Соль
Третьи сутки возили мы соль. Эту проклятую засолочную соль в бочках. И ведь поначалу были даже рады! А получилось все как: подходит к нашему комбату какой-то хмырь с замотанным колхозно-номенклатурным лицом, и о чем-то они начинают шептаться. Потом хмырь убегает, утирая лоб кепкой и грохоча тяжелыми утепленными сапогами по свежена-тертым полам казармы, а комбат, улыбаясь, как сытый кот, манит меня пальцем.
- Так, Зуев, - говорит, - ты у нас вроде "безлошадный"? Пушка в капиталке?
- Уже третий месяц, товарищ капитан.
- Экипаж-то у тебя молодой, конечно... Ну это ничего. В общем, будешь соль возить. Рыбакам.
Долго ль солдату собраться? И вот едем дружной компанией, хохочем от небывалой воли, пересмеиваемся, как сейчас весь полк уныло "строевуху" тянет, а мы вот опять на природе прекрасной сухой камчатской осенью. И ждут нас марши вдоль океана, рыба, ночи у костра, грибочки, ягодки -солдатское счастье. Капитан Наконечный, сонно покачиваясь на сиденье, тихо и привычно дышит спиртиком. Он после особиста самый свободный офицер в полку: из личного состава -только шофер машины ЗИЛ-130 с кун-гом, набитым сменными электронными блоками для "Шилок". И, встречая его, взводные и ротные, потянув носом, насмешливо и завистливо спрашивают: "Что, опять контакты протирал?"
Но с самого начала ошарашил меня водила ЗИЛа 130-го, откуда выкатывали мы бочки соли и потом по доскам закатывали их в пустую нашу, беспушечную "лодку". ("Что еще за лодка?" - вскинулся водила. "Это у нас так на ГТТ кузов называется", - поясняем.)
- Слушай, старшой, - говорит водила, насмешливо щурясь и часто поплевывая из-под папироски. - Ты соль возил?
-Нет.
- Тогда слушай инструкцию. Будем делать восемь ходок в сутки. До рыбстана тридцать километров. Час туда, час обратно и час на погрузку-разгрузку. Чи-фан и сон. Вам легче: вас трое. А у меня сменщик. Сутки через сутки. Загружаете сами, а там разгрузить и выгрузить помогут. Спать будете, конечно, в тягаче. Есть на ходу. И еще...
Он совсем прищурился, глядя испытующе.
- Мне пару хвостов с ходки, икряных. Понял? Ну а я тебе -сигарет, тово, сево...
Он выразительно подмигнул и щелкнул по горлу.
И вот третьи сутки подряд по обрыдпому уже, в печенках засевшему маршруту, меняясь за фрикционами через каждые восемь часов...
Капитан Наконечный пьет спирт с начальником "Зенита". А нас в экипаже трое. Я, поддембельс-кий сержант Алексей Зуев. Механик-водитель, удмурт ростом в один метр пятьдесят один сантиметр, шплинт и салага Мишка Шмыков и наводчик нашей несуществующей установки Лешка Горобец, тоже салага, но с таким вислым и красным носом, будто в армию его прямо от шинка забрали.
Двое спят как могут, один ведет. В тягаче тепло, укачивает на мягких увалах береговой тундры, бочки тяжко ерзают в лодке, и если это день, то спим мы прямо на бочках, расстелив сверху брезент и спецпошивы. Ежели ночь -теснимся все трое в кабине. И потому насквозь провоняли копотью, рассолом, гниющей рыбой. Мы живем и дышим на чифире, на тушенке, хлеб нам привозят шоферы, гоняющие по родыгинской трассе. Кроме хлеба, сигарет, они иногда привозят нам водку. Но пить водку в насквозь прогретой кабине - вредно, лучше всего добавлять ее в "термос с чифирем, тогда глаза не закрываются, их просто невозможно закрыть, они просто вылезают из орбит.
Мы приезжаем на рыбстан -это пара серых выветренных сараев. Называются - цехи. В одном - рыбодельный, засолочный цех, во втором - икряной. Гудит ДЭС, громоздятся деревянные бочки и бочки с соляром, бегают икрянщицы в грубых робах. На синей волне океана, почти в самом устье речки, болтается пара кунгасов. Внизу, под обрывчиком, у старого, выброшенного на песок плашкоута сидят у костра хмурые мужики в брезенту-хах, протягивая к огню грубые, изъеденные морской солью, в порезах от сетей, лапы. Над костром стоит железная полубочка с наваренными ножками. В полубочке кипит густое, пахучее варево. Мужики молча пьют из кружек неразведен-ный спирт, "разводягой" вылавливают красные крабьи лапы, куски рыбы. Молча жуют.
Подъехав к складу, мы глушим двигатель и спускаемся к костру. Здесь, на рыбстане, загрузка-выгрузка не наша забота. Сами сделают. Спускаемся. Неподалеку на песке лежит свежевыделанная медвежья шкура.
- Это вот Никифор позавчера убил, - говорит кто-то, показывая на. плосколицего молчаливого камчадала.
Интересная нация - камчадалы. У них у всех старые русские имена, и все они крещены.
- Степан Матвеевич, - устало спрашиваю я бригадира, - куда вам столько соли? И почему вас в такую глушь загнали бездорожную?
- Потому что не в каждую речку заходит кижуч. Это раз. Во-вторых. Не каждый год бывает большая рыба. Только раз в четыре года. Если бы не вы, как ее вывозить, рыбу? Все суда в разгоне, по тундре могут пройти только гусеничные тягачи. Спирта дать?
- Да-а-ать... И солярки. Да, и еще: шоферы икорки просили.
- Сходи в икряной, спроси Петровича. Можешь два литра взять.
В цехах - тусклые лампочки под потолком, хмурые бабы-раздель-щицы, застарелый запах прогорклого рыбьего жира. В икряном женщины протирают на крупноячеистых ситах крупную, как горох, икру кижуча. А готовит ее седоусый дед в телогрейке. В наполненных, но еще не запечатанных бочках нежно желтеет икра - мечта столичных гурманов.
Увидев в моих руках двухлитровую банку, дед спрашивает: "Тебе соленой или свежей?"
Получив искомое, поднимаюсь на обрывчик, к тягачу, где в кабине кемарит экипаж.
В налетающем ветерке - острый запах от куч сгнившей горбуши, чуть присыпанной песком. Кому нужна горбуша в эту раннюю осень, когда и на кижуча еле соли хватает? Песок у куч весь в медвежьих следах. Медведи бродят по тундре, как коровы, жируют на ручьях, объедают ягодники. За три дня видели пять.
-Ну вот, опять надо ехать. Очередной сменщик усаживается за фрикционы, двое сменных укладываются на брезент - спать. Гудит масляная помпа, взревывает двигатель, и опять мягко покачивают тяжелый тягач скучные тундровые километры.
Два раза в сутки мы связываемся по рации с "Зенитом", с капитаном Наконечным. Ему не до нас: капитан жирует, как медведь.
Ну а мы честно докладываем: соли принято столько-то бочек, рыбы вывезено столько-то. Ну кому нужна эта отчетность? Что там, в колхозе, сами не посчитали?
Мишка честно смотрит вперед. Едем прямо. Впереди вырисовывается здоровенный валун. Откуда они в тундре берутся, никто не знает. Прем на валун'. Что ж, думаю, сейчас Мишка отвернет, ему виднее. Потягиваю из термоса и все больше тупею.
И вдруг... Бах-бах-бах! От сильного удара я лбом втыкаюсь в шпангоут дверки. Меня отбрасывает назад и опять бросает на железо бровью. Я шалею от боли, кровь заливает глаз и лоб. Тягач, натужно ревя, влезает прямым траком на валун, двигатель ревет и по самой высокой ноте вдруг обрывается. В наступившей тишине слышно, как испуганно матерится в лодке Горобец. Открыв дверцу, я вываливаюсь на мох, почти теряя сознание. В голове яснеет, и слышу возню за тягачом и ругань. Кое-как встаю, хватаюсь за капот и застаю сцену: злющий Горобец наседает на маленького кряжистого Мишку, а тот угрожающе помахивает тяжеленной кувалдой.
- А ну кончайте!
- Он нас чуть не угробил! - орет Горобец.
- Ну как же ты так, Миша? Ты зачем разулся?
- Заснул я, Леша... - сказал Мишка, потупив глаза.
- У вас кровь со лба! - испуганно сказал Горобец. - Щас перевяжу!
И прыгнул в кабину за аптечкой.
- Мишка, проверь движок, рацию, - сказал я. -
- Звездочку ведущую погнули... - сказал Мишка еще более виновато.
Про себя я крепко выматерился, морщась, пока Горобец заливал мне йодом рассеченный лоб и заматывал его грязным бинтом. Мы могли сойти с валуна на движке, а потом стянуть гусеницу, но с погнутой звездочкой никуда не уедем. По часам проехали примерно половину расстояния. До трассы пятнадцать километров и до рыбстана столько же. А что нам рыбстан -там тягачей нет...
- Миша, рация работает? -Нет...
Час от часу... Надо идти пешком. И идти к трассе. Кому?
- Горобец! - позвал я. - Коля! Мы посмотрели друг на друга.
Он вздохнул и спросил безнадежно: "Что, больше никак?"
Я отдал ему одну из двух имевшихся сигнальных ракет и потом долго'смотрел, как скором шагом удаляется его чуть-сутулая спина к темнеющим зарослям стланика. Два часа хорошего хода. Но в сумерках. Но мишки кругом ходят.
Мы расстелили брезент на мох и сели, привалясь спинами к тягачу. Быстро темнело. Острая боль под повязкой прошла, и теперь только чуть пекло. х
Я представил, как Горобец сейчас входит в зеленый стланиковый коридор, пугливо озираясь и держа наготове ракету.
- И че мы с этой солью связались! - вздохнул Мишка. - Но я, знаешь, больше всего о чем жалею?
-Ну...
- Ты вот скоро уйдешь. Кого нам дадут? Мы-то хоть нормально жили.
Он вздохнул, и я удивленно на него посмотрел: "Это почему?"
- Ты нас хоть не ушибал, а вон Корейчик так своего Коноплю хлещет!
...Неподалеку на ручье что-то захлюпало. Я поднял ракету.
- Подожди, Леша! - прошептал Мишка. - У меня факел есть в лодке.
Он быстро достал факел, поджег горячо вспыхнувшую паклю и подбросил. В пламени мелькнули две зеленые точки, черный горбатый силуэт, и тут же с шумом взметнулась вода и крупные шлепки махом пошли по мху, удаляясь.
- Тезка твой, - сказал я облегченно.
- Да они сытые тут, - также шепотом вздохнул Мишка.
Над нами разгорались звезды, тянула в сон чугунная усталость.
- Люди гибнут из-за металла, -сонно сказал Мишка, привалясь ко мне плечом.
т За соль тоже, - добавил я.
Мы хлебнули из термоса и уснули.
Тягач с капитаном Наконечным, от которого, как всегда, несло спиртиком, и с сияющим вымотанным Горобцом пришел лишь к утру, когда мы почти опорожнили термос.
Через неделю меня демобилизовали. Но до сих пор снится эта монотонная мшистая колея, спускающаяся к синей стене океана.
Произведение публиковалось в:
Газета "Амурская правда". - 1997, 20 сентября