На вырубах
Сначала здесь стояло несколько длинных бараков, крытых сосновой дранкой и сверкавших свежестью бревен. Чуть позже появились такие же новые, издали видные меж лиственниц пекарня, клуб, баня. Когда заготовка леса перешла на механическую тягу, построили и гараж-тепляк, полуврытый в землю. Потом поднялись дома, школа, магазин, два ларька, медпункт и прочее, что необходимо для жизни.
Это был веселый поселок. С запада его обступали пологие склоны, заросшие сосной, лиственницей и редкими березами. С востока широко развернутым яром тянулся высокий коренной берег с обнажениями базальта и известняка. С юга толпились утесистые отроги, которые, обрываясь у реки, как бы оттесняли русло влево, а с севера, из котловины, покрытой хвойным лесом, выбегала сама река - большая и судоходная. Поселок стоял на правой ее стороне, а главная улица тянулась по самому берегу километра на два.
Прошли годы. Лес вырубили, вывезли, сплавили молем и плотами к городам и селам. Потом и сам поселок почти весь разобрали на бревна и уложили в несколько больших плотов. Все это было спланировано и согласовано в государственных учреждениях. И все же многим нелегко, непросто было покидать эти, в сущности, глухие, таежные места и сам поселок, обязанный своим рождением красному лесу и реке, имевшей переменчивый характер. Река часто мелела, и тогда хорошо было вязать плоты па песчаных косах и обсохших отмелях, куда беспрепятственно заходили трелевочные тракторы и машины-лесовозы. Выполнялся план, рабочие получали неплохую зарплату и премии. А когда поднималась вода, плоты всплывали, и начиналась горячая страда - к лесопунктам вверх по реке торопились буксиры и толкачи, а навстречу им уже тянулись длинные связки плотов, ведомые судами, которые заранее караулили большую воду на отправных точках. Гудели, гудки, завывали сирены, зычно, во весь раскат реки, перекликались сплавщики, больше обычного шумели в поселке ребятишки, возбуждались и лаяли собаки, а вечерами у клуба шибче гремело радио, играли гармошки, пели молодые, не всегда трезвые голоса. Было торжественно и празднично. Бурлила река. Бурлила жизнь. Да и народ большей частью тут был молодой и шумный.
Но вот поселок стал затихать, выдыхаться. Работы сократились, и люди стали думать о завтрашнем дне, сравнивать разные места, куда можно было бы податься. Одни, не дожидаясь кончины поселка, легко снялись и уехали куда-то, распродав все лишнее. Другие весь скарб погрузили на плоты, не пожелав расстаться даже с коровами, козами, овечками. Эти плоты напоминали сплавы, которые шли когда-то по Амуру с первыми заселъщиками того края. Третьи долго переписывались с родственниками, знакомыми, друзьями и переехали на новые места в последнюю очередь.
После иные из тех, кто уехал отсюда в ребячестве или юности, появлялись тут в середине лета, вроде как туристы. Приезжали на попутных теплоходах и собственных моторных лодках и не сразу вписывались в то, что недавно еще было родным и близким. Они привозили с собой транзисторы, футбольные и волейбольные мячи, красивые сумки с изображениями обезьянок, сказочных героев и сексапильных красавиц с сигаретами в идеально обрисованных помадой губах. Одежда на приезжих была всякая разная, в диковинку для местных жителей. Приезжие жили и на квартирах у знакомых, и в палатках на берегу. Купались, рыбачили, собирали ягоды и грибы, покупали здешнее «ненормализованное» молоко, яички, огородину, не знавшую химии. Но все меньше стало приезжать гостей. А когда от поселка осталось два только дома, туристы и вовсе забыли про этот край.
В одном из остатних домов жили старики Лапины, в другом - их сын Василий. Старики занимали небольшой пятистенок, а многодетный Василий - зданьице бывшей начальной школы в четыре комнаты. Издали эти дома, стоявшие на самом берегу Леи, впадавшей тут в Большую реку, напоминали кучную деревеньку; вокруг было понастроено много всяких сараев, сараюшек, амбарчиков, навесов, кладовок. Тут же стояли банька и две летние кухни. Все это было собрано из тех брошенных строений, которые тут остались после сплавов. Часть таких построек пошла даже на дрова.
Поселок перестал существовать, но на картах это место по-прежнему значилось: «Усть-Лея». Обычно же в разговорах проезжих людей или охотников оно называлось теперь либо Вырубами, либо Лапинской заимкой.
Областной охотовед Учурин и его моторист Яшка Бурна шов добрались сюда на катере, проделав путь почти в пятьсот километров. У них была командировка - узнать-разузнать, как складывается в нынешнем году охотничья и заготовительная кампания. Плыли они вверх по Большой реке и навещали те места и селения, которые их интересовали, встречались с егерями, заготовителями, охотниками. Теперь добирались до верхнего промхоза и попутно причалили сюда, чтобы навестить Василия, которого Учурин знал как хорошего охотника, но встречался с ним только на совещаниях.
- Видал, как живут?! - удивился и вроде как осудил Яшка, когда они поднялись на стрелку выше устья Леи. - Вот это д-аа!
Яшке почему-то всегда казалось, что люди, живущие в таких местах, обязательно с кулацкой закваской, богатые и прижимистые. А на совести у них чего только нет. Тайга же кругом - вон какая! И вся, считай, ихняя!
Стрелка напоминала угол древнего крепостного вала, и виделось отсюда хорошо и вниз по реке, и вверх. Сама же Лапинская заимка стояла далеконько от берега Больш ой реки. Место там было еще выше.
- Вот это владения! - не унимлася Яшка. - Куркули, однако? Скажи, Виктор Павлович?!
- Поживем - увидим, - отвечал Учурин. - Ты давай-ка посмотри мотор. А то он у тебя что-то...
- Чихает, - перебил его Яшка. - Смесь богатая получается. Это мы запросто отли-гу-ли-руем.
- Давай. А то, может, скоро плыть придется дальше. А я пойду разузнаю...
Моторист сбежал под берег к катеру, а Учурин, пройдя с полсотни шагов, остановился: как широко и чисто было тут! Какая тишина царила! Только и слышалось, что стрекот кузнечиков.
С обеих сторон Леи, прятавшейся в высоких берегах и густейшем тальнике, росшем понизу, виднелись раздольные луга. Стоял июль. Травы на лугах цвели. Коричневатые разливы плавно перемежались с желтоватыми, сизыми, густо-зелеными, а над ними висела легкая, трепещущая от марева дымка. Чем дальше уходили луга, тем плотней и загадочней была эта сиренево-желтоватая пелена, наверное, состоявшая из пыльцы растений и жаркого парового дыхания згмлн. И было в этом что-то щемящее, родное и печальное слегка.
Забайкальское село, где прошли ранние годы Учу-рипа, гоже вот так глядело в луговые просторы. В годы, когда происходило укрупнение хозяйств, родители писали ему: «У пас тут все сидят па чемоданах. Укрупняемся... Жалко, сынок, уезжать отсюда. Привыкли. Да что поделаешь?..» Он звал их к себе, надеясь со временем расширить городскую квартиру. Но к нему, в такую даль, да еще в город, они не поехали: «Где родились, там и сгодились». Так и умерли там.
Пройдя еще немного, Учурин увидел старую тележную дорогу, по которой ездили нечасто, но ходили, видать, каждый день. По середке ее тянулась как бы самостоятельная тропка, сильно натоптанная, почти взбитая от пыли. На ней заметны были собачьи и детские босоногие следы. Поняв, что дорога выходит на берег Большой реки. Учурин повернул назад н вышел к причалу метров на двести выше катера. Берег тут был сглажен и утоптан. На тяжелых чурках лежала плаха - скамья. Над ней парил легкий драночный навес, а чуть подальше стояла старая-престарая узловатая лиственница с обломанной вершиной и десятком разных отводков по бокам. На середине ствола зияло большое, явно подчищенное руками дупло.
Пройдясь берегом и замкнув круг, Учурин велел Яшке перегнать катер на причал, который они раньше не заметили, а сам ушел к заимке. Он думал, что на полдороге его обязательно встретят лапинские собаки, потявкают, предупредят хозяев. Но собак не было. Из людей на заимке он тоже никого не встретил. Заглянул в огород, в сенники, в сараи - никого, кроме десятка овечек, спасавшихся от жары под навесом, да кур, ходивших с раскрытыми клювами.
- Эге-ге-ой! Хозяева!
Ответа не было. Тогда он взошел повыше на склон и стал оглядывать округу. Под горой, в кустах у Леи, стояли две или три коровы и сколько-то телят. В отдалении, по ту сторону речки, где луг полого переходил в берег, ровными рядками лежала кошенина. С одного края она уже высохла, побурела, а дальше цвет ее постепенно переходил в сероватый и серебристый. То есть на одном конце высохла раньше, на другом - совсем недавно. Там, в траве, маячили две человеческие фигуры в белом. Учурин вспомнил о бинокле, висевшем на ремешке через плечо. Оптика приблизила косцов - старика и старушку.
Надо же! Такая жара, а они косят...
Ему бы осмотреться и дальше, по он поспешил и пошел прямиком, перейдя Лею, где вброд, где по камням. А когда вышел на открытое место, навалились оводы. Он нарвал пучок травы и стал им отбиваться от них.
Учурин был высок, и трава доставала ему только до плеч, не мешая видеть косцов. Он шел прямо на них, продираясь сквозь заросли вейника, пырея, мятлика, куриного проса и прочей сенной травы, которая так бурно разрастается на местах бывших поселений. На пути он запнулся о какую-то железяку: может, прежде тут стояла кузница.
Пока он шел по траЕе, серо-желтоватый походный его костюм пропотел, усеялся травяной пыльцой и поблескивал штрихом паутинок. Было душно, а рой слепней и оводов, казалось, все разрастался и наглел.
Косцы его заметили и то ли ради него, то ли пора пришла им отдохнуть, повесили литовки на кусток, который только что обкосили, и отошли на край стерни, под тень двух берез, росших из одного корня. На обоих были просторные белые капюшоны, прикрывавшие голову и плечи от жары и гнуса. И когда они сняли их и ими же стали опахиваться и вытирать лица, оказалось, что щеки у них не таки-? уж старческие, - выпуклые, сильно напеченные солнцем, но головы совершенно белые. В этой тишине, среди дикого простора, вдалеке от многолюдья, они показались Учурину чуть ли не святыми, сошедшими с неба. Но вместе с тем они были до боли в сердце одиноки и по-родственному близки. А как они смотрели на него! Будто всю жизнь ждали. Или это ему показалось? И, конечно же, он вспомнил своих умерших стариков. В душе его всплеснулось что-то щемящее и тоскливое.
- Бог в помощь! Здравствуйте! - сказал он.
- Спасибо на добром слове! - слегка поклонилась старушка и, наверное, по давней женской привычке стала оправлять волосы и ситцевую, в горошек, кофточку.
- Здорово, здорово, парень! - отозвался в свою очередь старик. - Не боишься эдак по траве ходить? Так тебя за козла посчитать молено: одежка-то рыженькая.
- Присаживайтесь с нами, молочка попейте, - захлопотала старушка, развязывая большой узел.
Учурин от угощения отказался, но присел рядом с ними под березы. Назвал себя, сказал, что давно уже знает Василия Лапина. К нему и заехал вот, заплыл то есть. А па заимке никого не встретил.
- Василий на лодке со своей оравой на Мутной ключ уехал сено ставить. Километров за двадцать отсюда. На зимовье...
Учурин понял, что сено у зимовья нужно для лошади: Василий не пешком ходит по зимнему путику.
- Дак я вот говорю: одежда у тебя рыженькая... Люди тута по траве не ходят. Я, было, уж козла стрелять собрался. Берданка вон у меня заряженная.
По долгу службы Учурин всячески пресекал самовольный отстрел зверя, тем более летом. Даже в самых северных местах это считалось бы браконьерством. Конечно, для экспедиций, которые месяцами жили за сотни километров от каких-либо ларьков и магазинов, промысловое управление выдавало лицензии и на летнее время. Но это разрешалось свыше, и начальники экспедиций загодя представляли заявки.
Не однажды докладывали Учурину, да и сам он знал, что па глухих дорогах и лесных сенокосах в летнюю пору постреливают косуль. Были штрафы, суды и прочие наказания, но везде за всеми не уследишь. Хозяйство у него - вся область, почти четыреста тысяч квадратных километров. Кадровых работников на такую территорию до смешного мало. Больше приходится уповать на общественных инспекторов, которым для поощрения каждую осень надобно выдавать лицензии. Кое-кто, наверное, и лишнего прихватывает. Только никто не скажет о себе, как вот этот старик. То ли он не расслышал, кто такой Учурип, то ли прикидывается, что законов не знает, то ли не придает им никакого значения. Одни, мол, мы тут на сто верст вокруг. У пас свои законы. А может, шутил старик, поддразнивал.
- А что, есть козлы-то?
- Как не быть. Оно ведь для них тут самые угодья. Тишина. Кругом трава вон какая! На всех вырубках наросло кусточков, мелколесья... И козлам хорошо, и крупному зверю. Все у нас есть тут. Приезжай в предзимье. Сейчас-то оно, конечно, запретно.
Учурин усмехнулся и глянул на берданку, висевшую, как на гвозде, на сухом сучке на видном месте.
- Старинное оружие...
- Еще с партизанской. Больше висит, чем стреляет. Гильзы поржавленные. Стрельнешь, а их разрывает. Потом сколько выколачиваешь!..
- А все же берете с собой?
- Дак для опаски больше. С ней веселее. А еслиф ты за козлов боишься, дак оно кака... Козлухи сейчас с маленькими, так просто не показываются. А козел-дурак и наскочить может. Ульяна моя вон тоже стрелять умеет. Видит-то получше меня, дак...
Будь этот человек не так стар, словоохотлив и откровенен, Учурин, может, пожурил бы его, а бердану конфисковал. Но больно уж не вязалась с этой седоголовой четой мысль о браконьерстве. Белоголовые, сутуленькие, светлоглазые. Щеки у обоих - булочками, солнцем обожженные. Вообще они до удивления были похожи друг на друга. Оттого, наверное, что прожили много лет вмес-те душа в душу.
- Здоровье у вас, видать, ничего еще? Косите.
- Какое там! - махнула рукой Ульяна. - Тюкаем, грызем, можно сказать. Бывало, по десятине за день выкашивали. А тут вон третий день кулигу одолеть не можем.
Учурин хотел спросить, зачем же они косят? Кто неволит? Так ли уж это нужно им на старости лет? Но старик опередил:
-- Оно ведь всю жизнь работали. Привыкли. Да оно и интерес есть, план для себя вроде как. А здоровьишко... Доктор тут к нам заезжал. Сам выпить любит. А нас хвалит, что не пили никогда, алкоголю не потребляли. Потому, говорит вы и в могуте, что алкоголю не поддались. Мы^ведь с Ульяной староверы. Бывшие, правда.
Да какие уж ноне староверы! - махнула рукой Ульяна.
- А Василий?
- У ево своя голова на плечах. Как все нонче, так и он. Икон не держит...
Из дальнейшего разговора Учурин узнал, что у Василия есть сенокосилка и конные грабли, что он косить старикам запрещает, но они его не слушаются. Тут самая хорошая трава и от дома близко. А на косилке не разгонишься - неровностей много. А косить - самая пора, пока трава не застарела. Василий на ключе тоже вручную косит. Три собственных работника у него - жена да двое ребят уже пробуют косить. На ключе управятся и по ту сторону Леи косить начнут. Это уж конем, на косилке. Тяжело одним-то конем, хоть и сильный конь. Но если захват пускать поменьше да с отдыхом, то и одним конем можно много стожков наставить. Василий для этого и во-дилину приспособил. Нашел аккуратную такую вилагу березовую и вставил вместо водилины. Вот вам и оглобли - рулить можно. Запрягай и погоняй помаленьку.
Старики, видать, частенько сидели тут под березами. С теневой стороны лежала сенная устилка, уже сильно примятая. Рядом торчал толстый колышек с капом на , срезе и обушком-наковаленкой на нем - литовки отбивать-править.
- Мы об эту пору отдыхаем часика два-три. Когда лень нападает, поспим маленько, - сказал старик, позевывая.
- Ну, так вы уж отдыхайте! - спохватился Учурин. - А Василия я там на берегу подожду.
Старики запротестовали:
- Что ты! Что ты! - Отдохнуть они успеют. А сейчас им поговорить бы надо. Людей-то свежих редко видеть приходится. Да и перекусить нелишне. Вот жара уже спадает, и аппетит должен появиться. - Погостите, побеседуйте, не побрезгуйте...
- Да я ведь, наверное, и ночевать тут буду.
- А там уж вы с Василием про свои дела толковать будете. Мы-то по-старинному, рано спать ложимся.
И опять они сидели, беседовали. Старик, как сказал он, прозывается Егорием Макаровичем. Ульяна и он - одногодки. Родом из других мест, конечно. Тоже в лесу жили, в староверческой деревне. Лет двадцать назад, когда здешний леспромхоз разъехался, хотели они вернуться на прежнее место да пчелами заняться. Но подумали-подумали и остались. А чем тут плохо? Только не ленись. Стали от промхоза работать - ягоды и грибы запасать, охотничать помаленьку.
Места тут не то чтоб северные совсем, но холода наступают рано. Пришлось искать да испытывать всякие разные огородные сорта, семена. Приноровились. Картошка стала хорошо родить и овощи. Да и климат вроде помягче сделался.
Младшие дочери и сыновья по нынешней моде подались кто куда, а Василий, он тут. Смальства. Младшие-то больше учились а Василий только и поучился, когда здесь школа была. Грамоты У него не так, чтобы много. Может, потому и не уехал никуда. Грамотным-то ведь легче устроиться.
Женился Василий еще до армии, сразу после воины, когда еще леспромхоз был. В армии в связи служил, и после так же пришлось - как раз линию провели через Усть-Лею. Коня разрешили держать. Двух лошадей уже сменил по старости. Теперь третьего конька завел.
Прежде на линии связи Василий работал вдвоем с соседом. Но сосед тоже смылся, дом бросил. Так Василий в этом помещении коня держит. Тяжело стало ему прежний участок соблюдать. Хотел бросить и он эту работу. Но потом разбили участок на три отрезка. Посередке - Василий, а по концам другие связисты. Один с прииска, другой от леспромхоза. Так что Василию на связи сейчас работы немного. Места тут чистые, лес невысокий, обрыва линии почти не бывает. Разве столбы кое-где подправлять надо. Теперь Василий наполовину охотник, наполовину связист.
В первые годы в одиночку-то трудно жилось. Со снабжением худо было, и скот грозились отобрать. Потом зимами машины по реке ходить стали, до магазинов проще стало добираться. Потом моторку завели, бензопилу. А тут и «Заря» пошла. По всему лету каждый день ходит, сначала вверх, потом - вниз. Почту «Заря» привозит, и буфет на ней имеется.
А лесу тут сколько взяли! Какой лес был! Красный, одно слово. Да разве здесь только. По всем рекам порубили. А сейчас лесорубы-то уже во-он куда забираются! И по Амуру, сказывают, так же. И деревень там сколько разъехалось так же, как здесь!
Может, я не шибко грамотный и не все понимаю... В газетах пишут; каменные города строим. Цементу больше всех в мире у нас. Дак куда же лес-то идет?
Говорят, бумагу из лесу-то делают, - подаст голос Ульяна.
- Дак что же мы за дураки такие? Японцы вон... сорок лет назад они тут у пас в плену-то работали. Дак сколько бумаги ихней было! Тонкая, крепкая. А из чего? Из рисовой соломки. Значит уже тогда люди из соломы уме-ли-делать бумагу, а мы до сих пор не научимся - лес рубим. Вот и получается: дураки. Солома-то, она каждый год новая. Нынче взял солому, а на будущий год ее опять столько же. И каждый год так. А лес? Ему же сто лет, само мало, расти надо! Зачем же мы так-то?!
- Да, с этим что-то делать надо, - соглашался Учу-рин.
- А деревни?.. Зачем было из деревень-то в кучу всех сгонять? Козлы - дураки, но и те понимают, что в куче пастись негоже. Лучше по своим угодьям, где жить да плодиться можно.
Учурин кивал согласно: дескать, ты прав, старик. Но что я тебе сейчас отвечу утешительного? Сам себе задаю такие же вопросы.
- А может, в кучу-то для того сгоняют, чтобы приказывать было легче? Чтобы сразу всем слышно было. «На-ле-во! На-пра-во! Ать-два!» Или как?
- У нас все может быть, - рассмеялся Учурин. Помолчали. Старик подгреб под себя побольше сена и уселся поудобней, привалясь спиной к стволу березы.
- Правда, насчет скота теперь по-другому. Дак мы с Ульяной свою пятилетку ведем. Едем на «Заре» в ближний колхоз, покупаем там бычка и на попутной какой-нибудь барже возвращаемся. Зиму походим за мим, а летом на здешних травах он у нас нагуливается - куда с добром. В прошлом годе бычок хороший попался. Повели его сдавать, дак он четыре центнера вытянул.
Бычка сами же старики и на приемный пункт свели. Почти два дня затратили. Не спеша, с остановками, с кормежкой, с отдыхом в дороге, жалеючи скотину. Заодно водили и корову к племенному быку. Своего-то держать на две коровы начетисто.
Извершив небо, солнце катилось к закату. Жара понемногу спадала.
- Ну, мне пора, - сказал Учурин, - а то у меня там человек на берегу заждался.
- Вот здесь надо идти, - сказала Ульяна, - по траве-то легко ли!
- Да, трава у вас сильна!
- Жалко. Много зазря пропадет...
Тропа забирала вверх по Лее, а там, где правобережный мысок подступал к речке, был неширокий чистый брод. Тут Учурин постоял и огляделся. Травяные луга тянулись далеко вверх по Лее. «Какие травы! Какие луга!..»
Он разулся, чтобы охладить горевшие в сапогах ноги, и, ступив в речку, повременил брести, привыкая к воде. Ступни покалывало острыми камушками, в обнаженные икры тыкалась стайка мальков. Было приятно и щекотно.
На причале Яшка успел отладить мотор и вдосталь накупаться. А теперь загорал поверх спальника, который всегда возил на катере. Лежал и читал свежие газеты.
- Откуда газеты?
Яшка загадочно ухмылялся.
- Тут свое почтовое отделение, Виктор Павлович. Вон в дупле. «Заря» завозит и оставляет.
- Обязательно обратно положи.
- А как же! А пока и ты почитай, Виктор Павлович. Там еще что-то есть.
Еще в дупле оказались газетка «Пионерская правда», журналы «Мурзилка», «Крокодил», «Охота и охотничье хозяйство» и несколько пачек чая.
- Ну, как они там живут? Ночевать будем? - спрашивал Яшка.
- Наверное.
- А может, у них бражка есть? А?
- Пасеки я не видел.
- А из сахара?
- Не знаю.
- А собакн_злые?
- И собак не видел.
- Без собак в тайге?!
- На сенокосе они с Василием.
Яшка Бурнашов почти в каждом таежном селении норовил «уважить» какой-нибудь свой интерес. «Мужики! Бражка есть?..» «Медвежатина есть?..» «Брусника есть?..» «Бабы холостые есть?..»
- Виктор Павлович, а баня у них есть?.. А потом бы бражки!..
- Ну, Яшка! - укоризненно покачал головой Учурин, занятый просмотром журнала.
А как же! Виктор Павлович! Жизнь свою пенить надо.
- Поросенок ты.
- Это отчего же?
А вот от этого самого... Все время только жизнь свою ценишь.
- Опять воспитываешь? Давай-давай! - щурясь миролюбиво, ухмылялся Яшка.
Они часто вот так разговаривали. Послушать Яшку, так кроме личного интереса в жизни у него и нет ничего. Однако всерьез эти Яшкипы рассуждения принимать нельзя. Просто он любит поболтать на такие темы. Да и холост еще - жизнь, так сказать, прощупывает.
В прошлом Яшка курсы шоферов закончил. В армии тоже шоферил - ракеты возил. И вот уж который год в охотничьем управлении. И шофер, и «капитан» на катере. Предшественники его в этой должности подолгу не задерживались. Они, видите ли, думали, что раз устроились сюда, то вся охота и вся рыбалка у них в руках. И дичинки всегда добыть можно, и мехов разных. А что на деле? Тот же Виктор Павлович сам не берет и другим не дает. Да еще всегда в командировки ездить надо... А Яшке нравится такая жизнь. Яшка задержался. Да и Виктор Павлович нравится Яшке. По возрасту старше, конечно, но человек простой, аккуратный и обязательный. И собой симпатичный мужик. В командировке, в материальном смысле, больше сам тратится, чем Яшка. Или все - пополам. А если ворчит, так беззлобно. И Яшке дает высказать свое мнение.
Учурин тоже ценил Яшку. В какие только дебри не забирались они на «газике» да на катере! Другие «сидят», а Яшка, глядишь, проскочит и ухмыльнется. Однажды зимой, в самые морозы, машина средь тайги поломалась. Руки к железу пристывают, а Яшка посмеивается, подмигивает, на спине под машиной лазит - отремонтировал. Конечно, и Учурин помогал: все время костер жег пожарче. Вот так они и сработались...
- Слышь, Виктор Павлович! Прильни ухом к земле. Вроде мотор гудит.
- Василий плывет. Далеко слышно. Давай клади почту на место. Да поаккуратней.
Солнце уже над горой стояло, когда сверху показалась лодка. Пока она шла прямо на причал, неясно было, много ли народу в ней, а как подошла ближе и стала разворачиваться, оказалось, что лодка дощатая, очень длинная, а в ней, как горшков на прилавке, ребятишек.
- Да это же детдом какой-то, Виктор Павлович!.. И собаки тут же! Вот жизнь!
Собаки, едва приблизился берег, сиганули в воду. Одна покрупней, другая поменьше и поизящней. Обе лайки. На приезжих они и не подумали лаять. Охотничьи. Отряхнувшись, забегали по берегу, обнюхивая следы. Наконец кобель поднял ногу и сделал отметку на носу катера, должно быть, обозначив этим границу своих владений.
Держась встречь течению, лодка тихо причалила бортом, и сразу же на прилизанную волнами песчаную полоску посыпались ребятишки. У всех в руках были то узелки, то посудинки, то пучки какой-то травы, то ветки с ягодами. Один малец, схватив за колечко тяжелую цепь,, лежавшую горкой на носу лодки, проворно потянул ее к обрыву берега, с которого свисала ржавая петля троса, и быстро закрепил плоскодонку. Другой принял от матери маленькую сестренку и, лопоча что-то на ходу, почти бегом вынес ее на берег под лиственницу. Девочка, нетвердо стоявшая на ножках, при виде чужих растерянно оцепенела а затем стала оглядываться на старших и указывать на'незнакомцев пальчиком: дескать, смотрите, новые люди! Учурин, присев на корточки и стараясь говорить негромко и ласково, спрашивал, как зовут ее, такую хорошую девочку, и удивился вслух, что такие маленькие, а уже ездят на сеиокос. Да еще по реке...
- Она у нас под марлечкой сидела. В положочке, в холодочке. Ни мухи, ни комары не могли ее взять, - сказала мать, подходя к девочке и опять беря ее па руки.
'- Ага! Не могли! А вчерась уревелась, - возразил парнишка, извлекавший из дупла почту и чай.
- Вчерась не успели устроить. Туча зашла, а тут сено в валках лежит... Поревела маленько. Как же без этого? Но она у нас молодец, терпеливенькая!
Поигрывая с девочкой, как с куколкой, женщина ушла к заимке. Вслед за ней, поддергивая штанишки, в карманах которых побрякивали камешки, засеменил малец лег пяти. На ходу он обернулся и крикнул:
- Чилежка-а! Догоня-ай!
«Чилежка» и остальные ребята - их было человек семь - помогали Василию выносить на берег грабли, вилы и березовые, гладко оскобленные жердинки, должна быть, предназначенные на оглобли и черенки. Последним поднялся к лиственнице сам Василий.
- С приездом вас, Виктор Павлович! И вас! - здороваясь «п»ручке», сказал Василий. - Давно приехали?
- С обеда почти загораем, - с ленцой ответил Яшка.
- Загорать тут хорошо. Река. А у нас, вишь, самая страда.
- Это все ваши? - кивая па ребят, спросил Учурин.
- Да нет, не все. Трое, те вон, рыженькие, - товарищи по интернату. На лето приехали. Моих тут... четверо. Да двое домой ушли.
- Как вы с ними управляетесь?
- Когда как. Всяко приходится. Да они вон и сами уже управляются. Мужики! Рыбачат. Сено ставить помогают. И по хозяйству.
- И загораем, и купаемся, - сказал один из рыженьких.
Василий опустился на землю, привалясь спиной к лиственнице. Видно было - наработался. Ребята было уселись тут же - любопытство одолевало. Но Василий отослал их домой:
- Дуйте, ребятки. Матери помогайте. Баню протопи-ть надо. А ты, Петек, - сказал он большему - парнишке лет четырнадцати, - Рыжку найди да пригони. Завтра в косилку пойдет.
Когда ребята отвалили, Василий, закуривая из Яшкн-ной пачки «беломорину», пояснил:
- Мошкары на ключе много. И ведь в самые тесные места лезет, зараза! Заела, понимаешь, тело горит. Вот баня и требуется всякий раз. А на коне по эту сторону косить пора. Боюсь, перестоит трава.
- Великие травы у вас! - повел рукой Учурин.
- Трав тут на колхоз хватит. И вверх по реке таких мест сколько угодно, и вниз.
Учурин сидел на плахе, Яшка на спальнике, а Василий как привалился к лиственнице, так и не отрывался. Он был в клетчатой широкой рубахе навыпуск, серых простеньких брюках и кирзовых, сильно повытертых и налощенных травою сапогах. Сидел, опустив руки ладошками вниз, к земле. Из-под серой кепочки воробьиным крылышком свисал коротко остриженный чуб. Выгоревшие брови, как два колоска, чуток ломались к переносью, делая Василия несколько хмурым и насупленным. Серые глаза посверкивали спокойно, но остро.
Учурин советовал Василию оставить связь и перейти целиком на охоту. Зачем распыляться? У серьезного охотника и без того дел и забот предостаточно. И зимовья надо подготовить, и ловушки разбросать не где попало, а где надо, и путпки проложить по уму, и сено для коня поставить там же, на путиках, и запасы всякие успеть сделать.
- Да я и так, считай, на общественных началах гляжу за линией-то. Временами. Попутно. А вообще-то, конечно, за двумя зайцами не угонишься.
Они говорили о делах: где кормовики имеются, где какой зверь держится, сколько надо Василию новых капканов, боеприпасов и другого снаряжения. А Яшка1 пощу-риваясь, слушал.
Хорошо в эту пору было па берегу. Жара сошла. С реки подувал ветерок и отбивал комаров и мошек. Пахло нагретыми за день отмелями, травами, хвоей. Где-то в лугax бявкал козел. А Василий так покойно, по-хозяйски сидел под лиственницей, что даже в этой позе его чувствовали какой-то особенный смысл.
- Ваши старички косят еще... - вспомнил Учурин. - И берданка с ними.
- Ничего сделать не могу. Косят помаленьку. Опять бычка решили купить. И берданку не могу запретить, Виктор Павлович. Суди не суди. Не браконьеры ведь...
- А пришлые люди не шарятся тут?
- Не слышно было. Далеко от жилых мест. Правда,
геологи были как-то. Жаловались: трава густая и высокая, ходить, трудно.
Учурин опять подивился: «Какие травы! Какое богатство! Дармовой корм для мясного и молочного дела! А зря пропадает».
- Писал я в район об этом. Мест, мол, таких же, как у нас тут, по реке много. Пригоняли бы скот на лето. Дармовое мясо, считай, было бы.
Из района Василию был ответ. Дескать, вопрос вы ставите правильно, по-хозяйски. Однако это слишком далеко от жилых мест. Не всякий пастух, особенно молодой, согласится жить там. Да и другие хозяйства обходятся пока своими угодьями.
- Может, вы, Виктор Павлович, в области поставите вопрос? Ведь она, трава-то, как я уже говорил, не только здесь пропадает. Завозили бы молодняк на баржах. Пасли бы. От БАМа, можно сказать, могли бы подсобные хозяйства завести. Там все заново осваивать да приспосабливать надо, а тут готовое добро гибнет.
Учурин обещал поговорить где надо. Среди руководящих аграрников были у него и хорошо знакомые люди. Один из них даже диссертацию готовил, насчет освоения угодий, прилегающих к БАМу.
.Еще они посидели за неторопким разговором. Солнце кануло за синий, зубчатый от леса перевал. Над Леей лохматым драконом простерся туман. Над Большой рекой и в лугах тоже завязывались Куртипки тумана.
По-прежнему взревывал где-то дикий козел, а издали, со стороны скалистых южных отрогов, отзывался другой - очень басовитый и хриплый. Более матерый, наверное. Козлы - хозяева здешних мест, - наверное, чуяли пришлых людей.
Когда уж начали подступать сумерки, со стороны за-имки послышался топоток и звонкий ребячий голос доложил, что баня истоплена и ждет мужиков...
Произведение публиковалось в:
Деревенская родня. Сборник рассказов и повестей. – Хабаровское книжное издательство. Хабаровск, 1992.