Пицунда-89
1
Мягкое солнце. Ласковый озон.
Чистые волны, длинные, как строки...
Пусто в Пицунде в бархатный сезон
пятого лета эпохи перестройки,
Многоэтажье творческих домов
дремлет в простое, леностью пылится...
В море — буйками — несколько голов:
пусто!
А где же творческие лица?!
Где же воспитатели разума, добра,
духа свободы в теле человечьем?
Где же восклицатели громкого «ура»
перед каждым новым неформальным вечем?
Но кому понравится — комендатский час,
выстрелы ночами, скверное снабженье?..
И внутри — червячно: не пора ль кончать
перестройки, фронты, прочие движенья?
Мы хотим, конечно, созидать и месть,
но листнем Историю (а она—не дура!):
у каждой революции заложники есть,
у наших почему-то всегда — культура!
Уж не потому ли я, интеллигент,
поперек теченья давно плывущий,
не хочу восторженных слушать легенд,
а уж критиканских — и того пуще?!
Нету революции никакой у нас.
(И слава тебе, Господи: будем целее!)
А иначе — как же любой Указ
может что угодно сотворить с нею?
Нет революции, ну, а что же есть?
Приоткрытый краник для спуска пара
разбудил достоинство, гордость, честь —
то, что в летаргии годами спало.
Вот и распустился бунтарства дух
(слышите прибалтов, молдаван кавказцев?);
к микрофонам тянут стариков, старух,
о былых свободах жаждут рассказцев.
Может, их и не было, тех саобод:
мифы хранили их живое имя, —
но вкушать приятно запретный плод,
сорванный к тому же руками чужими.
Впрочем, неуместен иронии пыл:
ведь, за что боролись, на то напоролись.
Главное: огонь бы праведным был,
а уж дрянь повыжжет этот пиролиз.
...Странное все же поэта ремесло:
вывернет куда-то в любую секунду.
Ненароком, видите, куда занесло,
а ведь начинал про пустую Пицунду.
2
В Абхазии вновь забастовка.
Экскурсии отменены,
Пришлепнута косо листовка
на шкуру пицундской сосны,
В ней — боль за попрание чести
народа
(полвека тому)
с такими словечками вместе,
что их повторять ни к чему.
Дух воли,
могучий и древний,
способен сердца иссверлить,
однако же бранью деревья
не стоило, брат мой, сквернить.
Понятно обиды удушье,
но предки
(как ты, горячи)
всегда проявляли радушье
и редко брались за мечи!
Недаром земля твоя, славясь
издревле как рай неземной,
«Страною души» называлась,
единственной в мире страной.
Недаром, ценя постоянство,
хвалу здесь делили и срам
язычество и христианство,
и даже угрюмый ислам.
Мы — гости твои, и неловко
судить нам о том и рядить,
но знаю: такая листовка
тебе же и будет вредить.
Ты ею врага не ужалишь:
иные потребны слова, —
зачем же себя унижаешь,
душа-человек, ancya?
Хотя выражения крепки,
но ими —
скажу не тая —
унижены гордые предки,
и горькая правда твоя.
Неужто предутренней ранью
придет к нам в далекие сны
не морем,
не солнцем, а бранью
души государство — Апсны?
(Апсны — Абхазия — «Страна души». Апсуа — душа — самоназвание абхазов.)
3
Ловушка для азартных игроков
в любой игре заранее оставлена...
В который раз в рисунках облаков
лицо я вижу — в фас и профиль — Сталина.
«Живое» — как глядел он из газет,
картин и книжек — доброе, портретное.
(А мой дружок оклеил им клозет,
и получилось что-то непотребное).
И «мертвое» — однажды довелось
его увидеть мне омавзолеенным:
коронкой строго прибранных волос
величествовал он над лысым Лениным,
На память детства жаловаться грех:
она трудилась не за страх старательно.
Недаром нынча мы в проблемах всех
Вождя наследство ищем обязательно,
И проявляем редкостную прыть
в боренье шумном с прошлыми огрехами,
стремясь как можно тщательней прикрыть
свои провалы старыми прорехами,
И я сегодня, нежась у черты
прибоя,
скромный гость из дальней Азии,
«Отца народов» грубые черты
ищу в рисунке тучи над Абхазией,
Не потому ль, что русский осетин
оставил нам, ведя игрубеэжалостно,
десятки ям, ловушек, тайных мин,
что было для него невинной шалостью?
И веселится он теперь в аду,
когда мы по следам его кидаемся,
команду слыша громкую: «Ату!» —
и в западни азартно попадаемся.
Ему приятно, что, его кляня
на всех углах, мы с силой
нерастраченной
горючий добавляем для огня
его зловещей славы геростратовой
4
От жары распадаясь на атомы,
но по форме — во всей красе,
три солдатика с автоматами
патрулируют на шоссе.
На погонах — две буквы твердые
намекают: «военная власть»,
И машина их тупомордая
в олеандр бортом забралась
Мимо — «спутники», «волги», «рафики»
И водители каждый раз,
словно лично им не потрафили,
жмут и жмут возле них на «газ»,
И за стеклами - взгляды острые:
желчь презренья, насмешки яд,..
Так, наверно, ирландцы в Ольстере
на британских солдат глядят.
Да, попробуй спокойно выстоять,
ощущая народный гнет...
Гимнастерки ребят пятнистые
демаскирует горький пот.
Им сейчас бы девчат обхаживать,
приглашать их на пляж, в кино,
а груэиночек иль абхазочек,
или русских — не все ль равно!
Лишь бы ласковы были, лапушки...
Только вряд ли, как говорят,
вся история им «до лампочки»,
лишь бы выдержать свой наряд.
Власти просто ли быть опорою?
Вдруг приказы и совесть — врозь?!
Их руками творят историю,
но какую и чью — вопрос.
Дело тут не в солдатской участи,
посылающей слепо в бой, —
справедливости тоже учатся,
исторической и любой.
5
Меж кипарисами — коровы.
Под эвкалиптом — виноград.
И воздух, как вино, здоровый.
Как «Изабелла» — говорят.
И моря гладь блестит посудно.
И горы нежат облака...
Души пристанище — Пицунда —
открыто каждому.
Пока.
Август—сентябрь 1989 г, Пицунда
Произведение публиковалось в:
"Амурский комсомолец". - 1990, 22 декабря