Находка
Надоело Севке возле дома крутиться. Каждый день одно и то же: жарко, пыльно, все огорожено, по улице машины снуют. И все кому-нибудь мешаешь. В прятки сыграть - и то негде. Можно бы в огороде - так боже упаси. Такой шум поднимут! Пробовал Севка, знает. Вон Веньке Горяеву бабка Устинья штаны спустила да крапивой и нажучила: «Не лазь, не лазь, окаянный!» И по чердакам не лазь, и по хлевам. Там то куры несутся, то еще что. И остается на крыльце сидеть, на солнышко щуриться да по двору слоняться, где каждая щепка давно уж примелькалась.
Севку одного со двора не выпускали. Надо, чтоб старшие были. Вот вчерашний день хорошо прошел. Со-боал Петька Нургуев ребятишек и за деревню вывел. Он всю окрестность знает. Есть там старое шоссе и мост над болотцем. Вот Петька и надоумил нырять с моста вниз головой. Прошка Саяпин побоялся в самую глубину, нырнул поближе к берегу. Хы... У берега и есть самая тина. Воткнулся Прошка по самый пупок и ногами дрыгает. Х-хы... Пока вытаскивали, он грязи наелся.
Сегодня опять Петька выручил. Собрал пацанов в ватажку, чтоб в рощу сходить. И Севку отпустили. Молодец Петька. Севкиной бабке все разобъяснил: чо, говорит, далеко ли, чо ли, до рощи? Дойдет Севка шаляй-валяй, пусть-привыкает.
Но пока Севка топал до рощи, аж ноги заломило. Петька сказал, что все пять километров с гаком. Сначала-то он соврал, что недалеко. Зато, как дошли, так и упали на траву под березкой. Повалялись, покатались, отдохнули всласть. Севка и про дом забыл, и про ноги, и про пять с гаком километров. Вот уж до чего хорошо! Ни пылинки. И зелено кругом - и внизу, и вверху, и со всех сторон. Ветер играет листочками, и вся роща будто приплясывает и смеется. Дыши, бегай, прыгай, катайся кубарем. А в груди что-то поднимается, будто взлетишь сейчас.
А чисто в роще! Бегаешь - и ноги не колет. Только в самой гуще березняка хворост попадается, а на полянах орешник растет да шипичка. Орешник не колется, а шипичка так и жалит!
Стали в прятки играть. Петька сказал:
- Дальше вон той, вон той и вон той березин не бегать, чур такой уговор.
Но на этом месте Севка не смог найти, где спрятаться. Кусты редкие, кочки чутельные, а голова у Севки большая и белая - далеко видится.
Добежал до березы, что Петька указал, - и тут все как на ладошке видно. Тогда Севка встал на четвереньки да подальше прополз. Но и тут нигде не укроешься. А искать вот-вот начнут. Привстал Севка, нырнул в орешник и лег там, притаился. Голову травой прикрыл. Тут по нему полезли большие черные мураши, и Севка пополз дальше, пока не наткнулся на земляную кучу, припорошенную прошлогодними листьями. Обогнув ее, увидал яму, где легко спрятаться. Сполз в нее. Дно ямы наклоном вбок уходило, а дальше - такая дыра, что с головой забраться можно.
У Севки от радости сердце так и заколотилось - вот уж запрячется, вот поищут!
Он полз головой вперед, но стало темно, да и вверх, ногами получалось. Вылез, развернулся и полез ногами. Глубоко залез, смотри не смотри - сверху не увидишь. А ему виден лишь светлый круг вроде луны.
Он лежал на животе. Мягко и прохладно, а когда дышишь, в норе гудит. Сильно пахло землей и еще как у Джека в конуре. Севка как-то прятался в его будке.
Долго, очень долго лежал Севка. Никто его не искал. Ему надоело ждать. Он вылез и сверху глянул на свое убежище. Остался доволен. Решил пока никому не говорить, а яму еще раз хорошенько осмотреть. Может, с кем вдвоем можно спрятаться. Опять спустился в яму и полез ногами вперед все дальше и дальше. Вот и конец. Ноги уперлись в стенку, а нора расширилась. На дне гладко. Севка пошарил рукой. Тут было просторно, можно лечь, свернувшись калачиком. Он и попробовал лечь, но под головой кто-то закряхтел тихонько, фыркнул и ткнулся холодным и влажным в ухо.
Севка, наверно, струхнул бы, если бы не догадался, что это щенок. Джек тоже был щенок и вот так же кряхтел и носом тыкался. Севка пошарил возле уха и нащупал пушистое и теплое. Приподнявшись, взял щенка в руки. Тот опять закряхтел и засучил лапками.
Радуясь, Севка полез на свет. Руки были заняты, полз он неловко, с отдыхом, да еще штаны чуть не спали. Гладил щенка и думал, какое бы дать ему имя. Тут в яму посыпалась земля, раздались шорох и стук. «Найдут. Как есть найдут!» - Севка замер и закрыл глаза. Потом он решил: пусть найдут, пусть. Зато дольше всех искали. Как его найдут, так он заорет, чтоб веселее было, и засмеется, а потом все удивляться станут...
Севка открыл глаза, но ничего не увидел. Ему сделалось страшно. Потом он догадался, что свет заслонили, оттого и темно. Опять ему стало и весело и занятно Он даже дышать перестал. Сейчас... сейчас...
И вот чем-то лохматым и не очень-то приятным сунули Севке в лицо. В нос и рот полезла шерсть, защекотало. Фу, какая погань! Это, конечно, Петька чудит Он все что-нибудь выдумает. Вишь, нашел какую-то лохматушку и сует в самый нос. Да ну его! А на нос все давило, и Севка почувствовал живое тепло. В носу совсем уж засвербило, и, освободив одну руку, Севка посильнее ширнул в лохматое, чихнул пострашнее, как делал это сам Петька потехи ради, да еще заорать хотел. И тут в лицо хлестнуло чем-то жидким и вонючим, скребануло, хакнуло - и дыра мгновенно открылась. То-то же!
Севка вытер лицо ладошкой и заорал:
- А-а-а-р-р! Ры-р-р! А-а-а!.. Петька, Петь! Не надоГ Сдаюся! Погоди, Петь... Эх, а я нашел чево-то! И не да-ам! Эх...
С этим Севка вылез и огляделся. Свет резанул по глазам, и их заломило. Ни Петьки, ни других ребят рядом не было, и Севка догадался, что они успели скрыться. Ну и пусть. Увидят, что в руках у Севки, так все сбегутся, все ахнут.
О, какой это был щенок! Большеголовый, с толстыми лапами, а по спине - черный ремешок. Бусенький. Ах, какой щенок!
Одной рукой прижимая к груди щенка, другой придерживая штаны, которые всегда сползали вниз, если Севка проголодается, он припустил на крики, доносившиеся из-за орешника. Выбравшись на поляну, Севка наддал ходу, споткнулся, оцарапался о шипичку. Но, падая, успел повернуться на бок, чтоб не придавить щенка. Тут его окружили ребята, и Петька Нургуев первый заметил находку.
- Где взял? - спросил он строго, но заинтересованно. (Аж губа отвисла. Вот то-то же!).
Севка боялся, что Петька попросит подержать, а потом и не отдаст щенка. (Ишь как высторожился. Расстегнутый, грудь колесом, ноги расставил, будто бороться собрался. Подумаешь, хозяин какой).
- Вот там и взял. Где же есчо-то? - храбро сказал Севка. - Там где был. Вот.
- Ясное дело, - опять строго сказал Петька. - В том самом месте, значит?
- Ну да, - вздохнул Севка с облегчением. - Я лезу, а ты в нос ширяешь, а я молчу. А потом кэ-эк чихну! Х-хы-хы-хы...
- В нос?.. А-а. Ну-ну. Ясно.
Щенок тем временем переходил из рук в руки. Его гладили, трепали за уши, даже целовали в нос. Щенок не то щерился, не то ворчал и вроде даже щетинил загривок. И все время у него дрожал хвостик, похожий на сытую пиявку.
- Та-ак, - важно сказал Петька. - А ну пошли. Все побежали туда, где прятался Севка. А Севка не
сразу попал на свой след, заблудился, отстал, в густю-щий орешник залез. Петька же далеко впереди уж рыскал, и, когда Севка подоспел, он в яме стоял.
- Там! Дальше в норе! - в задышке проговорил Севка.
Вскоре из норы вытащили еще трех щенков. Эти были порыжее, но у всех, как и у Бусенького, по спине тянулся черный ремешок. Да еще эти щенки были вроде посердитее, чем Бусенький, а. может боязливее.
Через час ребячья ватажка ввалилась в деревню. Четверо самых счастливых несли по щенку. Несли они их в подолах рубах, так что пупки на радость первым в этом году комарам были голые. Дорогой Севка разрешал другим нести Бусенького, а как ступили в деревню, сам понес.
Скоро собралась почти вся улица, и каждый норовил погладить щенят, потрогать лапы, живот, хвостик, кончик носа. Кто-то из знатоков сказал, что это охотничьи щенята, так как на затылке у них шишечка, а на лапах разные по цвету коготки - черные и белые, лоб с жело-бочком, а язык весь в зазубринках, будто резаный. Самые охотничьи щенки.
А когда Гурьян Дубровин, первейший по тем местам охотник, увидел щенков, то так и остолбенел, так и замер над ними.
- Вот это да, ребятки! Да ведь это же... Вот ведь штука-то! А? Где же вы их достали, чертенята косо-пузые?
Ему и объяснили сразу в несколько голосов и самым доподлинным образом. К огорчению Севки больше всех говорили другие ребята, и даже те, которые вовсе не были в роще, а все от других узнали.
- Хо-ро-шо, - раздумчиво сказал Гурьян. - А я-то искал ихнюю мамашу аж вон где!.. Вот язви ее в душу... Ну хитра, ну умна. Рядом устроилась - и никакой пакости, как нет ее... Вопчим так, ребятки. Нашли вы не щенят, а волченят, милые вы мои. И по закону полагается их уничтожить.
Ребята онемели. Сначала, кажется, никто не поверил словам Гурьяна. Потом зашумели, заспорили и разделились. Одни соглашались убить волчат - будущих злыдней волков, которые дерут овец и диких полезных животных. Другие просили оставить их жить: брались их кормить, ухаживать за ними и обратить их в домашних собак.
В числе защитников был и Севка. Уж ему-то и вовсе не хотелось губить их: зачем же тогда он нашел их, зачем радовался, зачем их в деревню принесли? Да и не верилось ему - больше всех не верилось, что это волчата. Как бы не так! Взрослые они всегда что-нибудь для отвода глаз придумают. Раз щенята такие хорошие, то и вырастут хорошими. И закон неправильный, если щенят убивают.
Петька Нургуев рассудил, пожалуй, всех толковей: «их волки учат драть скотину, а мы же - люди. Мы их выучим, чтоб полезные были».
За спором о Севке и вовсе забыли. Только Гурьян все оглаживал Севкину голову ладошкой, придерживал, не отпускал от себя и удивленно на него посматривал. Потом, как на пожар, прибежала Севкина мать, схватила его на руки и давай ощупывать со всех сторон да голосить на всю улицу:
- Целый! Целый, миленький ты мой! Ой, да как она тебя не растерзала, лапушку мою? Как требушки твои не растащила по кустам-ам? Ой чадушко ты мое-е! Ой Севка! Не пущу-у!..
Причитала-причитала, а потом припустила домой рысью с Севкой на руках. Севка тоже плакал. Плакал потому, что плакала мать. Плакал, что все получилось так неожиданно и несправедливо - ни в чем неповинных щенят убивать будут по закону...
Поздним вечером Гурьян пришел к Севкину отцу. Егор Пантелеевич работал заведующим гаражом, но тоже любил поохотиться, всегда ждал сезона и готовил-ся к нему. А Гурьян тот занимался охотничьими делами кРуглый год. Сейчас он не охотился, но все время ездил по своим угодьям и узнавал, где и какие выводки появились, как лучше сохранить их до сезона.
Особо заботился Гурьян в летнюю пору об ондатре. Он и к Севкиному отцу пришел из-за этой самой ондатры. Гурьян давно уже заметил, что ондатра приспосабливает для строительства своих хаток все, что на воде держится. Особенно же почему-то полюбились ей автопокрышки. Да и материал этот, почитай, вечный, не тонет и не гниет в воде. Вот Гурьян и привязался к Севкиному отцу. У тебя, говорит, Егор Пантелеевич, много списанных автопокрышек. Так ты дай мне их, я их по озерьям в воду разбросаю.
Севкин отец пообещал Гурьяну покрышек. А потом они, конечно, про волчат заговорили. Севка немного робел перед Гурьяном, но однако ж насмелился:
- Дяденька Гурьян... А ты их правда убьешь?.. Дяденька Гурьян, не надо их убивать.
- Видишь ли, Севастьян Егорович. Тут такая штука... Гм... Завтра позвоню-ка я в охотничье управление. Что там скажут. Может, велят держать пока, а потом заберут на зообазу.
- А база этая далеко?
- База-то далеко.
- Дорога туда есть?
- Есть, конечно. А ты что, попроведать их потом хочешь, что ли?
- Ага.
Гурьян погмыкал, переглядываясь с Севкиным отцом, потом сказал:
- С базы-то этой зверей в зоопарки развозят. Вот подрастешь, поедешь в Москву, а там твой щенок уже во-от такенный зверь!
Гурьян ушел, а Севка лег спать. Но заснул не сразу. Все думал, как бы так сделать, чтоб щенят не трогали.
Назавтра стало известно, что двух волчат Гурьяну велели убить, а двух пока держать. Может, зообаза возьмет. Да и волчица, может, выйдет на запах своих детенышей...
Гурьян по охотничьей своей натуре жил на самом краю деревни, на отшибе, и огород его соседствовал с пустырем, заросшим ерником. В углу огорода был сарайчик с железной решетчатой оградкой. Вот в этом сарайчике и содержались теперь два оставшихся в живых волчонка. Петька Нургуев разузнал все это и не раз водил ребят смотреть, как живут найденыши.
Всем ребятам, которые были тогда в роще, за волчат перепало кое-что, и они накупили себе на собственные, деньги карандашей, конфет, тетрадок. Севка брагь свою долю наотрез отказался. Он воесе не жалел, когда мать купила на них керосину.
Прошло время, и волчата-найденыши вымахали в полсобаки. Стали лобастые, грудастые, проворные. Гурьян все кормил их и ворчал. А потом кормить их стало и. вовсе накладно- ведь им мясо свежее требовалось. Тогда Петька Нургуев с ребятами взялся помогать кормить. На колхозном птичнике каждый день «отход» был, и Петька со своей ватажкой регулярно уяосил этот «отход» волчатам. Да что греха таить, однажды он приволок откуда-то и живого курчонка.
Волчата целыми днями носились в оградке. Ни минуты не посидят спокойно. Играют, прыгают, кубарем катаются. И ребят они встречали как родных. Особенно Бусенький. Он с первого же разу не кого-нибудь, а Севку начал обнюхивать.
- Узнал, узнал! - кричал Севка. - Он жа мой, мой! Я его нашел-то.
Другой волчонок был куда осторожнее. Он с расстояния приветствовал ребят, но никому не нюхал, не лизал протянутых сквозь решетку ладошек.
Ели волчата жадно и разойдясь по разным углам. Хрустели цыплячьи косточки, летели перья, бока у волчат ходили, как меха, то западая, то расширяясь, и сквозь шерсть виднелись ребра. За едой они казались несимпатичными, зато, насытившись, добродушно валялись на рогожках, щелкали зубами, носились друг за дружкой. И все зто почти молча, лишь изредка чуть взвизгивая и тявкая. День ото дня они становились все более ручными, и, когда приходили ребята, они приветствовали их, прядая ушами, припадая к земле и стуча передними могучими уже лапами. Только хвостами не виляли.
- Бусенький, Бусенький, - звал Севка, и серый волк глядел ему прямо в глаза своими смелыми, ясными сталисто-рыжеватыми глазами, спокойно и доверчиво. Он был крупнее, лобастее, чем другой, рыжеватый, но менее ловок.
Когда Гурьяну пришла бумага, что волчат следует забить, так как зообаза отказалась принимать их, он пошел еще раз посмотреть логово, где взяли волчат. И почуял тяжелый запах. Сделал петлю вокруг логова и наткнулся на дохлую, уже расклеванную воронами волчицу.
Порассуждал Гурьян, покумекал, вспомнил Севкины объяснения и порешил, что подохла зверюга от разрыва сердца, от сильного перепугу. После тою как Севка ширнул ее под зад и заорал, она сделала от норы напрямик большой прыжок, да тут и свалилась.
Опять в деревне много было разговоров о Севке, о волчатах и волчице. Насколько понял Севка, известие о смерти волчицы всех обрадовало, а то боялись, как бы мстить не стала за своих детей. Но, слава богу, бояться теперь нечего.
В тот самый день, когда Гурьян хотел прикончить найденышей волчат, в сараюшке их не оказалось. Они сделали подкоп в сторону пустыря и сбежали.
...Шло время. Никто волчат в округе не видел и ничего о них не слышал. Гурьян, на что следопыт хороший, и то никаких признаков не обнаружил.
В конце лета, когда начали убирать хлеб, потоки машин двинулись к «Заготзерно», на край деревни. Тут было множество складов, стоявших на сваях. Склады были широкие и длинные, их окружал высокий плотный забор. Но ворота теперь почти постоянно стояли открытыми, и возле них толклись утки, гуси и куры из соседних дворов. Много их шастало и по самой территории «Заготзерно». Конечно, дармового корму тут для них было вдосталь, да вот беда - хозяева то и дело недосчитывались своей живности. Они жаловались на весов- , щиков, на городских шоферов, на всех, кто работал в | «Заготзерно». Даже милиция заинтересовалась. Однако выяснить долго ничего не удавалось, хотя птица терялась регулярно. Но вот однажды кто-то из ночной смены заметил неясную тень, метнувшуюся от дальнего склада, и в то же время там гаркнул гусенок. Это и навело на мысль поискать под складами. Может, лисы повадились, может, хорьки.
Двигаться под складами можно было лишь сильно пригнувшись, а то и на четвереньках. Кто-то ходил-хо-дилг да и призадумался, отчего это земля во многих местах очень мягкая и пружинит. Покопался и выкопал груду перьев. Тут дело стало проясняться: кто-то пожирал птицу и в немалом количестве, а следы умело маскировал. Еще больше утвердились в подозрении, что это лисы. Уж больно хитро получалось.
Поиски усилили, и почти под каждым складом обнаружились похоронки с перьями. Наконец в дальнем углу, между двумя тесными шеренгами столбов, замечены были два зверя, в которых признали волчат. Правда, теперь они больше походили уже на взрослых волков. Обильное питание, видно, пошло им на пользу.
Попытки пристрелить волков ничего не дали, звери легко увертывались, бегая и ползая между сваями. Как-то собралось несколько человек с ружьями. В тесноте они чуть друг друга не поранили, а волки все-таки остались невредимыми. Однажды пришел Гурьян, выбрал позицию и велел гнать. Одного зверя он тут же пристрелил, но второй не дался - выскочил во двор и нырнул под забор.
Под забором оказался подкоп, который после дождя залило водой. Но и вода не удержала зверя. Наоборот, она замаскировала тайный лаз. И опять Гурьян и мужики дивились волчьей хитрости и ловкости. Убили самца, а самка ушла. Так сказал Гурьян.
Севка пришел взглянуть на убитого волка. Стоял серый дождливый день, и пепельно-серый пушистый зверь лежал на сырой, утоптанной земле, оскалив плотные и очень белые зубы. По ним еще сочилась алая струйка.
Это был Бусенький. Откинутая голова его была теперь больше, чем тот щенок, которого Севка первым вынул из норы. Глаза волка были открыты и устремлены, как показалось Севке, в поле, в рощу, в степь, в лес, в бесконечность. Страха в них не было, а стояла дикая, непонятная, жуткая тоска. И Севка ощутил эту тоску в своем сердце, потому что перед ним во всей своей неприглядности была смерть, о которой он никогда не думал и которую вдруг увидел так близко и ясно.
Севка никому бы не смог объяснить, что он чувствовал.
Чувствовал он без слов, одним сердцем. Он все стоял и стоял и не мог поверить, что этот зверь смертельно виноват в чем-то. Ему даже казалось, что виноват-то он, Севка. Зачем вынул щенка из родного гнезда, зачем дал повод людям затеять все это? Почему щенон так быстро вырос и тут же умер? Разве так можно? И почему никто не плачет, не жалеет убитого, как плакала и жалела живого Севку его мать, когда он пришел из рощи с волчонком? Да был ли он- тот ясный благодатный день? Была ли та трепетная, веселая роща? Зачем все это было?
...Когда сбежавшиеся ребята стали распяливать волчий рот палками и пинать: мертвого зверя, Севка, бледный и удрученный, спотыкаясь, побрел домой.
Произведение публиковалось в:
Деревенская родня. Сборник рассказов и повестей. – Хабаровское книжное издательство. Хабаровск, 1992.