, стал разводить костерок. Котелок с будущим варевом, залив водичкой, поставил рядышком. Цезарь сидел тут же, с любопытством поглядывая на действия хозяина. Когда огонь стал разгораться, Щепочкин отступил от костра. И... наступил псу на хвост. Тот взвыл, рванулся в сторону, подбив Пантелеича, – только пятки в воздухе сверкнули. Котелок, описав дугу, улетел в заросли.
– Был у нас кулеш, хоть и пустой, теперь же и такого нету, – не удержался от комментария я.
Пантелеич резво вскочил на ноги и двинулся на Цезаря. Но тут же остановился: пёс стоял, спокойно поглядывая на хозяина, однако хвост у него был вытянут струной и верхние губы, прикрывавшие клыки, чуточку подрагивали. Человек, знающий собачьи повадки, в такой позиции не рискнёт выяснять отношения. Пантелеич их знал.
...Перекусив холодной картошкой с солёными огурцами, стали ставить закидушки. Поставили дюжину – любимое число Пантелеича. Клёв по тому месту выдался так себе – к вечеру поймали только на уху да жарёху, вся надежда была на ночь. Налим лучше ловится от заката до рассвета.
Однако наши надежды не оправдались. И места установки закидушек меняли, и наживку, но результат был мизерный – к утру в садке скопилось всего килограммов около четырёх разной величины налимов. Промаявшись ночь, перед рассветом решили немного вздремнуть. Ещё с вечера настлали соснового лапника, набросили на него плащ-палатку. На эту постель и завалились, укрывшись куском парусины. Ложе получилось хоть куда – мягкое, тёплое. Но понравилось оно не только нам.
На зорьке я проснулся от того, что замёрз. Ещё в полудрёме ощутил, что вытеснен с ложа. Не открывая глаз, стал спиной напирать на потеснившего меня Пантелеича.
Однако как ни напрягался, ничего не получалось – Щепочкин лежал гранитной скалой. Тогда я развернулся и...
Сдвинув Пантелеича, как и меня, в сторонку, в центре возлежал Цезарь. Согнав наглую зверюгу с постели, улеглись снова. И только закемарили, как этот бегемот снова всей тушей навалился на нас. Ну, какой тут сон! Встали, раздули костёр, вскипятили чай. Цезарь сидел смиренно в сторонке и внимательно следил за нашим чаепитием. Видно поняв, что ему ничего на этот раз не перепадёт, тяжело вздохнул и ушлёпал в заросли.
– А ты знаешь, Витюн, якуты собак летом вообще не кормят. Они у них себе сами пропитание добывают, – сказал Пантелеич, провожая взглядом пса.
Поделился этой кинологической информацией Щепочкин неспроста – неудобно получилось: сами вроде как поели, а четвероногого сотоварища обошли – не по совести поступок!
Уложили котомки, осталось только садок с налимами вынуть из воды. Сделать это Щепочкин доверил мне. Спустился я с бережка, глянул, а колышка, к которому был привязан садок, нету. Кликнул Пантелеича. Тот внимательно осмотрел место происшествия и только головой покачал в удивлении:
– Во даёт, стервозина!
– Какая стервозина? – не понял я.
– А придурок этот. Это ж он садок спёр и смылся.
Между прочим, сперев садок, вор и не подумал скрываться. Удобно устроившись на сухом бережку под раскидистой ольхой, Цезарь спокойно дожёвывал последнего налима.
Бросив взгляд на растерзанный садок, Щепочкин только отрешённо махнул рукой:
– А, пропади он пропадом! Пошли помаленьку.
Не успели мы пройти и ста метров, как сзади послышалось сопенье, и на хорошей рыси нас обогнал Цезарь. Хвост его победно торчал вверх, на морде было написано выражение абсолютного недоумения – и чего это вы, мужики, на меня обиделись?
Когда мы подошли к железной дороге, Пантелеич, отводя взгляд в сторону, попросил:
– Викторушка, ты уж не сказывай, как этот придурок у нас рыбу слопал, ведь по посёлку не дадут пройти… А я из этого гада унты сошью, вот руку на отруб даю!
...Руки у Пантелеича остались целы. Но и унтов он из Цезаря не сшил. Случилось же вот что.
Взяв двух соседских девчонок в напарницы, пошла Дорофеевна на Больничный ключ за голубицей. Недалеко, каких-то десять километров от посёлка. Место тихое, кроме бурундуков, никакого зверья там уж давно нет. С Дорофеевной Цезарь увязался, он её шибко уважал.
Когда брали ягоду, одна из девчонок неожиданно на полянке двух медвежат увидела. Ей бы глупой потихоньку уйти, а она стала сестрёнку звать – поди, мол, сюда, здесь такие медвежатки бегают! А вместо сестрёнки из чащобы медведица вывалилась. И к девчонке пошла.
Тут бы и конец дурёшке, да каким-то образом Цезарь набежал. Он-то и спас девчонку, бросился на медведицу.
Как там бой происходил, ягодницы не видели. Такого тягу дали, только возле железнодорожного моста остановились дух перевести – километров пять лётом летели.
На следующий день Пантелеич с ещё одним мужиком взяли ружья и пошли к месту боя. Там и нашли Цезаря. Мёртвого. С громадной рваной раной на боку.
– Видишь ли, – сказал Пантелеич, подводя итог своего печального повествования, – он охранительный собак был, а не зверовой. С медведем для схватки-боя вёрткость нужна, а не только отвага и сила. А вёрткости ему при всех его остальных возможностях как раз и не доставало... И, скажу тебе, что совсем он не придурок был, а очень даже себе на уме. Как он нас тогда на рыбалке уделал, а?!
Посмеявшись, Пантелеич попросил:
– Ты, если когда-никогда возможность появится, пропиши немножко про него: такой, мол, пёс был по имени Цезарь, рода неизвестного, но отваги большой – человеческую жизнь глупой девчонке спас, сам же героически при этом погиб. Если про ту рыбалку надо что-то будет изобразить, то без подробностей – не ловилось, мол, бывает. Это ж не в магазине: пришёл – купил. Рыбалка – дело тонкое...
23.05.2004
Произведение публиковалось в:
«АМУР. №05». Литературный альманах БГПУ. Благовещенск: 2006