Была война
1
Я люблю смотреть на облака.
С ними
Как-то мне привольней дышится.
И как будто лучше даже пишется.
Мне под ними сладко-сладко спится...
Но нередко
Детство Славки
Снится.
Как сквозь линзу,
Снова четко вижу
(Сорок лет —
той линзы толщина!):
Жаркий пыльный август,
Тишина,
Славка смотрит в небо сизо-рыжее,
А на Славку,
Проглотив закат,
Лавой наползают облака.
Нет,
Такие
Дымкой не растают!
Шевелятся,
лезут,
нарастают!
Бомбовозы,
Танки,
Корабли
Прогибают небо
До земли.
Чудища шагают головастые
В кованых тяжелых сапогах.
Молнии сплетаются,
Как свастики,
На угрюмых
Броневых боках.
Громыханье
Катится
Низами —
Ближе...
Ближе!..
Ближе!! —
И внезапно
Очередь свинцовых крупных пуль
Пузырями
Вспучивает пыль.
Пули беспощаднейшие эти
Бьют
По замирающей планете,
Бьют по Славке,
По его игре,
Брошенной на маленьком дворе.
Ну, куда,
Куда мальчишке деться?!
Низко-низко
Глыбы туч лежат...
Если б в детство можно было,
В детство,
Как бывало прежде,
Убежать,
Под его падежную защиту
От обиды, страха, горьких слез...
Только детство
Досками зашито,
Как в парадном двери —
Вперехлест...
...Облака,
Мне с вами
Просто дышится.
Облака,
Мне с вами легче пишется.
Только беспокойно
Нынче спится:
Детство Славки
Стало чаще спиться.
2
Бурлит толпою вечевой
«Толкучка» —
Рынок вещевой.
А над страной —
Сирены вой:
Пикирует
сорок второй...
Кто знает,
Что там завтра будет!
Но —
Сутки голода
Длинны,
И на «толкучку» сносят люди
Все,
Что имели до войны.
Что было радостью без меры,
Что было счастьем без границ,
Сегодня —
На крючке «безмена»,
В чужих руках...
Посторонись!
И отдают, скрывая жалость...
А деньги,
Деньги — как вода...
Но что-то все же оставалось,
Что не продастся
Никогда.
Я помню: Женщина стояла,
Дрожала с перстеньком рука.
Сменять хотела —
Не сменяла
На полбутылки молока.
- Нигде ты больше не получишь, -
Мужик-молочник ей долбил.
Его дразнил
Цветастый лучик,
Что, как фонтан,
Из перстня бил.
Но женщина туда глядела,
Где на скамейке у ворот
Солдат в фуфайке
То и дело
Смешил собравшийся народ.
Был инвалид
Великий мастер
С бечевкой фокусы крутить,
Гадать
Желающим
«На счастье»
И шутки старые вострить.
Вокруг судили да рядили,
Покачивали головой
И завороженно следили
За юркой тонкой бечевой.
— Как, бабка, сына кличут?
Павел?..
Скручу для Паши два кольца.
В одно из них поставь-ка палец...
Жди, бабка, с фронта письмеца.
— А что, малец,
Выходит ловко?
Давай без очереди!
Нну?!
На папку можно без рублевки...
Прикончит папка твой
Войну!
— А вы, мадам, на что хотите?
Для интересу?
Просто так?!
Тогда
Пятерочку гоните:
Вам
Пять карбованцев —
Пустяк!
Супруг, наверно, в интендантстве?
Для вас я петельку совью...
Как говорится,
Айн унд цванциг! —
Без интересу вы.
Адью!..
За пазуху он спрятал плату,
Небрежно смяв рубли в комок...
И женщина
Пошла к солдату,
Неся в ладони перстенек.
Лежала на лице усталость.
Седая прядь
текла
со лба...
И перед нею расступалась,
Стихая,
Шумная толпа.
(Она такие знала лица,
Как знала
Цену
Всех утрат.)
— На что хотишь гадать, сестрица? -
Еще смеясь, спросил солдат.
Но смех
Молчанье погасило...
И,
Перстень протянув,
Она
Спросила
(Вся толпа спросила!):
— Когда
Закончится война?!
Солдат сурово брови сдвинул:
— Гадать я не берусь о том,
Но верю:
Вскорости к Берлину
Мы обязательно придем.
И снова пошутил:
— Ей-богу,
Я до рейхстага доскачу
И за оторванную ногу
Всем гитлерам башки скручу.
А перстенек твой
Мне
Не нужен.
Еще пропью:
Душа свербит!
Небось, на свадьбу дарен?
— Мужем...
— Храни до встречи!
— Муж...
убит...
— Тем более, храни,
А то ведь
И потерять легко...
Пока!
Пойду я костыли готовить:
В Берлин дорожка далека.
...Его я видел
В тот же вечер.
Он,
Отдираясь от земли,
О крепкий столб костыль увечил,
И слезы пьяные текли.
Он не кричал
И не ругался.
Он только пот стирал со лба.
И щепками
Костыль взрывался
Под пыльною броней столба.
Солдат стихал,
Теряя силы...
И долго,
Жалости полна,
Его
Прохожая крестила:
— Когда же кончится
Война?!
3
По приказу директора
Оповещенные заранее,
В октябрьские сумерки,
Мокрые
и длинные,
Собирались родители
На общее собрание,
Посвященное
Состоянию нашей дисциплины.
И чтобы не казалось
долгим
ожиданье,
Директор,
В зал заглянувший мельком,
Меня,
Как умеющего играть на баяне,
Отправил на сцену
Со школьным инструментом.
А играть я,
По правде,
Почти ничего не умел:
Так,
Три песни
да вальса подобье убогое,
Но дряхлый,
Заигранный до дыр
Инструмент
Не желал выдавать и это немногое.
Он,
Совсем как астматик,
Дышал со свистом.
Он
Как будто пилюли,
Заглатывал кнопки.
И тогда,
В отчаянии,
Неистово
Я лупил его кулаком по коробке.
Лупил,
И мне почему-то казалось:
Он вздрагивает
При каждом ударе
От боли...
И чей-то родитель
Из полупустого зала
Спросил:
— Вы не нападающий в волейболе?
— А что с ним делать?!
Не играет,
Развалина!
(Обкусали годы каждую планку.)
И родитель покивал:
Вроде бы, правильно,—
И вдруг предложил:
— А сыграйте «Землянку».
Я «Землянки» не знал.
Улыбнулся глупо,
Отвечая:
— Не тянет.
Не в форме сегодня!...
Он взглянул
Как-то странно:
Не в глаза,
А на губы,—
И баян у меня
Очень вежливо
Отнял.
Примостился на стуле с поломанной спинкой,
Пробежал,
Для разминки,
Сверху вниз арпеджио...
И разбитый баян
Без единой запинки
Вдруг мелодию выдал задумчиво-нежную:
«Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...»
И куда только
Хрипы и свисты девались?!
Инструмент их, казалось,
старательно сдерживал,
Будто с другом обнялся —
Сто лет не видались! —
И бодрится при этом:
Здоров, мол, по-прежнему.
И родители наши,
Отцы и матери,
Что от скуки
Лузгали семечки и зевали,
Становились постепенно
Серьезно-внимательными
И тихонько,
Вполголоса,
Подпевали.
Словно холод военный
Недавний
Почуяв,
Снова гулы и взрывы услышав сердцами,
Потянулись к песне,
Как будто к печурке,
Сохранившей бережно вечное пламя.
И суровей
И резче
Смыкались морщины
На твердеющих лицах,
Тревожно-усталых.
И влажнели глаза
У худого мужчины,
Прижимавшего к сердцу баян-перестарок.
— Вы поладите с ним,
Я уверен в этом,—
Он, закончив, сказал. —
Но не надо так грубо! —
И опять,
Моего ожидая ответа,
Поглядел почему-то
Не в глаза —
На губы...
А потом уже
Мне рассказали ребята,
Перебивая друг друга
От нетерпения,
Что баян этот
Школе
Подарил в сорок пятом
Оглохший от взрыва
Учитель пения.
Что на правой руке его порваны мускулы,
Что дочь его —
В «пятых» —
Певунья лучшая...
Что,
Прижавшись к баяну,
Он слышит музыку,
Но играет
В исключительно редких случаях.
4
Вот опять командировка —
Бесконечный перегон.
И качается неловко
Разоспавшийся вагон.
Скорость —
Аж до одуренья!..
Электрички резкий крик...
Разбегаются деревья
От вагона
Во всю прыть.
Месяц метится рогато:
Хочет стукнуть по стеклу...
«КараТуга, Кара-гага» —
Полустанок промелькнул.
Скрылся домик —
Желтый кубик, —
Крышу в сторону сломя...
Произносят сами губы
Непонятные слова.
Чуть шевелятся,
В опаске
Потерять
И — все прощай!...
Словно в детстве,
Словно в сказке,
Я проснулся невзначай.
И не следовало мне бы
Оставаться здесь,
Но вот —
Кара-Гага
В синем небе
Синей птицею плывет.
Ах, поймать бы эту птицу!
Я зову ее,
Бегу...
А в кустарнике таится
Кара-Гуга —
Ни гу-гу!
Прячусь где-то по соседству,
Жду—
Откроется она...
Чье-то
Сказочное детство.
А в моем
Была война.
Произведение публиковалось в:
"Живая связь души и времени": поэмы. – Томск, 1986