Дикая роза
Посвящаю светлой памяти В. Брагина
— Ты не смотри, что у шиповника цветки неброские. На самом деле это роза, только дикая. Соцветия маловаты, а колючки похожи, шипы то есть. Отсюда и «шиповник». Правда, парфюм слабоватенький...
Валентин прищурился на полуденное солнце и надвинул козырёк кепки на глаза. Лишь длинный, похожий на крупный стручок гороха нос с двумя поперечными шрамами выдавался наружу. Плотно сбитый парень лежал на южном склоне увальчика, примяв своим крепким коренастым телом пожухшие сентябрьские травы. Лёгкая улыбка набежала на крупные губы. Бражный дух шёл от потревоженного бессмертника, к нему примешивался слабый аромат подвядшего клевера. В воздухе слышалось потрескивание крылышек божьих коровок. Несколько крапчатых насекомых спланировали на кепку, принеся с собой едкую горечь, перебившую медовый настой.
Напарник Валентина, длинноногий худой паренёк в спортивном трико, с непокрытой русоволосой головой, сидел, привалившись спиной к стволу кривоватой чернокорой берёзки, с обратной стороны которой прислонились два велосипеда с притороченными на багажниках выцветшими, в заплатках, набитыми под завязку рюкзачками. Снятой с головы кепкой он прогонял назойливых толстых зелёных мух. На звук сипловатого голоса товарища он никак не откликнулся, словно и не к нему обращался крепыш. Однако тонкие крылья его носа дрогнули, втягивая запахи, окутавшие увальчик.
- Не жалеешь, что поехал? А, Вась?.. Спал бы досе на тёплой перине...
Паренёк помотал давно не стриженной головой, но не издал ни звука. Валентин расценил молчание как знак согласия. Да и что делать Ваське в Степновке, не водку же глушить с призывниками. Его и одногодков, коим стукнуло по девятнадцать, в конце сентября «забривали» в армию. Вот он и донашивал последние денёчки лохмы, прикрывающие по моде уши. Битлач местного разлива ...
Дома их в селе стояли на разных улицах, так что особой дружбы они не водили. Тем более что Валентин был постарше на шесть лет. Он и в армии отслужил, поступил в пединститут на историка учиться. А Васька год после школы в рай-заготконторе разнорабочим вкалывал. Дома мать с отцом так насоветовали: чего, дескать, идти в институт или техникум, если обязательно загремишь в армию. Рождённым в войну отсрочки правительство не придумало. Ваши отцы воевали, ну так и вы армейской службы понюхайте.
Встретились вчера случайно у автовокзала, когда прикатил вечерний дальне-реченский. Валентин выбрался из автобуса и, прихрамывая на левую ногу, топал к родительскому дому, таща в руке солидного размера чёрный чемодан с заклёпанными углами. А Васька ехал на велике в ту же сторону. Увидев земляка, предложил подвезти поклажу, чего руки-то оттягивать. Длинноватое лицо Валентина перечертила широкая улыбка:
- Дельное предложение!
И тут же поинтересовался:
- Ты завтра что делаешь?
Завтра воскресенье, и делать Ваське было нечего. Картошку дома на огороде выкопали. Догуливал на воле, как хотел.
- А что надо? — поинтересовался он, слезая с велосипеда и устанавливая чемодан на багажнике.
- Поехали с утра за шиповником? Само то сейчас поспел.
- Лады. А на что тебе шиповник?
- Чай заваривать. Я на втором году службы в аварию попал. Наш бронетранспортёр вольта дал на учениях.
- Перевернулся, что ли?
- Ага. Было дело под Полтавой. Учения шли боевые, на пересечённой местности. За рычагами водитель-первогодок сидел, сплоховал салага. Вот мне почки тогда и отшибло. Остальные ребята отделались ушибами да синяками. С тех пор и вымываю камни да песочек из почек чаем, лучше всего с шиповником. Народная терапия называется...
Дальше пошли пешком. Валентин слегка припадал на покалеченную ногу, но ходу не сбавлял. Гравийка на Шоссейной улице, пополам разрезавшей Степновку с севера на юг, скрипела под ногами.
- Тебя разбудить во сколько? — не то спросил, не то предложил Валентин.
- А во сколь надо, — охотно откликнулся Васька и забрякал звонком на руле.
- Я сплю на веранде. Стукнешь, когда потребуется.
Солнце упряталось за верхушки огородных черёмух. Длинные тени легли поперёк шоссейки. И сразу потянуло холодком, от которого отвыкли за лето.
- Сёдни суббота, танцы... Ты пойдёшь?
- Отплясал я своё. Кому он нужен, мой хромой краковяк? — отшутился Валентин.
- Чё с чемоданом-то приехал?
- Да так, вещички кое-какие тёплые забрать из дому. Сентябрю кранты подходят. А в октябре Покров нагрянет, и оглянуться не успеешь. Пальто там демисезонное увезу, бельишко нижнее на поддёвку.
Васька хохотнул:
- Кальсоны-портянки, ага?
- Ты знаешь, угадал! Тебе бы, Василий, в армии каптёром устроиться — вот тёплое местечко. Был бы хлеборез твоим первым другом, бутерброд с маслом всегда гарантирован, и сахара вволю, тушёнки там или другой какой консервы. Не заметишь, как три года пролетят, только успевай подворотнички менять...
Немного погодя свернули налево, на поперечную улицу. Одолели пару невеликих кварталов и вскоре оказались у калитки добротного молоканского дома. В ограде петух протрубил вечернюю зорю, из стайки густо промычала корова, слегка прохрипев на окончании выдоха.
- Мать, должно быть, Красулю доит, — определил Валентин. — Зайдём, молочка парного хлебнём, — предложил он.
- Да у нас то же самое на столе стоит, — не согласился Васька. — Вообще-то я холодное люблю, из погреба.
- Известное дело, — кивнул понимающе Валентин. — Крынка запотелая, сверху сливки в палец толщиной... Цимус! Да ещё с горячими лепёшками. Ну, гуляй, пехота...
На том и расстались.
Утренняя побудка не заняла много времени. Хотя на танцах Васька задержался до последнего фокстрота, а потом ещё постоянную партнёршу Клавку провожал на край села, у калитки торчал, пока не выпросил заслуженный поцелуй в щёчку. Только стукнул Валентин в переплёт застеклённой веранды, так Васька мигом и подскочил. Проглотил стакан вечернего молока, зажевал на ходу плюшкой с творогом. Нырнул в спортивное трико, обулся в кеды, на голову кепку надел. Вывел из летней кухни велик с вещмешком под защёлкой багажника. Утренняя свежесть заставила вздрогнуть всем телом и окончательно проснуться.
Восточный край неба слабо алел, перетекая в тёмную синеву уходящей ночи. День обещал быть тихим и ясным. Вдоль улицы брело, собираясь от усадьбы до усадьбы, стадо коров, оставляя за собой парящие лепёхи.
Валентин сидел на старом, видавшем виды велосипеде, подперевшись ногой в кирзовом солдатском сапоге.
- Маршировать поедем? — с места в карьер пошутковал Васька.
- Ага, шиповниковать... — в тон ему ответил тот.
Поросшие куртинами березняка и смешавшегося с ним шиповника склоны увалов потянулись вдоль просёлочной грунтовки, на которую свернули, не проехав и пары километров по шоссейке. Парни слезли с велосипедов и принялись обирать кусты. Ягоды ещё не помягчали, рвались легко. Румяные глянцевитые бока плодов собирались в горсти, щекотали ладони мохнатыми венчиками, на которых некогда росли лепестки.
Солнце выкатилось, обогрело землю и людей, дало голос всякой твари щебечущей и чирикающей. В начинающих опадать листьях берёзок и осинок зашебар-шели полёвки, добывающие корм на грядущую зиму.
- Слыхал? — обронил как бы между прочим Валентин. — Не мы с тобой одни такие умные запасаемся витаминами. Голод не тётка.
- Дядька, что ли? — дурашливо вопросил Васька, которому начинала помаленьку надоедать склонность товарища к морализаторству. Если в пединституте учится, так и поучать всех надо?
- Это идиома, а не просто тётка или дядька тебе.
- Чего ж ругаться-то сразу? — не понял Васька. — Идиома...
- Образное выражение — вот что такое идиома. Никакое не ругательство. Тётка тебя, небось, пирожками угощает, когда ты к ней забегаешь?
- Не-а. Тётка больше блинами на дрожжах...
- А что, тоже вкусно! — одобрил Валентин. — Ну теперь понял, почему голод не родня твоей тётке?
Часа через три рюкзачки наполнились. Пальцы пощипывало от царапин и уко-лов. Парни расположились на южном склоне увальчика, откуда открывался вид на убегающую вниз к Амуру узенькую, поросшую камышами речушку.
Разговоры о тёткиных блинах разожгли аппетит. Валентин извлёк из притороченной к рулю кирзовой сумки свёрток, в котором оказалась пара бутербродов с колбасой. Появились на свет солёные, в укропе, огурцы и помидоры «бычье сердце». Довершала угощение бутылка молока. Стеклянную тару в народе за длинное горлышко метко прозвали «гусыней».
- Птичье молоко, — имея в виду это сходство, улыбнулся запасливый хозяин импровизированного застолья.
- Да ну! — не сразу понял Васька. Но когда хлебосольный земляк расшифровал фразу, так развеселился, что чуть не захлебнулся.
- Полегче, не утони... — похлопал его по спине Валентин.
- Уж лучше в молоке, чем в бормотухе... Ка-хы! — нашёл в себе силы отшутиться весёлый торопыга.
Высоко в небе вразброс улеглись перистые облака, словно кто-то с утра подмёл с небесного купола ночные созвездия, да заторопился куда-то ещё — и бросил перьевой веник за ненадобностью.
В приречных густых камышах завёл песню удод, монотонно повторяя одну и ту же фразу: «Ну-у-во-от-чу-удо... Ну-у-во-от-чу-удо...»
«Хорошо! Всем жить нравится», — потянулся в усталой истоме Васька. Ему тоже вольный воздух казался сладким. Да он и был таким от увядающего бессмертника, засохших земляничин и иных желтеющих трав, имя которых ему неведомо.
В отдалении сквозь прорежённую подступившей осенью берёзовую рощицу проглядывали несколько крыш хуторка, где Васька никогда ещё не бывал, хотя изрядно исколесил степновскую округу. Правда, позапрошлой осенью их класс привозили сюда на окрестные поля убирать картошку. Неделю собирали за картофелекопалкой клубни, затаривали мешки и грузили на машины «второй хлеб», как выразилась бригадирша овощеводов, руководившая работой шефов.
Бодро крякнув, Валентин сел и сдвинул кепку со лба. Прищуренными серыми глазами поглядел в Васькины очи, успевшие до донышка напитаться небесной голубизной.
- Слушай, ты домой сильно торопишься?
- А что, ещё есть дело? — ответил вопросом на вопрос Васька.
— Да, понимаешь, в Свободке у меня родня живёт. Давненько там не был. Может, выкроим часок?
По тропинке, послушно повторяющей изгибы речушки, докатили до хуторка. Выехали на неширокую грунтовую улочку, окаймлённую с боков пыльными за-рослями полыни.
Хуторок встретил приезжих людей ленивым лаем собаки с ближайшего под-ворья.
- Местный Бродвей, — указал перстом Валентин на покрытую пухлой пылью единственную транспортную магистраль, нанизывающую на себя с десяток домов. — Народ весь на работе, так что фанфары по случаю нашего появления отменяются. Нам вон туда — третий по порядку справа.
Небольшой потемневший от времени деревянный домишко прятался под кро-нами высоких тополей, выглядывая на улицу двумя окнами. Возле калитки в заборе из штакетника свесила длинные ветви необобранная черёмуха. Видимо, хозяевам недосуг было рвать рясные гроздья.
Васька притянул ветку и, не срывая, сунул в рот фиолетово-чёрную кисть, за которую ещё не успела уцепиться осенняя паутинка. Переспелый винный настой обволок язык и нёбо, горчащая сладость заставила зажмуриться от удовольствия.
Во дворе взбрехнула молоденькая чёрная собачонка. Но по тому, как друже-любно махала при этом хвостом, видно было, что гостям она рада.
Валентин скинул с колышка верёвочную петлю и посторонился, уступая место качнувшейся наружу калитке. Собачка выбежала к людям, обнюхала и, словно приглашая, затрусила на подворье.
Парни завели велосипеды внутрь ограды и притулили их к забору. Валентин расстегнул рюкзак и вытащил кулёчек из серой обёрточной бумаги — «фунтик», как Васькина бабушка почему-то называла такие кульки. Сунув его в карман бре-зентовой куртки, Валентин осторожно взошёл на крыльцо без перил. Подгнившие снизу доски заиграли под ногами.
— Говорил Ивану, доски поменять давно надо. Видно, руки не доходят. Васька не стал рисковать и сразу шагнул на верхнюю ступень, благо рост позволял.
Дверь в сени оказалась не запертой. В коридоре на скамейке у стены притулилось ведро воды, из которого они напились, черпая стоявшей рядом жестяной кружкой.
Точно так же свободно зашли в избу, Валентин даже стучать не стал, поскольку дух безлюдья витал в жилище. Но он ошибся.
Посреди прихожей комнаты, которая служила, как и во всех деревенских избах, ещё и кухней, и столовой и добрую половину которой занимала давно не белённая русская печь, находилось существо лет четырёх — пяти, не больше. Назвать его нежным словом «ребёнок» было бы неточно. То ли загорелый до черноты, то ли грязный до того же колера, имел малец на себе маечку, нестираную и рваную, потерявшую первоначальный цвет. Трусишки были под стать маечке. Кудлатый, с чумазыми щёчками, но всё-таки по-детски симпатичный, он увлечённо занимался делом — кухонным ножом, не менее солдатского тесака, с размаху рубил зажатый у него между ножек порожний фанерный ящик из-под почтовой посылки. Неподалёку, прямо на полу, стояла кастрюля без крышки, наполненная варёной жёлтой кукурузой, ещё источавшей сытный аромат. Один наполовину обглоданный початок валялся тут же рядом.
— Работничек, весь в батяню! Племяшек... Антошка... — просиял улыбкой Валентин.
Подняв голову, мальчишечка взблеснул светлыми глазёнками, уставясь на при-шельцев. Вмиг оценив ситуацию как опасную, он откинул нож в сторону, отпихнул ногой ящик и опрометью бросился спасаться. Путь его был краток и быстр. Бурундучком домчался до высокой двуспальной кровати, покрытой лоскутным одеялом, вспрыгнул на родительское ложе, забрался на железную с никелированными шишечками спинку. Дальше следовал прогал в полметра шириной, отделявший кровать от лежанки на печи. Верхний край лежанки был вровень с головой беглеца. Но это нисколько не смутило его. Не медля ни секунды, малыш прыгнул и уцепился за кирпичи, затем подтянулся и оказался на спасительной высоте, после чего канул в сумраке.
— Видал гимнаста! — восхищённо вскричал Валентин. — Ты что, дядьку не узнаёшь? Я тебе конфет привёз, ну-ка, слазь, дурашка. Нашёл кого бояться...
Валентин поднялся на носки, пытаясь разглядеть в недрах лежанки племяша. Потом обернулся к Ваське:
— Переведи нас Создатель в его масштаб — да ни в жисть бы не проделали подобный трюк. Вот уж точно — Маугли! Учись, брат, на полосе препятствий пригодится. Вот начнёшь в армии рубить курс молодого бойца, припомнишь Антошку из Свободки. Ей-бо!
Затем извлёк из кармана кулёк и поднял повыше, так, чтобы племяннику было видно.
— Всё без обмана: четыреста грамм «дунькиной радости». Больше в сельпо не наскреблось — ровно фунт карамели.
Только сейчас Васька догадался, почему бабушка говорила «фунтик». Странным образом в неожиданном месте он начал учиться у дикаря-малыша. Выходит, прав Валентин.
— Ну, ты будешь конфеты? А то сам съем...
Звуки, похожие на урчание голодного волчонка, раздались на печи. Затем на краю лежанки нарисовался беглец и молниеносно выхватил кулёк из руки дядьки.
— Усекай, Вася, как пайку берут — быстро и точно. Это ещё один элемент грядущей службы, иначе, когда дело жратвы коснётся, «вертолёта» тебе не избежать. Пролетишь мимо калорий.
Они присели на скамье возле стола, покрытого потрескавшейся, некогда голубой, а теперь выцветшей клеёнкой, разлинованной в крупную клетку. Валентин смахнул крошки хлеба, оставшиеся от утренней трапезы хозяев. Покачал головой, пояснил товарищу:
- Антошкин батя — брат мой двоюродный, комбайнером здесь на отделении. А мать, Клавка, овощеводом. Дояркой и то легче, посреди дня хоть заскочит домой проведать дитя после дойки. А так целый день с темна до темна в поле оба два. Мать, может, когда на обед и вырвется ребёнка покормить. Ну а механизатор, что танкист на войне, в поле до упору загибается.
- Ну ты сказанёшь! Хоть бы сглазу побоялся, — поёжился Васька.
- Откуда такая мудрость? Тебя что, бабушка воспитывала?
- И бабушка тоже.
- А что ещё такого она тебе открыла?
Ответить с ходу не получилось. Василий наморщил лоб и прищурился. В наступившей паузе вдруг отчётливо застучали часы-ходики, успевшие вытянуть цепочку с облупленной чёрной гирькой на половину дневного хода. На циферблате, изображавшем кошачью круглую мордочку, вправо-влево двигались глаза, цвет которых Васька так и не уловил. Валентин перехватил взгляд товарища, поднял руку и потянул свободный конец цепочки. Гирька со скрежетом и визгом поползла вверх, пока не достигла кошачьего подбородка.
- До конца дня потакают, а там придут хозяева, добавят кинетической энергии. .. Ну, что ты там про бабушку доложишь?
- Да она мне это первый раз сказала, когда я ещё и в школу не ходил. Помню, научился до ста считать, похвастался бабуле. А она и говорит: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Легко запомнилось, как стишок. Ну а вразумился попозже.
- Правильно службу понимаешь, солдатик. Молоток твоя бабуля! «Вразумился» — это тоже её словечко?
- А ты как догадался?
- Дело нетрудное. Сейчас молодёжь так не говорит, всё больше на сленге: «дотумкался», например, или «сопишь» — в смысле «понимаешь».
Разговорившись, гости не заметили, как Антошка молчком соскользнул с печки и потопотил к ящику. Повернув головы, они стали свидетелями заключительной ча-сти манёвра малыша. Он схватил валявшийся на полу нож и вновь ретировался в своё кирпичное убежище. Теперь из полумрака взблёскивали попеременно глаза малыша и тускло светилось лезвие ножа, направленного остриём в сторону взрослых.
Валентин сокрушённо махнул рукой:
— Ну что ты с ним будешь делать! Поел конфет и опять занял оборону. Ишь ощетинился — шиповник с колючками. Вряд ли он вспомнил меня. Я когда в армию уходил, ему год с небольшим было. Три года под ружьём — они и мне длинными показались, а для него это вообще целая эпоха. Боюсь, явления Христа народу не скоро дождёмся... Да и родичей высиживать нет времени. Домой пора
Он повернул лицо к Ваське:
— Я теперь уже пустой в смысле гостинца. Нет ли у тебя чего ему на память оставить?
Васька похлопал по карманам и вытащил нож-складешок, купленный недавно для армейской службы.
— Сойдёт?
- Знатный подарок! — одобрил Валентин. — Ещё один шип в колючем букете... Он взял складешок и положил его посреди клеёнчатой столешницы.
- Бывай, Антошка! Кланяйся папке с мамкой.
Парни поднялись с лавки и помахали на прощанье малышу.
………………………
Кем ты вырастешь, душа живая?
1962—2013
Произведение публиковалось в:
"Приамурье-2013". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, 2013 г.