Психо-хроники
Рассказ столяра Дома-интерната для престарелых и инвалидов
Начну я с мрачной шутки про российских мужчин, которые делятся на три части: кто сидел, кто сидит и кто сядет. К чему это я, спросите вы. Я желаю всем ни разу в жизни не услышать лязг захлопнувшейся двери камеры, не вдохнуть тошнотворной вони несвободы, не считать дни до выхода на волю. Но поскольку от тюрьмы зарекаться не надо, вовсе не лишне послушать людей, там побывавших.
Палата выпускников
Я работаю в Доме-интернате для престарелых и инвалидов. Кадровичка долго ломала голову над тем, как написать слово «няня» в мужском роде — так называется должность, на которую меня принимали. Не придумав ничего толкового, она обратилась за советом к директору нашей богадельни. И тот принял воистину соломоново решение, сказав: «Запиши ка ты его столяром».
Приняв меня на место столяра, директор убил сразу двух зайцев. Стальные двери и окна из полихлорвинилового профиля были в исправности и без столяра.
Столяр, как бы, выполнял свою работу, на самом деле ухаживая за неходячими пациентами. А на ставку няни можно было оформить подставное лицо, что они и сделали. Зарплату няни украли под благовидным предлогом — на нужды заведения, не предусмотренные его бюджетом. Например, чтобы накрыть поляну для ревизора.
На зарплате столяра они тоже сэкономили — взяли меня на полставки. Но я был рад работать и за гроши, поскольку после развода с женой оказался бездомным, а здесь мне давали комнату.
Мне предстояло ухаживать за пациентами, требующими особого ухода. Этих беспомощных стариков вообще-то положено перевести в специальное заведение. Но поскольку процедура этого переоформления сопряжена с множеством формальностей, а жить им осталось совсем недолго, для таких в нашем старческом приюте выделена отдельная палата, в которой они и заканчивают свой земной путь. Палату эту здесь с юморком называют выпускной. Выпуск отсюда — на кладбище.
На день моего трудоустройства в палате выпускников обитало два старика. Оба они были одинокими, по крайней мере, их никто не навещал. Ближе к окну стояла кровать бывшего вора-рецидивиста Соболя. А у двери лежал бывший начальник оперативной части лагеря Кум. Конечно, имена и фамилии у них были, но персонал называл их по кличкам, на которые они охотно откликались.
Соболь и Кум были в том психическом состоянии, когда человек уже не осознает реальности своего бытия. Врачи называют таких пациентов психохрониками, а в народе для них есть более точное определение: выжившие из ума.
Большую часть времени Соболь и Кум были овощами, лишь иногда приходя в сознание. В редкие минуты просветления с ними можно было поговорить. Записи этих бесед я и предлагаю вашему вниманию. Для удобства изложения и простоты вашего восприятия я сбил их в две отдельные главы.
СОБОЛЬ И ЕГО ХРОНИКИ
Как-то Соболь случайно обратил внимание на дам с собачками. И стал соображать, как можно войти в доверие к этим фраершам. Чтобы потом без шума и пыли проникать в их квартиры. И придумал.
Подобрав бездомного пса, он отмывал его и постригал, надевал ошейник с поводком. Двум собаководам легко найти общие темы для разговора: «Где вы купировали уши и хвост?», «Сделали ли прививку от чумки?», «Есть ли у вас медали выставок?» и пр.
Слово за слово, и вот уже охмуренная дама под благовидным предлогом приглашает Соболя к себе в гости. Наконец-то они — вдвоем в ее квартире, и муж со свадебной фотографии на стене глядит с укором, как женушка наставляет ему рога. Рогоносец в командировке, торопиться любовникам некуда, и, устав от ласк, они сладко засыпают. Но в плен к Морфею попадает лишь одна хозяйка, ее гостю не до отдыха. Пока неверная жена досматривает третий сон, Соболь успевает обчистить квартиру и тихо по-английски удалиться.
Но как-то раз отработанный до мелочей сценарий был нарушен. Хозяйка квартиры, на свою беду, проснулась и застала Соболя, когда он собирал в чемоданы рыжье, брюлики и дорогие шмотки. Чтобы хозяйка не подняла кипеж, Соболь пристукнул ее по голове бронзовой статуэткой Дзержинского. И убил.
Жертва оказалась женой милицейского генерала, и на поимку убийцы были брошены все силы областного УВД. Соболя нашли, судили и приговорили к высшей мере наказания. Потом расстрел заменили на 10 лет в колонии строгого режима.
Соболь совершил пять побегов, за что ему отбили почки. Отсидев от звонка до звонка, он вышел на свободу. Оказавшись полностью неприспособленным к жизни на воле, он еще несколько раз сознательно преступал закон, чтобы опять оказаться в ставшей ему привычной среде обитания — за колючей проволокой.
В конце своего жизненного пути, став инвалидом первой группы, он угодил прямехонько в социальный приют.
***
Первая наша встреча с Соболем была немного напряженной.
— У тебя там под рубахой петух случайно не наколот? — спросил он с подозрением, когда я в первый раз принес ему миску с недоваренной перловкой и стакан несладкого чая на завтрак.
И он рассказал мне, что петуха насильно накалывают пассивным педерастам. А по воровскому кодексу чести из рук пидора (он же петух, обиженный) нельзя брать ничего, и особенно — еду!
Потом мы с ним еще не раз возвращались к этой теме, весьма актуальной в местах заключения.
— Вот ты говоришь, что западло брать пищу из рук петуха, — подначивал я старого зэка. — А если бы ты умирал от голода, и петух принес бы тебе пайку — взял бы?
— Лучше с голоду подохнуть! — заявлял он с пафосом.
— А ты знаешь, что в ресторанах половина официантов — голубые? — интересовался я как бы невзначай.
— Ну и че? — отвечал он, не понимая подвоха.
— Воры же берут из их рук еду, — накалял я градус.
— По незнанке можно, — ускользал он, как угорь.
Пассивный гомосексуалист, самая низшая тюремная каста, неприкасаемый — обиженного нельзя даже бить голой рукой, только ногами или палкой. А вступать с ним в половую связь и без презерватива, почему-то, можно. Странные эти воровские понятия.
***
Пижамы наших стариков стираются один раз в две недели. Я забрал у Соболя несвежую пижаму и начал облачать его в чистую. Вдруг Соболь наотрез отказался переодеваться:
— Не хочу эту робу!
— Чем она тебе не нравится? — спросил я его.
— Серую не надену! Принеси черную! — ответил он.
— Какая разница? — удивился я.
— Большая! Серую пускай петух надевает!
Как выяснилось, блатные носят робу исключительно черного цвета. Синяя роба положена мужикам, а серая — петухам.
Вор или мужик не возьмет в руки любой вещи красного цвета — это также атрибут пидора. А надеть красную повязку активиста для порядочного сидельца — несмываемый позор. Так что обладателям всевозможных красных корочек, коими они так гордятся, стоит знать, за кого их принимают зэки.
Черной пижамы у кастелянши не нашлось, и я еле уговорил Соболя надеть полосатую.
***
— Какие у тебя были статьи? — спросил я Соболя.
— 105-я, 158-я, 159-я… 131-я, — ответил он заученно.
— Статьи у тебя знатные: убийство, кража, мошенничество. Только вот 131-я откуда? Насиловал баб-то?
— Сами давали. А на суде, конечно, кричали — насиловал.
Соболь делится со мной своими понятиями:
— Убивать нельзя. Жизнь человеку дает бог, и он же ее забирает.
— Но ты же убил?
— Умертвить — не убить.
В тюрьме не любят убийц, как это ни странно.
— Вот какой-нибудь типа Чикатило, к примеру, к нам приходит. На нем куча трупов, а в хате его сразу на пальму (верхний ярус нар — место для самых неуважаемых арестантов) загоняют, — говорит Соболь.
***
Разговариваем с Соболем про мораторий на смертную казнь. К моему изумлению, старый зэк, сам сидевший под вышкой, не одобряет отмены расстрела.
— Раньше в людях был страх — за хищение в особо крупных размерах лоб зеленкой мазали, — рассуждает он. — Сейчас в правительстве воруют миллионами, и условный срок получают. А колхознику, как и раньше, за куль картошки — три года зоны. Сучье время настало!
***
Как-то Соболь вспомнил эпизод из своего детства.
— Я своего папашу-то и в глаза не видал — мать меня нагуляла с кем-то.
У моего соседа Петьки отец был участковым. Взял он нас как-то на рыбалку — поехали на его милицейском «Урале» с люлькой. Приехали на озеро, у дядь Вани там место прикормленное было. Он три удочки поставил и давай карасей, одного за другим, тягать. Караси все как на подбор — лапти. Он их с крючка снимает и в траву бросает, а мы подбираем и в садок. Пол люльки наловили.
Домой приехали, я мамке с восторгом рассказываю про рыбалку, а она спрашивает: «Что ж Иван тебе хоть одну рыбку не дал?» А я и подумал, правда, почему? На следующий день Петка на улице пацанам хвастал: «Вчера вечером мамка карасей нажарила — я обожрался». И стало мне так обидно.
КУМ И ЕГО ХРОНИКИ
Начальником оперативной части колонии Кум стал по семейной традиции — его отец был лагерным вертухаем. Детство Кума прошло в маленьком северном поселке, градообразующим предприятием которого был лагерь строгого режима. После окончания школы милиции Кум попал в точно такой же поселок и до выхода на пенсию служил в исправительном учреждении, где отбывали сроки убийцы, грабители и насильники.
В исправительной системе Кум прославился тем, что у него были самые хорошие результаты по профилактике побегов заключенных, а если таковой и случался, от Кума никто далеко не уходил. Погоня за человеком — не охота с легавыми на дичь, а нечто более захватывающее. Для Кума погоня за сбежавшим зэком, с травлей овчаркой и стрельбой по живой мишени, была уколом адреналина в сердце.
Многолетнее тесное общение с преступным миром наложило на натуру Кума свой неизгладимый отпечаток — его представление о добре и зле сильно отличалось от нашего чистоплюйского. Все они, и арестанты, и их охранники, отбывают срока. Разница лишь в том, что спят они по разную сторону колючей проволоки.
***
Как это ни странно, но при первом переодевании Кума случилось то же, что и с Соболем. Мне пришлось поменять Куму серую пижаму на пеструю. Ему-то — борцу с преступностью — на кой ляд выполнять воровские обычаи? Вот поди ж ты.
***
— Зэки любую вещь могут приспособить для нарушения режима, — говорит Кум и поясняет: — Нейлоновый носок распустят на нить для передачи маляв (записок) между камерами. В целлофановый пакетик от пачки сигарет запаяют шмаль (наркотик) для переправки через канализацию. Из газеты и хлебного мякиша сделают игральные карты.
Знаешь, почему заключенным нельзя дать вафельные полотенца? Если таким полотенцем, смоченным водой, связать прутья решетки, то — по мере высыхания — вафельное полотенце вырвет решку из окна.
А вот спички мы им разрешаем. Нет смысла запрещать. В хате огонь добыть очень просто — надо сделать жгут из ваты и катать его о бетонный пол подошвой — от трения загорится.
***
— А как в камерах появляются мобильные телефоны, если ваши контролеры такие зоркие? — подначиваю я Кума при следующей встрече.
— Вбрасывают с воли через охраняемый периметр.
— А проституток, которых авторитеты заказывают, тоже через забор бросают?
— Сейчас при лагерях номера для длительных свиданий есть. Но туда только жен заключенных пускают по паспорту.
— А если подруга приедет?
— Если хозяин (начальник лагеря) разрешит. Они ведь ему и деньги предлагают, и себя.
— Вредная у вас служба. Вам презервативы надо выдавать для техники безопасности, — смеюсь я.
— У нас начальник ИУ вот так сифилис подхватил от одной марамойки, и свою супругу наградил. Та сразу — в партком. Уволили и из партии исключили, — не понял моей иронии Кум. — Хороший был офицер и порядочный человек. Жена его, дура, потом хотела отозвать свою жалобу, да уже поздно было — делу дали ход.
***
В следующий раз Кум рассказывает мне:
— Праздника вдруг захочется, так мы шмон в бараке устроим — бутылок десять водки наберем. Утром на построении демонстративно разбиваем у всех на глазах. А в бутылках уже не водка, а вода налита, — плотоядно лыбится Кум. — Потом всю ночь гуляем!
— А как эта водка на зону попала? — интересуюсь я.
— Вбросили, — готов у него ответ.
— В бутылках не вбрасывают. Ваши же контролеры и принесли, — не соглашаюсь я.
Куму видимо не хочется развивать тему продажности охранников, и мой вопрос остается без ответа.
***
— Зубы у тебя, я смотрю, хорошие — где вставлял? — спрашиваю я у Кума.
— Так на зоне же и вставлял. Отбывал у нас срок один зубной техник — он и зубы дергал, и пломбы делал, и коронки с мостами ставил.
— А откуда у него был инструмент?
— Мы же сами и приносили. А куда денешься. Зэков в лагере три тысячи и жителей в поселке пять тысяч. И ни одного зубного врача. А у нас, на северах, зубы у всех гнилые.
— Фиксы-то у тебя золотые.
— Знамо, не рондолевые (медно-бериллиевый сплав, внешне похожий на золото).
— Золото ты зубному технику принес?
— Отдал свое кольцо обручальное.
— Вот тебе и 191-я за незаконный оборот драгоценных металлов. На шконку (тюремные нары, если это даже койка) тебя надо было за это преступление.
— Много ты понимаешь о нашей жизни. Прокурор выискался, — недовольно бурчит Кум.
***
В следующее просветление сознания Кум рассказывает, какие золотые руки бывают у зэков:
— Наши умельцы такие красивые нарды делали — из кедра, с перламутровой инкрустацией. Из-за границы заказы поступали, — вспоминает он. — А потом один из них тайком вырезал из дерева «Калаш», раскрасил его — от настоящего не отличить! И двух поварих - вольняшек в пищеблоке в заложницы захватил. Требовал вертолет. Его снайпер из ОМОНа в ходе спецоперации застрелил.
***
— Правозащитники на всех углах кричат, что пресс-хата это нарушение закона. А как по-другому тех, кто идет в несознанку, сломать! Думаешь, туда ангелов кидают? — убеждает меня Кум и в правоту своих слов приводит такой пример:
— Эту телку, которую все по телевизору показывают, если бы к беспредельщицам хоть на сутки закинули, она бы сразу чистосердечное с раскаянием написала. Во всех грехах созналась бы — даже как в школьной уборной курила. Ей бы там мохнатый сейф десять раз за ночь вскрыли (Вскрыть мохнатый сейф — изнасиловать. Выражение катастрофически утрачивает значение с распространением эпиляции. А как романтично звучит!). Попомни мои слова. Отбудет она полсрока под домашним арестом, потом еще половинку по условно-досрочному скинут — и освободят ее.
И я не нашел, что ему на это возразить.
СЛОВЕСНЫЙ ПОРТРЕТ ДЬЯВОЛА
Моих подопечных постоянно посещали видения. Чаще всего к ним приходил дьявол. Любопытства ради, я со слов каждого составил портрет властелина тьмы. К моему удивлению словесные портреты дьявола, нарисованные по отдельности Соболем и Кумом, совпадали до мелочей!
У дьявола были козлиные рога. Не бычьи — я специально уточнял это. У него была козлиная же бородка, свинячий нос пятачком и огненно-красные глаза, из ноздрей и рта его шел дым с запахом серы. Ноги дьявола были с копытами, он имел длинный аспидоподобный хвост без кисточки на конце — это я тоже уточнял.
Как объяснить тот факт, что два больных на всю голову человека видели в бреду одно и то же существо?! У меня этому одно объяснение — дьявол существует. А всех грешников после смерти ждет ад. И врагу рода человеческого все равно, за какие идеалы ты боролся при жизни, если нарушал при этом божьи заповеди.
Между тем, Соболь и Кум считали себя набожными и носили наперсные крестики.
Не ищите в жизни правды — она у каждого своя. Не зря сказано, что благими намереньями вымощена дорога в ад.
Я — КРЫСА
На следующий день после моего трудоустройства ко мне подошел один из обитателей дома-интерната — этакий высохший, сморщенный и поточенный червями старичок-боровичок. Дедуля представился бывшим председателем городского комитета народного контроля. Отведя меня подальше от глаз персонала и пациентов, борец с хищениями социалистической собственности протянул мне школьную тетрадку, убористо исписанную аккуратным бисерным почерком.
Я открыл тетрадь наугад и прочел:
Список инвентаря культурного назначения, похищенного дирекцией
Телевизор цветной «Рубин-401».
Гитара акустическая семиструнная фабрики им. Луначарского.
Мандолина фабрики г. Львов.
Самовар электрический производства г. Тула.
Фарфоровый чайный сервиз: 5 чайных пар, чайник, молочник, сахарница (всего 13 предметов) производства Дмитровской фабрики.
… и далее на несколько страниц.
— Списали почти новую «Волгу» санитарку. У нее кузов оцинкованный — ржавчина его не берет, износа ей нет. Теперь директор с главврачом на ней на рыбалку ездят, — докладывал мне боровичок. — Красный уголок под банкетный зал переделали, баню с бассейном построили — высокое начальство ублажают.
— Уважаемый, а зачем вы мне-то об этом рассказываете? — спросил я. — Запечатайте в почтовый конверт и отправьте куда следует — там разберутся.
— Как же, разберутся они, — посетовал народный контролер. — У нас тут жил бывший начальник областного ОБХСС. Он шлет жалобы в мэрию, полицию и прокуратуру, а оттуда к нам же все и возвращают для рассмотрения. Дописался, что признали психически больным и в спец-интернат услали.
— А ты хочешь сам после баньки с медсестрами чаи на блюдечке с малиновым вареньем под мандолину гонять? — удивился я. — Думаешь, если этого директора выгонят, а нового пришлют, что-то изменится?
— Не возьмешь? — спросил он со слезой в голосе.
— Давай, передам на телевидение, — предложил я вариант.
Все мы здесь крысы, объедающие сирот. Продукты со склада и кухни тянут все.
По документам, в нашей богадельне кормят как в Виндзорском замке: колбаса краковская, сыр пошехонский, масло вологодское, бананы и апельсины, оливки и даже красная икра. Для директора и его прихлебаев эти деликатесы выносят со склада ночью большими сумками.
Повара и посудомойки и няни довольствуются мясом, консервами сайры и зеленого горошка.
В итоге до сиротского стола доходят крупяные кашки с постным маслом, толченая картошка и салатики из тертой морковки и свеклы — самая полезная для стариков диета.
Дня через два-три с начала моей новой работы меня позвал в свою кандейку завхоз. Он вручил мне полиэтиленовый пакет с содержимым килограмма на три. Я заглянул вовнутрь, там были баночки с кальмаром, икрой минтая, морской капустой, растворимым кофе и сгущенкой.
— Что это?
— Бери, бери. До первой получки тебе надо же что-то кушать.
Такой же продуктовый набор я стал получать от него в конце каждой пятницы. Я понимал, что это — круговая порука. Не взяв консервы, я автоматически попаду в список неблагонадежных сотрудников — тех, кто может донести о воровстве в заведении.
В последний раз, выдав мне продуктовый набор, завхоз достал из сейфа какую-то бумагу.
— Вот, подпиши, как член инвентаризационной комиссии.
— Что это? — спросил я.
— Акт о списании старой мебели.
Я бегло пробежал глазами по документу.
— Гостиный гарнитур, спальный гарнитур, кухонный гарнитур… Разве такая мебель была у нас?
— Понимаешь ли, три года назад у нашего главбуха был юбилей, — замялся завхоз. — В общем, надо подписать.
— А без меня вы никак украсть не можете?
Он посмотрел меня исподлобья и процедил сквозь зубы:
— Как знаешь.
ПОСЛЕДНИЙ ПОБЕГ И ПОГОНЯ
Поправляя у Соболя постель, я обнаружил тайник. Старый зэк распорол матрас и прятал внутрь хлеб — там уже набралось с десяток засохших кусков. «Зачем, — удивился я, — вроде не голодает?» И тут до меня дошло, что совсем выживший из ума Соболь готовит очередной побег! Потом к сухарям добавилась алюминиевая ложка, там же я нашел свой потерянный складной ножичек. Для опыта я оставил на тумбочке Соболя коробок спичек, который также перекочевал в его матрас.
Как он собрался бежать, если уже полгода даже сидеть на кровати не может?!
«Чем тебе, бродяга, плох этот дом? Здесь тебя кормят, поят, обоссанные простыни меняют, судно подставляют, в душевую возят. Ты столько людям горя причинил, что и сотой части всех этих благ не заслужил!
Но неистребим в тебе вольный дух. И, по правде говоря, я, молодой и здоровый, даже завидую тебе, старому и немощному. Ты похож на бледную былинку, ломающую асфальт, чтобы выйти к свету.
А кто я? Послушный винтик государственной машины, исправный налогоплательщик, содержащий органы власти, меня же и гнобящие. Я — раб, недостойный свободы».
Утром, когда я зашел проветрить палату выпускников, Соболь уже не дышал. Его остекленевшие глаза таращились в потолок, а рот был открыт в беззвучном крике. Я потрогал вновьпредставленного ладонью за лоб — он еще не остыл.
Потом я закрыл покойнику веки и подвязал ему нижнюю челюсть вафельным полотенцем. И пошел за главным врачом.
Все-таки ушел Соболь в свой последний побег. И его оттуда уже никому не достать.
Мы унесли мертвого Соболя в морг. Я вернулся в палату выпускников.
Кум был в сознании.
— А где Соболь? — спросил он у меня, движением глаз показав на соседнюю пустую койку.
— Гулять пошел, — соврал я первое пришедшее на ум.
— Зачем пустили? Сбежит! — заволновался старый охранник.
— Далеко не убежит, уже погоню организовали, — успокоил я его.
Когда я пришел покормить Кума обедом, он метался в бреду. По ту сторону реальности он опять был на своем посту. Кум бежал по следу беглеца и уже видел его спину, мелькавшую средь карликовых березок и соснового стланика.
— Врешь — не уйдешь… собаку спусти с поводка… стрелять на поражение…
У Кума началась предсмертная агония, и он ушел вслед за Соболем.
***
Поскольку Соболь и Кум покинули этот мир в одночасье, их и хоронили вместе. Проводить покойников в последний путь послали меня, электрика и дворника.
Некрашеные гробы с бренными останками заклятых при жизни врагов мы закопали в экономичные — на ширину ковша экскаватора — могилы на участке для безродных покойников. Сверху земляных холмиков поставили деревянные тумбочки с привинченными инвентаризационными номерками. Закончив погребение, за упокой двух грешных душ мы пустили по кругу бутылку водки — из горла, закусив курятиной (Закусить курятиной — выпить водки и сделать затяжку сигаретой).
Приехав назад, я минут пять посидел для приличия на поминках в столовой. Это был обычный обед, но в этот раз обитателям богадельни, по традиции, дали дополнительно по двойной пайке печенья и киселя.
Потом меня пригласила кадровичка и ознакомила под роспись с приказом об увольнении по сокращению штатов. Ставку столяра убрали из штатного расписания с целью его оптимизации.
— Освободите комнату в общежитии завтра до полудня, — сказала мне вместо: «До свидания» кадровичка.
Я пошел в магазин и купил три бутылки портвейна «777» — одну себе и по одной Соболю и Куму. Вечером я напился в хлам, в тайной надежде, что они явятся ко мне в моем пьяном сознании. Но они не пришли.
По зомбоящику показывали вечернюю программу российских новостей: состоялся слет молодых патриотов с участием президента; счетная палата выявила превышение расходов на строительстве космодрома; верующие прошли крестным ходом против засухи.
А потом включили местные новости, и пошел сюжет о нашем доме-интернате. Наверное, телевизионщики побывали у нас в то время, когда я был на погребении своих подопечных.
Директор и главврач бодро говорили на камеру о том, какой заботливый уход ведется за пациентами и как их хорошо здесь кормят. Бабушки и дедушки, приодетые по этому случаю в новые халаты, благодарили администрацию за сыновью заботу.
Камера взяла крупным планом столик в столовой: наваристый борщ со сметаной, котлета с рисовым гарниром, стакан ананасового сока.
Я бросил в телевизор пустой бутылкой.
Утирая слезы и размазывая сопли, я с тоской думал, что Соболь и Кум — двое этих выживших из ума стариков были единственно близкими мне людьми в этом ссучившемся мире.
Произведение публиковалось в:
proza.ru