Дети войн
Я не ветеран Великой Отечественной войны, я отношусь к категории «дети войны».
В 1941 году полк тяжёлых бомбардировщиков, где кадровым военным служил мой отец, стоял на станции Бологое. Когда началась война, наших отцов сразу же поставили на военное положение, и через неделю полк улетел на фронт, а мы, семьи, ждали. Потом нас всех погрузили в эшелон товарных вагонов и отправили в эвакуацию в Сибирь, в Алтайский край, город Бийск. Ехали мы туда целый месяц. На остановках, когда эшелон загоняли куда-то в глубину станций, он превращался в цыганский табор: сушили постели, разводили костры и готовили еду. Бегали уставшие от неподвижности дети, два раза за путь организовывали баню. К каждой семье был прикреплён молодой солдатик, он носил еду в пути из вагона-кухни, помогал на остановках.
Я и сейчас помню нашего солдатика, его звали Павлик. Мама относилась к нему как к сыну, а для нас с сестрой он был как брат.
Вот сейчас я думаю: мы ехали по России в глубь страны, но почему наши вагоны были закрыты зелёными ветками, а через день-два их меняли на свежие: поезд останавливался среди леса, и все, как это ни странно, с весёлым смехом, с радостью бросались ломать ветки, а солдатики втыкали их в крыши вагонов. А один раз даже была военная тревога, это было уже за Уралом.
И вот город Бийск. Население встретило нас не очень доброжелательно, с презрением нас называли «вы-ковыренные», вместо «эвакуированные». Оказывается, наш эшелон был уже не первым. Поселили нас в Заречье, так называли часть города через реку Бию, поселили в домах местных жителей. Нам: мне, сестре и маме — достался довольно-таки богатый дом, выделили нам комнату небольшую, но уютную, окна выходили в сад, большой и красивый. Хозяева с нами мало общались, да и мама не разрешала нам выходить из комнаты. Здесь 1 сентября 1941 года я пошла в школу. Школу я помню плохо, помню только, что во втором и третьем классах нам давали на большой перемене по кусочку хлеба и иногда по чайной ложечке сахара. Хотя у нас был военный аттестат, но маме пришлось многие вещи поменять на еду. Первым «ушёл» любимый патефон, по тем временам это было богатство и редкость, и мы с сестрой очень плакали, расставаясь с ним.
Запомнилось, как кончились тетради и наши матери сшивали нам тетради из газет. Но мне повезло. Мы привезли с собой целый ящик отцовских книг по самолётам. Книги были со схемами и иллюстрациями на твёрдой, лощёной бумаге, вторая сторона была чистая. Мама вырывала эти схемы, сшивала их в тетради, линовала в линию и в клеточку.
С продуктами становилось всё труднее, и летом мы переходили на подножный корм, благо рядом был лес. Мы ели всё: сосновые шишки, какую-то траву, помню только одну—какие-то калачики. Потом семьям дали землю под огороды. Была она далеко от города, ходили пешком.
Женщины объединялись по две-три семьи, копали землю, садили овощи. Один из местных жителей посоветовал посадить просо, чтоб на зиму была крупа, даже дал семян. Очень хорошо помнится, как мы осенью убирали это просо, прямо на огороде мама и тётя Оля (вторая семья) ободрали зерно, и получился целый мешок. Не помню, на чём привезли его домой, но и сейчас у меня перед глазами стоит большая кастрюля с ароматной жёлтой кашей. Ели мы её сначала с жадностью, сдабривая патокой.
Вот о патоке. Её наши мамы носили с сахарного завода, давали её бесплатно, стояли в очереди с бидонами, банками, вёдрами. Это была единственная сладость за четыре года. Запах патоки долгие годы преследовал меня аж до тошноты.
Скоро пришла первая похоронка. Женщины собрались в одном доме, это я сейчас представляю, что происходило у них на душе, а тогда мы просто понимали, что у Иришки и Коли нет теперь папы, притихли пугливо на какое-то время.
А потом мы перестали получать письма от отца. Мама ночами плакала, её все уговаривали, что раз нет похоронки, значит, жив.
И вот огромная радость — отец приехал на побывку. Его отпустили после того, как сбили, и он побывал у партизан, пока не переправили на Большую землю. Сколько было радости и гордости: папа с орденами и медалями, живой и здоровый идёт со мной в школу! И я, малолетняя дурочка, смотрела на всех свысока: вот, мол, у меня папа какой, а у вас нет. Отпуск кончился быстро, и опять начались дни ожидания.
А когда освободили от немцев родные папины места, мы стали получать письма от бабушки, она звала нас к себе. Хоть и трудно, но вместе. И летом 1945 года за нами неожиданно приехал Павлик, его прислал папа.
Собраться нам было недолго, вещей осталось совсем немного.
Хорошо помню, как нас провожали, мы из полка первые уезжали из эвакуации. И хотя все знали, что придёт время и все опять встретятся, когда полк вернётся в Россию, но плакали и от горестей, и от радости, что кончилась война, что многие в полку остались живы. Конечно, невозможно всё описать, что было за четыре года жизни в эвакуации, чем больше пишешь, тем больше всплывает в памяти. Даже адрес свой вспомнила: улица Гоголя, 33. А уж номер полевой почты отца хранится в памяти уже на протяжении шестидесяти пяти лет: в/ч 26212. Последние годы он служил в Белогорске, их самолёты садились на Украинке, отсюда ушёл в отставку в звании подполковника, командира эскадрильи тяжёлых бомбардировщиков. Умер отец в 1984 году, похоронен на своей родине, где жил последние годы, в музее города Каменска-Шахтинского есть память о нём.