Кить
С тех пор как Захар подрос да начал учиться, так по всей зиме не расстается с лыжами. Две пары их у Захара. Узкие беговые - на тот случай, егли снег плотный или по накатанной лыжне ходить, и - широкие. Эти короче беговых, зато как раз годятся, если убродно, если молодой рыхлый снег ляжет.
В Захаровых краях сильные снега. А раньше, говорят, еще сильнее были. Избы будто бы закрывало с крышами, а потом их откапывать приходилось Но и сейчас хорошо валит. Даже высокие пни в лесу чуть не по маковку в снегу стоят.
Захар, как и многие ребята в здешнем совхозе, любил ходить по зимнему лесу, по верхам и склонам гор, по логам и родниковым речкам, где нет-нет да и глянет озерцо водицы талой. А рядом на кустах нарастает такой обильный куржак, что осыпается под собственной тяжестью, и вокруг белые, в искорках, бугорки образуются. Ну и зимородок здесь, глядишь, выпорхнет - такой же шустрый, носатенький и зелененький, как и летом.
Еще любил Захар снимать шапки с пеньков. Ведь на ином пеньке - целая копна снега. Если пень стоит где-нибудь на чистом косогоре, то как свалишь шапку с него, так она, будто большое колесо, долго под гору катится, ход набирает, снег летит по сторонам, а сзади удивительный след остается.
А когда начинались зимние каникулы, Захар отправлялся на старую заимку, где жили дедушка с бабушкой. В совхозе эту заимку называли Куриловской, то есть по фамилии тех, кто проживал там. И отец у Захара Курилов, и сам он, стало быть, тоже.
Далеконько до заимки - почти двадцать километров. По спидометру на мотоцикле мерили. Летом па лошади и на мотоцикле можно добраться, а зимой - на лыжах только. Но не хотят старики в совхоз переезжать. Привыкли. Пасека у них на заимке, корова Зорька, десяток овечек и хорошая собачка Жучка. Летом грибы да ягоды берут, лекарственную травку запасают, за пчелами ходят. Осенями, когда кедровая шишка уродится и падать начинает, п насчет орехов хлопочут. Уж что-что, а орешков обязательно припасут для Захара. Ну а зимой - по хозяйству да на омшанике. Да еще дедушка ловушки и капканчики ставит. А бабушка, конечно, свои домашние дела правит и шерсть прядет на носки и варежки.
В эту зиму Захар еще до каникул начал собираться. Оно лучше, когда загодя. Раньше он на заимку ездил да ходил со старшим братом Иваном или отцом. А в прошлом году один на лыжах сходил. Иван-то в армии теперь. И нынче Захар один пойдет. А что? Распрекрасно! К тому же Захар еще подрос за этот год и ^снлы поднабрался. Двенадцать исполнилось, не маленький...
Рюкзак вместе с отцом собирали.
- Вот это для тяти главное, - говорил отец и потряхивал мешочек,в котором были припасы для дедушкиной двустволки - капсюли, порох, дробь, картечь, патроны, гильзы. - И это тоже. Капканчики. Осенью просил. Помнишь?
- Ага, помню.
Дедушку, то есть отца своего,^Захаров стец Егор Максимович по-старинному называл тятей, а бабушку Анну Кузьминичну - матушкой. Тятя да матушка. А Захар вот уже по-другому называет своих родителей. Отец. Мамка.
А еще они керосина просили, да мыла, да вощины...
Конечно, все враз Захару не унести. Но и часть припасов для дедушки тяжело тянула рюкзак. И то сказать: капканчики железные - целый десяток. Дробь да картечь - свинцовые. Да коробка с мылом. Да бутылка керосина, да пачка соли, да батарейки к фонарику. Остальное - бельишко сменное, вещички теплые, кофточка бабушке, спички и махорка - дедушкино курево - не тяжелое, но места занимает много. А когда сверху в рюкзаке умостили сумку с провиантом дня на два, так рюкзак и вовсе раздулся. Харчей можно бы меньше ззять, так отец всегда стоит на своем: «Идешь на день - бери па два». Так издавна в трйге делали.
Перед самым походом отец, приндя с работы, сказал:
- Вот что, парень. По широкому логу лес возят. Километров с десяток на лесовозе проедешь. Сойдешь напротив виластого кедра. Помнишь кедр с тремя вилагамк?
Ага. Я же лазил на него за шишками.
Ну-ну... Попросишь шофера остановиться. Дальше влево пойдешь. Сначала по ложку. Потом по релке - до самой становой гривы. Там лыжница должна быть и затески на лесинах. Помнишь?
Захар только понятливо кивал.
- Вот по затескам и шпарь. Не маленький, поймешь.
Заснул Захар не сразу. Размечтался, вспомнил прошлые свои походы и поездки на заимку. Интересные там уголочки! Есть теплый ключик, совсем не замерзающий. Снег вокруг подтаивает, и травка какая-то всю зимушку зеленеет. Есть дупла, в которых летяги живут или сычи да филины. У каждого свой дом. Есть водопадик - со скалы ручей льется и весь, как в стекле, во льду. И видно, как подо льдом вода пульсирует, перекатывается вместе с пузырьками воздуха и булькает - то весело, то сердито. За сопкой, в километре от пасеки, есть речка Талая. Хариусов в ней- лови хоть зимой, хоть летом.
Дружки-приятели школьные тоже, конечно, вспомнились. Вот побывает Захар опять на своей заимке, так будет что порассказать!..
Утром Куриловы встали рано. Мать напоминала Захару все свои наказы, а отец -- свои. Потом они еще раз проверили снаряжение, да поклажу в рюкзаке, да крепления на лыжах. Захар хотел было идти на беговых, но отец отговорил. Бери, мол, широкие, снеговые. В лесу они сподручней.
В шесть часов утра, когда они вышли из дому, было еще темно. Отец провожал Захара до совхозного гаража. В гараже и вокруг все уже парило, дымило, гудело. Прогревались моторы, ходили люди, звякало железо, поскрипывал снег, пахло бензином и соляркой.
Отец, сам бывший шофер, а теперь механик на зерновом дворе, быстренько договорился с одним дяденькой, которого Захар не знал пока. Лыжи обрывком электроповода привязали сзади кабины, а Захар сел вместе с шофером. Рюкзак - на колени.
Долго ли проехать на машине десять километров? Едва светать стало, а Захар был уже там, где трехглавый кедр стоял. Хорошо, что он выше всех тут, а то в полутьме-то можно и не заметить его.
Шофер отвязал лыжи, помог Захару надеть рюкзак и, посмотрев на небо, сказал:
- Серое... Торопись, парень. Погода ненадежная. - И хлопнул Захара по плечу: - Жми!
Захар и сам чувствовал, что погода меняется. Тепло было и как-то глухо. Все притаилось, притихло, приготовилось. Окрестные очертания стушевались "и затуманились. И снег скрипел уныло как-то.
Лыжи по «теплому» снегу скользили хорошо, и Захар, хоть и вверх по ложку, а потом порелке шел, продвигался споро. Только затяжная была эта релка - боковой отрожек главной гривы, за которой и стояла Куриловская заимка. С релки в обе стороны виднелись лога и ложочки, густо заросшие то пихтачом, то осинником, то березником, а то вперемежку. Изредка вздымались над лесом и широкие, будто клубящиеся, кроны кедров. Весь лес сейчас, казалось, цепенел в ожидании. А небо становилось все тусклее, ниже, тяжелее.
Потом начал метельшить робкий снежок, подувать стало, и тайга проснулась, зашумела. А снег повалил, повалил, повалил... И как все переменилось! Как зашумело, загудело вокруг! Казалось, все куда-то двинулось, взбунтовалось, закружилось. Но прошло еще немного времени, и снег прямо-таки обвально обрушился: за десять шагов ничего не видно.
Настроение у Захара, как и погода, тоже изменилось. Тревожно стало. Пихты мотали вершинами, будто не деревья, а трава какая-нибудь. Все теперь гудело, стонало, выло, охало, шипело, скрежетало. Захар с головы до ног покрылся коркой липкого снега. Рюкзак сильно потяжелел. А он еще и на затески не вышел, хотя они уже вот где-то рядом. Надо было все время смотреть то влево, то вправо и курс держать на какое-нибудь приметное дерево: затески не ставят где попало. Захар знал, что они тянутся вдоль становой гривы. Так же должна идти и старая лыжница. Правда, теперь ее уже нельзя было увидеть - завалило. И, значит, вся надежда на затески - не дай бог проскочить мимо, не заметить! Через час Захар, может, на заимке был бы, чай с медом попивал у дедушки и бабушки. А тут чертопляс такой! Не шибко разгонишься.
Он находился километрах в семнадцати-восемнадцати от дома и километрах в двух-трех от заимки. И шел он сейчас, наверное, все же по становику. Это чувствовалось по ровной поверхности. Дуло тут страшно, да еще с ветвей срывало большие комья снега и швыряло, крутило их меж деревьями. Когда такой ком попадал Захару по рюкзаку или по шапке - чувствительно было. А когда прямо в лицо, так уж и глаза залепляло.
Конечно, Захар и воротник поднял у шубейки, и уши ушанки завязочками подвязал на подбородке, иначе сорвало бы ее. Потом не найдешь эту самую ушанку. Дуло ему в спину и чуть в левое ухо. Почти попутно дуло, но туда ли он шел, куда надо? Эх, увидеть бы затески!
Случись такая погода рядом с домом, за околицей поселка - так было бы даже расчудесно. Ни в каком кино такое не увидишь, не испытаешь. Такая разудалая пляска вихрей! Такой молодецкий вой и посвист пурги! Такая лавина снега!
Но как быть сейчас Захару? Знакомые места кажутся совсем чужими.
Затески, затески найти бы! А там - потихоньку, помаленьку... Времени ->полдня впереди. Даже если по-чере-пашьи ползти, и то к вечеру можно быть на заимке. А Захар хороший ходок. У пего самокатные валенки, шубейка, плотной тканью крытая*, и лыжи широкие. Не замерзнет, если шевелиться будет. С провиантом тоже хорошо: «Идешь на день - бери на два».
Он остановился под шатром из трех пихт, росших почти в обнимку. Длинные и широкие нижние ветви их опускались внаклон почти до земли. Их еще с осени привалило снегом, и места под пихтами было много, как в большом шалаше. А ветра - меньше, и сверху не сыпало.
Надо было постоять, подумать, прикинуть, что дальше делать. И отдохнуть пора. Только вот стоять долго без дела нельзя. Замерзнешь. Пора костер развести. Кероскн-чику плеснуть, н заполыхает.
«Костер или ночевка, - подумал Захар, - это, конечно, па самый крайний случай. Главное - найти затески и двигаться по ним. Хоть ползком, а двигаться!»
Выйдя из укрытия на прогалину, он сразу же ощутил, что шумит и воет тут куда сильнее, чем под пихтами. А в спину ветер поддал так, что он чуть не упал. И снега уже навалило едва не по колено. И дрянной снег: податлив, липок, и лыжи проваливаются почти до старого паста. Такой снег здесь называют «кить». Выглянет кто-нибудь на улицу, увидит сырой, обильно падающий снег и говорит: «Кить повалила». Да бог бы с ней, с китыо. Только редко обходится она без бурана. А раз буран со снегопадом - далеко от дома не суйся.
Наклонясь против ветра, Захар пробирался от пихты к пихте, протирал глаза и смотрел, не покажутся ли затески. Но их все не было. Тогда он повернул назад метров на сто и стал ходить зигзагами от дерева к дереву - ничего. Значит, не проскочил он затеей, значит, не дошел еще до них.
Ему показалось, что начался какой-то уклон, и это испугало его. Как же так: перевалил становик и не нашел затесей? Ведь так и заплутать недолго. Нет, надо опять оглядеться, походить туда-сюда. Сказано - сделано. И вдруг заметил, что впереди деревья вроде выше. И понял, что там подъемчик, взгорок. Правильно! В одном месте вдоль становика тянется каменистый гребень. И затески так же идут. А как гребень кончится, надо сворачивать влево. У Захара отлегло от сердца и силы вроде прибави,-лось. Вперед! Ага, вот и гребень! Вот и становик под ногами! Не задерживаясь, паренек пробился сквозь снег п ветер к приметной лесине, и - о, радость! - затесь! Теперь рукой подать до своротка под гору, прямо к заимке! Идти, однако, становилось трудней. От земли до неба - кипящее снежное месиво. Дважды Захар натыкался на только что упавшие пихты. Одну сломало пополам, и остался высокий пень с ветками, которые напоминали и руки, и крылья. Махая ими и заламывая их вверх, пень будто «оплакивал» вершину, лежавшую плашмя. Другую пихту вывернуло с корнями, а это было уж вовсе невероятным и страшным. Земля под глубоким снегом, и крошки перегноя срывало ветром из сплетки корней и относило в сторону. Из-под выворотня пахнуло терпким духом прелой хвои...
В доме у Куриловых - большая тревога, хотя и радость была: рано утром нагрянул Иван на побывку - отпустили за хорошую службу. А теперь тревога оттого, что Захарка из-за бурана еще не дошел до заимки. Егор Максимович побежал к директору совхоза, выпросил «газик» с шофером. И вот с Иваном, да с его давним другом Сеней, да с самим Егором Максимовичем совхозный шофер погнал шуструю легковушку по той же дороге, по которой утром отправился Захарка.
Первые километры «газик» проскочил быстро, а потом начал налетать на сугробы и пробуксовывать. Снег не пускал, грудился над бампером, и теперь уж не ехали - ползли, можно сказать. А потом и вовсе стали. С километр всего оставалось до трехглавого кедра, но не доехали. Шофер остался ждать лесовозы, которым этот снег был нипочем, тем более что вешки вдоль дороги стояли. А Егор Максимович с Иваном да Сеней, встав на лыжи и закинув ружья за плечи, пустились дальше по дороге, потом по релке, что напротив кедра. Труднее идти, конечно, было первому. Лыжи глубоко проседали в рыхлый снег, и ноги приходилось поднимать очень высоко. Ходок из-за этого двигался вперед, переваливаясь с боку на бок. А лыжи то и дело приходилось околачивать палкой - снег налипал. Ведущий скоро уставал, и его тут же заменял следующий. Все трое спешили и взмокли от пота и снега.
Под пихтовым «шалашом», где отдыхал Захарка, Егор Максимович опознал след его лыж.
- Это он, ребята. Точно. Его лыжи-то, и след свежий...
Он стоял на коленях и рукавицей сметал снег с гладко остекленевшей полоски лыжни.
- Вот так. На становик он успел подняться и, стало быть, дальше пошел. И нам так идти.
Говорил он громко, иначе бы не расслышать его из-за ревущей-гудящей вокруг тайги. На становике - ветер почти попутный, и шли они тут быстро. Поверхность была почти ровной. Шли и дружно подавали голос:
- Го-го-го-го-о-о!.. За-аха-ар! И затески не теряли из виду.
По вот пора и в лог сворачивать, к заимке. А что с Захаркой - пока неизвестно.
- Давайте, ребятки, постреляем тут, - сказал Егор Максимович. - Не помешает. Может, услышит, если что...
II они дали по два выстрела. В ответ только тайга стонала да ветер свистел.
- А теперь так, - Егор Максимович посмотрел на Ивана. - Ты дуй прямо на заимку. Тут под гору, быстро дойдешь. А ты, Сеня, со мной останешься...
- А если его нет на заимке? - спросил Иван.
- В любом случае иди навстречу нам. Мы далеко не отклонимся. Если что - дашь выстрел...
Захар ошибся и свернул со становика чуть раньше, чем надо. Пихту, на которой была последняя затеска, он помнил. Высокая, с наклоном и до середины ствола без сучьев. Сбила с толку парнишку другая пихта: тоже высокая, тоже, казалось, с наклоном. Только наклонил ее ветер совсем недавно, может, во время последнего, самого сильного, почти ураганного, своего порыва. Захар шел и думал, что уже вот-вот увидит чистые поляны, где Куриловы обычно сено косили и стожки ставили, но вместо этого перед ним- крутой спуск в незнакомый лог.
Что за черт?! Никогда никакого спуска тут не было. Место совсем незнакомое. Как быть? Назад идти - распутывать затески или подняться на самую пуповину и посмотреть, что там дальше? Захар решил подняться. Наверху было совершенно чисто, лишь кое-где по сторонам торчали разной высоты пеньки, с которых начисто посдувало снег, а сквозь расщепленные, неровные вершки этих древесных обломков ветер высвистывал жутковатую музыку.
Захар изрядно устал. Намотался по глубокому липкому снегу: не успеешь пройти и пяти метров, как лыжи тяжелеют - не сдвинешь. Приходится приподнимать их поочередно и обколачивать палкой. Бамбуковые палки с опорными кольцами тут не годились. Захар давно уж засунул их поперек под лямки рюкзака и вырезал складешом простой березовый батожок.
Стоя то спиной к ветру, то боком, он оглядывал местность, по ничего в ней знакомого не было. Чужая местность, страшная. Ветер длинными космами гнал меж пеньков снег, и сверху сыпало все так же непроглядно. Правда, сыпь эта становилась вроде бы полегче, посуше: наверное, начинало подмораживать.
Впереди, где был крутой спуск, ничего кроме кишащего летучего снега не было видно. Казалось, дальше - бездна. Слева, должно быть, в самом низу глубокой ложбины, чуть видимо метались вершины пихт. Справа, где, как понимал Захар, должна была находиться заимка, виднелся высокий пихтач вперемежку с березами. Место это казалось веселей других, но и оно было совершенно незнакомо. Заброшенным и запропавшим почувствовал себя Захар. Один-одинешенек был он сейчас на всем белом свете. Никто не знал, где он, и что с ним.
Захар, успокоив себя, поразмышлял и догадался, что свернул он раньше, чем следовало бы. То есть дальше сворота к пасеке он уйти не мог, так как двигался только по затескам. Значит, теперь надо опять идти в ту сторону, в какую вели затески, - вправо, почти по ветру. Он побрел вправо, круто под гору, к берез«м. Шел вроде не торопясь, впереди грудился снег, но вдруг разом ухнул куда-то вниз, словно кто-то неведомый и сильный враз выдернул из-под лыж весь снежный покров тайги. Захар шлепнулся на четвереньки, рот, уши и нос забило снегом. Парнишка рывком распрямился, понял, что угодил в какую-то яму, и тут же начал откапывать сам себя. Не сразу, но выбрался наверх. Отряхнулся, осмотрелся: оказывается, сорвался с невысокой скалы, которую сверху снег сровнял со склоном. Потому и не заметил ее.
Но правду говорят, что худа без добра не бывает. Самое интересное, что у подножия скалы почти не было ветра. По сторонам и вверху мело и свистело, а тут и на тебе! - затишок. А главное, под скалой торчало из-под снега много сухого хвороста и лежал вывернутый пихтовый пенек.
Опомнившись, Захар снова полез на высокий сугроб, полукольцом окружавший скалу. Надо было выбрать направление и двигаться дальше. Постояв на сугробе, послушав гудящую тайгу и ощутив дрожь и усталость в теле, он решил все же отдохнуть под скалой и перекусить. И спички есть, и керосинчик. Хорошо, что, падая, бутылку не расхряпал.
Бочком, переставляя лыжи лесенкой, он сошел с сугроба опять в затишок, снял лыжи и одной из них разгреб снег по- сторонам. Вот и земля. Вот и листья сухие, и сучочки мелкие... Все, что могло гореть, Захар сгреб в кучу, положил сверху обломанные сучки с пенька да мелкого хвороста, достал из рюкзака бутылку с керосином, спички... ,
Странно: облитая керосином растопка не вспыхивала, остыла, видать, горючка на морозе. Спичек истратил много, поьа не догадался чиркнуть сразу целым пучком. И тут загорелось, запотрескивало! Дым пополз на сугроб и выше, но там его сразу же слизывал ветер. Костер полыхал. От Захаровой одежды повалил пар - сильно намокла, видно.
Снег со стороны сугроба начал подтаивать, и там проглянула какая-то дощечка. Захар обрадовался: значит, и до него бывали тут люди. Может, дедушка? Взяв лыжи, он покопался в снегу и обнаружил ловушку на колонка. Теперь он уже не сомневался в том, что именно дедушка ее поставил. Тут, значит, путик у него проходит. И вообще, где-то рядом заимка!
- Эге-ге-ге-е-е-ей! - закричал Захар. Затем еще и еще. Но никто не отзывался. «Хоть Жучка залаяла бы! Она ведь такая смышленая, чуткая собачка лайка!»
Времени, как теперь казалось Захару, прошло много. Того и гляди вечер наступит... Он почувствовал смятение и холодок страха. Выйдет ли он сегодня на заимку? И вообще выберется ли? Это сказать легко: ночь просидеть у костра, ведь зимняя ночь, буранная! Как просидишь в полном одиночестве, да и дров сколько потребуется, чтобы не замерзнуть!.. Ох, чем все это кончится?! Впору бы заплакать, но Захар считал слезы распоследним делом. Надо действовать. День еще не кончился, идти надо.
- Эге-ге-е-ей!.. Э-э-э-й! - опять закричал паренек.
И вдруг он услышал... Или показалось, что где-то ударил выстрел. Нет! Вот еще один, еще. Люди, люди где-то!
- Эге-ге-ге-е-е-ей!.. Э-э-э-эй!
Но теперь никто почему-то не отзывался. Эх, было бы ружье! И тут вспомнил он про патроны, которые нес для дедушкиной двустволки - двенадцатый калибр. Надо положить их в костер, и бабахнет. Далеко будет слышно. Только как сделать, чтоб самого не задело?
И вот Захар придумал. Достал из рюкзака капканчик, разжал пружину и защемил скобками капкана донышко патрона. Потом подцепил капканчик на длинный сук и пристроил над огнем. А сам быстренько залег с другой стороны сугроба. Патрон почему-то долго не стрелял. Захар начал было терять терпение, но вдруг бабахнуло. Костер разметало. Капкаичик, подлетев вверх, звякнул oб скалу и упал рядом с Захаром. Он поспешно сложил в кучу разметанные головешки и решил бабахнуть еще раз. Но тут явственно послышались выстрелы. Один... другой... Захар, как говорится, засек направление по звуку. Быстренько собравшись и нацепив лыжи, он двинулся в сторону выстрелов. По пути покрикивал да постукивал палкой о деревья, чтоб шума больше наделать. Когда прошел метров триста или четыреста, на елани, где плясали белые вихри, заметил болтающуюся из стороны в сторону черную загогулинку и что-то вроде небольших рожек. Загогулинка и рожки то вздымались, то пропадали в снегу.
- Жу-учка! Жучка, миленькая! Жучка! - догадавшись, завопил Захар и еще сильнее заторопился.
«Загогулинка» оказалась Жучкиным хвостом, а рожками - ее стоячие уши.
- Жуча!..
Собака, радостно взвизгивая и коротко встявкивая, прыгала ему навстречу. Рыхлый снег был слишком глубок, Жучка проваливалась по уши, вслед за ней тянулась глубокая канавка в навале сугробов.
Когда они встретились, Жучка, топчась на Захаровых лыжах и мельтеша хвостом, прыгала вверх, стараясь лизнуть Захарово лицо. Он под собачьим напором не устоял и сел в снег, обняв собаку, чуть не заплакал.
Дальше дело было ясное: идти по Жучкиной «канавке». Да поскорей, пока ее не замело. Впрочем, Жучка выведет.
- Вперед, Жучка!..
Произведение публиковалось в:
Деревенская родня. Сборник рассказов и повестей. – Хабаровское книжное издательство. Хабаровск, 1992.