Не каждый умеет петь
Нине Петровне Шенкевец и всем красавицам моего истфила
Преподавательницы кафедр русского языка и литературы моего историко-филологического факультета все, как на подбор, были красавицами. Вчерашний школяр, с длинными, выгоревшими в белый лён, не знавшими расчёски волосами, я был стеснительным. Молодые преподавательницы были взрослыми и оттого казались ещё красивее. Я видел, как они с сожалением смотрели на меня. Сожаление выражалось в разговорах, что «этот мальчик» неправильно выбрал специальность, что «этому Саше» надо было поступать не на историческое, а на филологическое отделение. Умные красавицы были правы, но учёба на историческом считалась престижнее, поступление туда потребовало самых высоких баллов.
Свою природную застенчивость я компенсировал тем, что со сцены институтского актового зала декламировал стихи. Читал Пушкина, Маяковского, Есенина.
Вы пробовали читать стихи в чёрный зал, когда глаза забивают яркие софиты и прожекторы? Первые секунды на сцене очень тревожны, колотится сердце, сжимается диафрагма, голос чуть садится и кажется чужим. Публика не сразу настраивается на приём твоей волны: слышны шорохи, кашель, стук откидных стульев и даже смешки. Но это только в первую минуту. На следующей зал вдруг затихает, слышишь, как твой голос уверенно заполняет замкнутое далёкими стенами пространство. Ощущение свободного полёта, словно, выпав в бездну, расправляешь руки и паришь, подхваченный потоком ритмичных строф. И уже не боишься делать паузы, слышишь вакуум тишины, потрескивание раскалённых ламп, вновь продолжаешь говорить стихи, понимая музыку, символы и глубину произносимых слов. Заканчиваешь читать, неуклюже киваешь головой, в тишине идёшь к тяжёлым плюшевым шторам, к выходу со сцены в пустой институтский коридор. И только здесь тебя догоняют аплодисменты. Хлопают громко и долго, как будто приглашают снова выйти на сцену. Никогда не выходил. Ведь не я те стихи написал. Просто помог их услышать.
Однажды, почти через четверть века после окончания института, зашёл в гости к своему другу и учителю Юрию Петровичу Залысину-тоже выпускнику нашего истфила.
- Лёгок на помине, - засмеялся учитель, - с Анатолием Васильевичем Лосевым тебя только что вспоминали.
- Юрий Петрович, я не учился у Лосева, не может он меня помнить.
- Ну да, ха-ха! Всё помнит. И тут, говорит Анатолий Васильевич, выходит на сцену патлатый Герасимов и с демоническим видом начинает читать Пушкина! Сильно читал. А девчонки тебе глазки строили. А?
- Наверное.
- Анатолий Васильевич сожалел, что ты у него не учился, а то бы на кафедре оставил. Всё-таки девчонки тебе глазки стро-оили, хо-хо!
Оказывается, бывший директор областного телевидения Юрий Петрович Залысин, поучавший меня журналистскому ремеслу, и заведующий кафедрой литературы нашего пединститута Анатолий Васильевич Лосев, у которого мне не довелось учиться, - давнишние приятели. Они были очень похожи, даже внешне: большие, грузные, всё понимающие и добрые люди, провинциалы, интеллекту которых позавидовали бы столичные академики.
Надо же, а я с Анатолием Васильевичем, встретившись на улице, только едва здоровался, никогда не заговаривал, полагая, что он меня вовсе не помнит.
... Нет уже ни Юрия Петровича, ни Анатолия Васильевича. Светлая память обоим…..
А девчонки глазки строили. Тысяча девятьсот семьдесят пятый. Восемьдесят лет со дня рождения Есенина. По институту разнеслось, что есть второкурсник, знающий всего Есенина наизусть. Меня стали приглашать почитать стихи в разных группах, после занятий. И я читал. Выступал и на погранзаставах, и в каких-то строительных организациях, даже - перед заключёнными исправительной колонии. Как-то вечером затянули к себе девчата - литераторы с выпускного курса. Полная аудитория невест на выданье, улыбаются: кто соблазнительно-невинно, кто печально и томно, кто вызывающе-откровенно. От такого смущающего внимания, от стреляющих подкрашенных глаз я готов был провалиться сквозь пол. Для ребят старшие девчата интереснее ровесниц - загадочны, безумно привлекательны. Тушевался, но выстоял. Два часа без перерыва профессиональным литераторам-словесникам читал стихи девятнадцатилетний студент исторического отделения. И я им понравился, но… был робок.
Даже сейчас, уже немолодым человеком, в компании, под настроение, позволяю себе почитать стихи. Вижу удивлённо открытые или прикрытые веками глаза присутствующих. После моего десятиминутного монолога возникает неловкая пауза. И кто-то, из тех, кто услышал меня впервые, спрашивает: «Это Есенин написал? Никогда не думал, что у него есть такие стихи». Чаще всего я читаю есенинскую «Исповедь хулигана»:
Не каждый умеет петь. Не каждому дано яблоком Падать к чужим ногам…..
Читаю и Пушкина. Слышу ещё более простодушное: «Так это Пушкин?! Александр Сергеевич?» Весьма неглупые, даже, как сейчас говорят, «продвинутые» люди смотрят на меня неожиданно наивными глазами. И кто-то просит: «Прочти ещё что-нибудь». Или: «А вот это помнишь? Вот это моё любимое….» Иногда расчувствовавшийся человек запоздало советует: «Тебе в артисты надо было идти».
В артисты? Упаси, Бог. У меня нет поставленного «актёрского» голоса, «правильного» дыхания. Дикция нечёткая, расслабленная, иногда проглатываю отдельные звуки и окончания слов. Мне не кажется это важным. Надо просто произносить чужие стихи как свои собственные.
Окончил институт много лет назад. Преподавательницы кафедр русского языка и литературы из моей юности так и остались красавицами. Появились новые, молодые и тоже очень красивые. Мог бы с ними работать, рассказывать студентам об удивительной музыке русской поэзии…..
А петь я не умею, — хоть убейте.
P.S. Этот текст случайно прочла выпускница нашего истфила профессор филологии Елена Чернышёва. И вот какой я получил отклик: «А я на истфил пошла в том числе потому, что Вы на вечерах выступали! Папа — Г.Ф. Аленишкин — звал меня: "А как Саша Герасимов читает!" Да, я из тех, кто завороженно затихал под влиянием интонации, тембра, смысла, мягкой манеры, даже когда фрагменты из советских поэм Маяковского звучали. Чтение было конгениально тексту; обаяние, исходящее от вовсе не патлатого (может быть, не помню) стильного (тогда, кажется, это слово не было в ходу) блондина, совпадало с общей замечательной атмосферой тех вечеров».
Господи, неужели ещё помнят?! Дорогие мои читатели, не посчитайте, что красуюсь. Это — ностальгия. Вспоминается светлое. Всегда помнил и не забуду чудесную атмосферу нашего истфила. С юбилеем, Альма-матер!
Март 2011 г.
Произведение публиковалось в:
«АМУР. №13». Литературный альманах БГПУ. Благовещенск: 2014