Отставник
Лето уже собиралось начаться и плескалось амурскими волнами о ступени набережной. Однокурсник Ривкин с печальным выражением лица рассказывал, как он третьего дня соблазнил неизвестную барышню. В подробностях.
Пиво нынче было «Исетское», солнце припекало, донжуан детализировал положение вещей на момент потери девственности, а река бойко отмывала подтопленный пляж от прошлогодних грехов. Денис кивал и смаковал глоток за глотком. Хорошее пиво должно проникать в организм медленно — как-то средне между скоростью паводка и протяжностью любовной песни Ривкина. Кивалось и поддакивалось очень легко, даже мужик, сидевший ступенью ниже, непроизвольно кивал в такт повествователю.
Сам Денис вчера довольствовался шлепками по рукам после страстных весенних поцелуев и потому радовался за товарища, а может, радовался солнцу или тому, что, кроме Амура, цепным псом хватающего сейчас край ступеней от обилия сил, есть на Урале река Исеть. В честь которой назван божественный напиток.
В блаженстве он пропустил момент перехода повествования на следующую прелестницу и задал бестактный вопрос: отчего же Боря по-разному называет героиню своего романа? Ривкин с сочувствием посмотрел на недоумка и пояснил суть, после чего возобновил монотонные словесные фрикции.
Тут, скоропостижно озаботившись эстетической стороной пикника, Денис ухватил за беззащитные горлышки опустевшую тару и несвойственной ему в обычной жизни рысцой снёс её в урну. И только акын вознамерился продолжить прерванную на полуслове песнь песней, как возле урны прямо из яркого солнечного света материализовался серый объект, при ближайшем рассмотрении оказавшийся субъектом с авоськой, из которой, словно рыба из садка, докругла открытыми ртами просили влаги бутылочные горлышки.
«Эка оно как»,— только и успели подумать оба студента, как сверху раздался трубный глас, и длань, простёртая к сокровищам урны, враз поникла. Посидельцы ступеней невольно оглянулись — наверху стоял коренастый мужик, одетый несколько эклектично: при партикулярном пиджачке на нём красовались отутюженные галифе и сияющие, будто соплями облитые, хромовые сапоги. Малоамплитудным мановением указующего перста он смахнул со сцены проходимца и, снизойдя к урне, переложил её содержимое в аккуратный фибровый чемоданчик. Ушёл не откланявшись, не оставив в воздухе амбре.
— Странно, — сказал Ривкин, выпроставшись из жарких объятий собственного повествования,— не похож он на бедствующего.
— И штаны, и сапоги на нём — как новые, — подивился Денис.
— Отставник, по морде вижу,— подал голос мужик с газетой. И пояснил:— Сам такой. У меня этого добра ещё внукам хватит.
— Он, что ж, пенсию не получает?
— Получает. Поди, рубликов двести.
— А бутылки по урнам?
— Заработок. Времени полно, на свежем воздухе за день набьёт свой «Москвичок» тарой — да как сдаст рублей на пятьдесят. Вот и посчитай, сколько в месяц. А когда футбол, он тележку прицепляет.
То-то…
Денису тут же захотелось стать офицером, желательно сразу отставным. Двухгодичником, что-ли, пойти после бурсы — или в какое военное заведение перевестись?
Ривкин молча созерцал пространство и шевелил губами.
Ясным осенним днём, когда остывающие лучики уже запросто пробивали зелёную изгородь, а редкие облачка бесформенно ёжились в прозрачном небе, на скамейке у ступеней, ведущих к воде, сидела целая компания. Обсуждался вопрос: как быть? С сегодняшнего дня пустая бутылка подорожала с двенадцати сразу до двадцати копеек и почти сравнялась стоимостью с содержимым. Ситуация абсурдная. Общество склонялось к решению — сдавать. Видимо, к такому же решению склонялись и другие посетители набережной, ибо серые тени брели сегодня с пустыми авоськами.
Что было в чемодане продефилировавшего давеча отставника, не знал никто. Звенело стекло, укладываясь в чрева дипломатов, но вдруг возникла заминка. В тщедушный кейс Жавера не входила третья бутылка. Он с надеждой посмотрел на хозяйский портфель Дениса, но там всё свободное от бутылок пространство занимали тетради. Пришедший на помощь Моисей рассмотрел при помощи очков щербину на горлышке одной из бутылок, что кардинально решало проблему размещения, но повергло Жавера в уныние. Мало того, что в этом семестре он не получал стипендии, так ещё и эта потеря. Ехидно улыбнувшись, Моня взял дефективную тару из рук оцепеневшего приятеля и демонстративно понёс в урну.
Что-то сразу неуловимо изменилось в этом мире — будто лёгким дыханием ветерка стронуло саму суть мизансцены, не изменив внешних её проявлений. Но едва Моисей удалился от мусоросборника, как там появился человек в сером. И затем был голос, и серый человек исчез, а сквозь редеющую паутину карагача проникла рука и изъяла артефакт из урны.
Ухмыляющийся Моисей ещё не добрёл до скамьи, когда голос очень акцентированно признёс: «Ах ты, гадёныш!» Моня даже присел, изменившись лицом, а за кустарником оглушительно грюкнуло, и навстречу солнцу вознеслась тонкодисперсная стеклянная пыль, пытающаяся, видимо, изобразить радугу.
Вот тебе бабушка и юркни в дверь, — подумал Денис и как-то сразу расхотел учиться на отставника.
Однако его рапорт уже ходил в инстанциях!..
Произведение публиковалось в:
proza.ru