Жили-были старик со старухой
Хотелось бы начать вот так: жили-были старик со старухой. Но так уже начинали. Не помню когда, но начинали. А что если: живут-бывут? Нет, слишком плохо. Давайте вот так: будут жить-быть старик со старухой. Это, милая, мы с тобой. Тебе сейчас 20, мне 23, получается, что этот рассказ фантастический? Конечно, нет. Ведь это обязательно будет: старик со старухой. Все остальное не обязательно. А это обязательно. Вот так. Начнем…
2050 год наступил неожиданно. Обычно они знали о наступающих праздниках по открыткам и письмам, которые посылали им дети и внуки, а в этот раз ящик был пуст. Старик, который последнее время ложился спать очень поздно, услышал одновременно с боем часов какой-то странный шум за стеной у соседей и пошел узнать, в чем дело. Там ему объяснили, что наступил Новый год. Старик вернулся к своей старухе, и соседи тут же забыли о нем. Он зашел к старухе в комнату, но она уже крепко спала, свернувшись клубочком на допотопной кровати с панцирной сеткой. Он поцеловал ее и не стал будить. «Зачем, – спросил он себя, – пусть спит. Может быть, ей снится наша молодость?» Старик в последние годы любил задавать себе вопросы и не отвечать на них. До этого на каждый вопрос, который вставал перед ним, он находил четкий ответ, но однажды понял, что прожил жизнь только по своим ответам, не задав ей вопроса. И в тот же день ушел на пенсию. Теперь он, как в молодости, стал писать стихи. Только поэзия не дает ответов на те вопросы, на которые ответов нет. Стал писать стихи и перестал спать ночами, постепенно приучая себя к одиночеству, которое ожидало его впереди. А впереди маячила только смерть.
Незаметно пришла зима,
На печи замурлыкала кошка,
Снегопада сплошная тесьма
Залепила больное окошко.
Тишина. Только туч полоса
Улетает к закату седому,
В тополях, на людей голося,
Неуютно сидит ворона.
К ней приходят летние сны.
Недовольна: куда же все делось?
Перья, черные до белизны,
Опадают на снежную серость.
Затем была весна. Весна и лето. И еще раз: весна и лето. А потом старик перестал считать. Дети перестали слать открытки, но, чтобы старуха не переживала сильно, старик сам печатал их и опускал в почтовый ящик, что в доме напротив. Старуха, получив их, радовалась до слез и тайком от старика посылала денежные переводы «детям на конфеты». Старик видел все ухищрения своей жены и молчал. Всю жизнь он мечтал положить ей под ноги Вселенную, но добился лишь того, что по пятницам над их балконом всходила Венера. Старуха любовалась и вздыхала:
– Как прекрасно! – и доверчиво прижималась к плечу своего мужа. – Ты у меня такой сильный, ты все можешь. И вновь любовалась звездой, которая светила для нее. Старик молчал. Он знал, что может не все. Например, он не может убедить в этом свою жену.
Наступила осень – школьники пошли учиться. Примета такая.
Осенью старик со старухой ходили в лес. Каждый день. Старуха брала краски и бумагу, еще оставшиеся от сынов, и рисовала. Старик ходил по лесу и собирал грибы. Потом подходил к старухе, долго всматривался в картину, спрашивал:
– Что это?
– Не знаю, – она, правда, не знала. Она рисовала без мысли. И ждала, что скажет он.
– Ты рисуешь только паутину. Ты рисуешь невесомость?
Старуха улыбалась. Он всегда находил нужные слова для ее картин, которые были верны и неверны одновременно. Она же, рисуя, слушала музыку, а не слова.
– А почему вот эта, самая легкая и светлая, паутина так демонстративно порвана?
– Это Паганини.
– А-а, – всю жизнь она удивляла его своей логикой. Неожиданно он признался ей в том, что давно его мучило:
– Знаешь, завидую собакам.
– Почему?
– Они не думают о смерти.
– А я бегемотам, – она вновь ошарашила его.
– А почему бегемотам-то?
– Они тоже не думают о смерти. И они такие симпатичные, в болоте сидят, фыркают. Давай заведем у себя бегемота, а?
– А где он будет жить?
– У нас есть ванная. И детская давно не занята.
– А если умрем, с кем он останется?
Старуха задумалась. Старик слушал ее задумчивость.
Пришла очередная осень. Кое-где лежал снег. Лес менял желтый цвет измен на лживый белый цвет святого.
Господи, что за зима такая! Господи, что за зима!
Расстреляла жестким ветром стекла теплого окна.
Руки выбросив в перчатки
И сердца укрыв в тулупы,
С декабрем играют в прятки
Полулюди, полутрупы.
Только дворники помогут им покой приобрести,
Чтобы в черное укрыться, нужно белое смести.
Но февраль сбивает реки,
Обрекая на бессмертье.
Метла, весла, косы, веки…
Дворники… Тысячелетья.
За границей теплых окон, за границею воды,
Согреваемся, сжигая грани вечной мерзлоты.
Наташа прочитала первую часть рассказа и обиделась:
– Что, ты мне не можешь купить бегемота, что ли?
– Я думал, ты возмутишься, что тебя изобразили старухой, а ты о бегемотах…
– Хватит зубы заговаривать. Старуха – это не страшно. К тому времени придумают бессмертие. Или вечную молодость. Ты мне бегемота купи. Пока не купишь, обед варить не буду.
Я задумался. Бегемоты в мои планы не входили. Мне нужно было передать предчувствие смерти, я долго подыскивал каждое слово, создавая необходимую тональность. Скосил глаза на жену. Она улеглась с книжкой на кровать. А под ложечкой уже сосало.
– А собаку можно?
– Давай. До кучи. Сколько у них комнат?
– Две.
– Ну, знаешь… Сделай размен. Или иди требуй, ты же ветеран.
– Я еще студент.
– Не волнует. Давай собаку. Все не так скучно. А то, я уверена, тебе и в восемьдесят три дома сидеться не будет.
– Ну почему. Я ведь готовлюсь к смерти.
– Ага, готовишься, – съехидничала жена, – побежишь в винно-водочный. Или в 2050 все пить бросят?
– Это еще почему? – возмутился я. – Я – русский человек, люблю сходить в баньку, после баньки опрокинуть стопочку…
– А то и десять, – не унималась жена.
– Это как пойдет.
– Насколько я знаю, у тебя всегда хорошо идет. Давай бегемота, а то на диету посажу.
Итак, я продолжаю.
Они переехали в новую квартиру, подальше от центра, зато поближе к лесу. Завели себе бегемота особой сибирской породы, собаку сенбернара, ежика и двух попугаев. Старуха повеселела. Днем, пока муж общался с прилетающими на лесную опушку инопланетянами, она чистила, стирала, готовила завтрак, обед и ужин для животных. Причем старик часто оставался голодным, – жена в хлопотах не успевала готовить для него.
– Что у нас сегодня на ужин? – ежась с мороза, вопрошал наивный старик.
– Возьми в холодильнике колбасу.
– Не понял.
– Ну не успела я, – старуха обижалась на мужа, он стал в последнее время такой невнимательный, не видит, что у нее за весь день ни минутки свободного времени.
– Ну ладно, возьму, – узрев, что жена надула губы, соглашался старик. – А где колбаса-то? – удивлялся он, открыв холодильник.
– Ах, да. Я ее Хрюше скормила, – светясь от гордости за аппетит своего любимца, отвечала старуха.
– Что за дурацкое имя у бегемота! – голодный желудок вызывал у старика приступы раздражительности.
– Не кричи на меня! И вообще, мне надоело твое брюзжание. Ворчишь, как старый дед, – и, гордая своей победой, старуха удалялась в соседнюю комнату учить попугаев французскому языку. Лишь они вызывали у нее тревогу – не могли запомнить ни одну французскую фразу, а нахватались у старика каких-то жаргонизмов, которыми он ругал правительство.
Голодный старик брал с собой довольного жизнью сенбернара и уходил к инопланетянам пить чай. Вообще-то, они еще не вступили в официальный контакт с землянами, но старик давно не читал газет и думал, что инопланетяне такое же привычное дело, как бегемот Хрюша. Беседы проходили, что называется, в теплой дружеской обстановке.
– Как здоровье жены? – дипломатично интересовался самый молодой инопланетянин, которого старик называл Иваном.
– Ничего, скрипит помаленьку. Хрюшу колбасой кормит.
– Когда забивать будете?
– Кого?
– Хрюшу.
– Да бог с тобой! Она скорее нас с тобой забьет.
Инопланетянин смеялся вместе со стариком. Старику нравилось у них в тарелке: тепло, просторно, можно лечь, отдохнуть в шикарном кресле. Никто к тебе не лезет в такие минуты. Так хорошо вспоминается прожитая жизнь…
– Как в кассе.
– Что? Не понял.
– Русский язык учить надо, лягушонок, – лягушонком старик назвал Ивана потому, что тот был зеленый и вместо ушей у него росли руки, – говорю, итоги подвожу, у вас здесь моя голова работает как касса. Четко и просто: столько взял, столько заплатил. Сразу видно, где потерял, а где прибыль.
– Зачем итоги подводить?
– Это вам, молодым, не надо. А мне, старику, на погост скоро.
– Умирать?
– Ну да, умирать. Старуха просила спросить: бессмертие не изобрели еще, нет?
– На Земле – нет.
– А у вас?
– А нам не надо.
– Как не надо? Вы что, не люди? Смерти не боитесь?
– Мы не умираем.
– Везет, – старик повторил старухино любимое слово от избытка чувств.
– Везет, – согласился Иван как-то осторожно.
В таких неторопливых беседах прошел еще год.
Сентябрь. Первые морозы,
Еще не умерла трава,
Но руки прячешь в рукава,
И паутину вверх уносит,
Как весть о будущей зиме.
Ты пишешь письма, но тебе
Ответы долго не приходят.
Или тебя при всем народе
Дождями небо обольет:
«Какого черта! Вот народ…», –
Твой крик услышит только лужа,
И растворится в ее дне
И неба бесконечный ужас,
И ужас смерти на земле.
– Что за дурашливый тон? – возмутилась Наташа. – Ты что, смеешься надо мной, да?
– Хотела сказать «дурацкий»? – во мне сыграло самолюбие автора.
– Именно «дурашливый». В начале рассказа – лирика, а здесь что? Ильф и Петров?
– Сама заставила купить бегемота. А как прикажешь писать о людях, у которых бегемот занимает отдельную комнату? Только так.
Наташа убирала со стола, а я валялся на диване. И никакие ее придирки не могли вывести меня из сытого, благодушного настроения.
– Слова в рассказе группируются вокруг 2-3 слов. Они задают тональность всему рассказу. В начале была одна пара, потом, по твоему желанию, появился бегемот, – и вот результат.
– Ладно, не умничай. «Слова в рассказе». Чехов нашелся.
– Не дразнись.
– А что? Где здесь сюжет? Где? Что-то тянешь кота за хвост. Где конфликт? Нет конфликта, не будет и развязки. Будешь до старости писать. Роман-эпопея. «Жили-были старик со старухой». Пошли лучше в ресторан.
– Не хочу.
– Ну, в ночной клуб.
– Тоже не хочу.
– Тогда одна пойду.
– Иди… Нет, финал будет и очень скоро.
– Какой, если не секрет?
– Старик умрет.
– Сейчас! Кто ему позволит?
– А что? Старость…
– А ты обо мне подумал? Что я без тебя буду делать?
– Не знаю, я ведь умру.
Наташа молчала. Чувствовалось, что она сейчас заплачет.
– Я постараюсь что-нибудь придумать, – поспешил я ее успокоить, – понимаешь, финал здесь не главное, он, как в плохом детективе, был понятен с первой строки.
– А что главное?
– Не знаю.
– Не знаешь, а пишешь. Короче, пока обо мне не подумаешь, не умирай, а?
Человечество нашло в просторах Вселенной планету, как две капли воды похожую на Землю, и в один прекрасный момент, собрав все свои пожитки, улетело туда. Вроде как в отпуск. Обратно вернуться никто уже не смог. Что-то случилось с ракетами. Пришлось развивать промышленность. Пока суть да дело, сменилось несколько поколений. Новое поколение воспринимало свою планету как родную. Земля стала преданием. Лишь некоторые чудаки пытались увидеть в свои домашние телескопы Родину своих предков, в которую никто уже не верил.
Старик со старухой остались на Земле. Для них все было по-прежнему: бегемот Хрюша, собака сенбернар, ежик и два попугая. Они перестали считать года и не знали, что на Земле остались вдвоем. Однажды Иван в разговоре со стариком неосторожно обмолвился:
– Вы со старухой как Адам и Ева, одни во всем мире.
Старик, который о чем-то смутно догадывался, задумался. Пришел домой, стер пыль с телевизора, включил его. Электричество шло, роботы на электростанциях делали свое дело, а программы не было. Он позвонил по 03, автоответчик приятным женским голосом произнес:
– Скорая помощь слушает. Говорите.
Старик назвал свой адрес. Памятуя об оперативности этой службы, он ждал месяц. Потом перестал ждать.
– Пожалуй, Адама и Евы из нас не получится, – признался он Ивану.
– Да, двое не могут возродить целый род.
– Какой там род… Мы и одного сейчас не возродим.
– Почему? – удивился инопланетянин искренне.
– Старость, милый мой мальчик, – хохотнул старик, – ну ладно, я пошел.
– Прощайте, – Иван понял все. – Как я вам завидую.
– Чему? – последняя искра любопытства промелькнула у старика.
– Мы стремимся к смерти, как вы к бессмертию.
– Зачем? Каждому своё.
Дома он лег на любимый диван, укрылся пледом, который подарила ему мать, и закрыл глаза.
Зашла старуха.
– Ты что, заболел? – она очень любила его лечить.
– Нет, умираю.
– Совсем старый свихнулся. Сейчас «скорую помощь» вызову.
– Не надо.
– Почему?
– Не надо и все. Садись рядом.
Она села, взяла его руку в свои ладони и стала гладить.
– Прости, – заговорил он, – прости, что оставляю тебя одну.
– Не говори глупостей, мы еще поживем.
– Нет. Все. Хватит.
– Как хватит? А я? Ты обо мне подумал?
– Думал всю жизнь.
– Ну и что надумал?
– Мне пора, милая.
– Нет, подожди, не уходи…
Старик не ответил. Он уже не слышал ее слов. Не видел ее слез. Не было видений и картин прожитой жизни. Он до этого все передумал и вспомнил. Остановил свое сердце. Затем отключил сознание. Старуха плакала и просила вернуться. Потом поняла его, как понимала долгие годы совместной жизни, поняла, что он не мог поступить иначе. Сложила руки у него на груди и успокоилась. В окно светила какая-то очень яркая звезда. «Венера, – подумала старуха. – Венера взошла – значит, сегодня пятница».
Пройдя сквозь очищенье мукой,
Слова становятся светлей.
Любовь – лишь страх перед разлукой.
Жизнь – время подготовки к ней.
Но только суть первопричины
Сокрыта за туманом слов,
И в жизни страх перед кончиной
Не одолеет и любовь.
Наташа плакала ночью во сне. Я разбудил ее. Она прижалась ко мне, все еще всхлипывая:
– Ты же обещал!
– Прости, не смог.
– Не смог пожить ради меня? А говоришь, что любишь.
– Говорю.
– Что, значит обманывал? Сейчас устрою тебе сцену! – настроение у моей жены, как у всякого сангвиника, не могло долго оставаться плохим: только что она плакала, а теперь смеется.
– А зачем ты все человечество к черту на кулички отправил?
– Если бы оно осталось, что бы изменилось?
– Не знаю, – голос Наташи выдавал напряженную работу мысли. – А, знаю, – она опять смеялась. – Твое самолюбие к старости приобрело такие грандиозные размеры, что ты не мог воспринимать свою смерть иначе, чем как смерть всего человечества.
– Может быть, – я хотел спать, и мне было лень вступать в дискуссии.
– Нет, все-таки не пойму, ты что, меня дождаться не мог? А, впрочем, у тебя такое лицо, когда я крашусь… И мне приходится торопиться… Да я вообще забыла, когда нормально красилась! Нет, ты молодец, что меня не дождался. Иначе – ничего не успела бы.
– Чего не успела бы? – мне стало интересно.
– «Чего», «чего». – Того! – жена разозлилась. – Ты меня за дурочку принимаешь? Сам все обдумал, приготовился, а мне Феклой в иной мир отходить? И бегемота пристроить надо. И прическу сделать, – Наташа отвернулась от меня обиженная.
За окном земляникой зрели звезды. Одна из них была особенно яркой и красивой.
– Как называется эта звезда? – через несколько минут спросила жена, как всегда уверенная, что ее муж все знает.
– Это Венера. Сегодня пятница, а эта звезда – для тебя.
– Правда? Ты не шутишь?
– Серьезно. Она будет всходить над нашим балконом по пятницам. А скоро я положу у твоих ног Вселенную, – я очень хотел спать и потому нес откровенную чушь.
– Да ну ее, Вселенную. У меня есть звезда, – тихо гордясь, прошептала Наташа.
Через пять минут она уже спала, положив мою ладонь себе под щеку, и чему-то во сне улыбалась. Каждую пятницу она будет выходить на балкон, выбирать себе звезду, самую большую и яркую, давать ей привычное имя – Венера и любоваться ей до утра.
Произведение публиковалось в:
«АМУР. №01». Литературный альманах БГПУ. Благовещенск: 2002