Сватья
– Ох! Не врут люди, не брешут! Есть любовь, черт бы её побрал! Полста лет жил без неё, окаянной, и горя не знал! Век бы ещё не видал! Так нет же, пристала, как банный лист, и не отцепится, проклятущая! Да будь хоть как у людей, а то ведь срам сказать и грех таить. Нашёл в кого влюбиться! Правду говорят, седина в бороду – бес в ребро… Ну не дурак ли?
Так ругал себя, на чем свет стоит, электрик Алексей Петраков, привычно шагая на работу. Он не был красавцем, всегда трезво оценивал себя и потому пристрастно относился к своей внешности. Ну не было в нём того, на что западают женщины: волосы какого-то неопределённого цвета, такие же белесые брови, небольшие бледно-голубые глаза, светлые ресницы, нос не понять какой формы, губы – так себе, а уж подбородок… Эх, да что говорить! Ничего примечательного нет ни в лице, ни в фигуре, даже собственная походка не нравится! Пробовал посоветоваться с деревенским горбуном, многожёнцем, любимцем женщин, тот сказал, как отрезал:
– Несмелый ты, паря, и молчун. Бабы это за версту чуют… Понимаешь, это наш брат, мужик, глазами любит, а бабы любят ушами.
– Как это? – оторопел Алексей.
– Ну, того… с ними надо по душам говорить, хвалить, обещать сто вёрст до небёс: «Ты моя прынцесса, цветочек, рыбка моя, нет тебя краше» – мёдом не корми, как любят слушать. А то ещё: «С неба звёздочку достану и на память подарю». Они, дуры, всему ве-рят, – делился опытом деревенский донжуан.
– Экой ты бесцветный, – говаривала обычно и мать, поглаживая маленького Алёшу по белесым вихрам. – А уж тихоня, каких свет не видывал. В кого такой уродился? Братья – драчуны и забияки, с улицы не загонишь. Ну что ты по углам жмёшься? Поди, побегай!
Он слушал, опустив голову, и молчал. Знал, что никуда не пойдёт. Отсидится в уголке с книжкой. Или с лобзиком провозится часами, выжигая на тонких досточках замысловатые орнаменты. Ещё приноровился по дереву заточкой резать – дед показал. Стал гардины мастерить, а то наличники для окон либо украшения на ворота. Сначала для семьи, потом для родственников, а там и соседи к матери с поклоном пошли. Расплачивались чаще курочкой, салом, рыбицей копчёной. Мать отмахивалась, смущалась, понимая: красота своё берёт, её душа просит, каждому хочется к красоте прикоснуться…
В шумную ватагу пацанов не тянуло, где его и обижать-то не обижали (о братьях всяк помнил), но и за своего не считали. После школы, недолго думая, поступил в техни-кум на электрика, где братья учились. Из-за них, считай, специальность выбрал: в другом-то месте его бы в первый же день поколотили да деньги отобрали. Да мало ли что могло приключиться с подростком, что город в глаза не видел и сдачи никому не давал.
Студенческие годы тихо и незаметно прожил в общежитии. Учился так себе – ни шатко ни валко. Сидел смирно в задних рядах, на зачёт или экзамен заходил последним и на высокие отметки не претендовал: что поставят, то и ладно, лишь бы не двойка. Правда, отличался на практике, потому как руки ловкие и сызмальства к работе приучены. Это и ценили в нём училищные мастера, в пример отличникам ставили.
Влюбиться не решился: девчат боялся, а те и сами его в упор не видели. Так и в школе было. Он привык к такому невниманию со стороны прекрасного пола и восприни-мал это как должное.
В армию не взяли: сердце по молодости пошаливало. Не знал – радоваться или огор-чаться такому повороту. По распределению попал в отсталый совхоз. В большом хозяйст-ве работы у электрика – выше крыши. Несуетливый, немногословный, дотошный в ремесле, Алексей успевал и на фермах, и на комбикормовом заводишке проводку латать и совхозников выручал, если по его части помощь требовалась. Поначалу всем подозрительно было: водку не пьёт и за калымную работу денег не берёт. В селе недоумевали, но постепенно зауважали. О человеке не по словам, а по делам судят.
Жил в полупустом доме – не то общага, не то гостиница – для специалистов и при-езжих. Приходил поздно, мылся холодной водой, на ужин съедал, что в столовой днём прикупал, и валился в кровать на скрипучую панцирную сетку. Раз в неделю ходил в де-ревенскую баню. Иногда навещали братья, гостинцев из дома привозили, одежду.
Утром предстояло наведаться в контору, где накануне сгорел распределительный щиток.
– Так, что тут такое? Ага, замыкание. Так и знал. Изоляция обветшала, истончилась или высохла, вот и перемкнуло. Надо бы и на фермах все щитки проверить, да срочных дел столько, что до профилактики руки не доходят…
Так размышлял совхозный электрик Петраков, тщательно перебирая провода, при-вычно изолируя их синей клейкой лентой. Щиток находился рядом с бухгалтерией. Ему было хорошо слышно сквозь приоткрытую дверь, о чём переговаривались женщины. Сна-чала это были обычные утренние новости о том о сём: у кого-то свиноматка ночью опоро-силась, у кого-то сын уехал на соревнование, удои на ферме упали, как только на зимнее время перешли. Теперь, слава Богу, повышаются. Это случается два раза в году, ведь ко-ровы – не люди, это люди всё стерпят. Да, вред один живому организму от этих перехо-дов…
Внезапно разговоры стихли, в кабинете явно перешли на шёпот. «Это они обо мне», – догадался Алексей и напрягся. Не привыкшие к тихой речи, женщины вскоре незаметно для себя прибавили громкость.
– Да ты не дури: с лица воду не пить. Некраси-и-и-вый… Где на всех красавцев-то напастись? Зато на сторону пялиться не будет, как мой кобелина. У-у, зенки его бессты-жие. Так имя-то зырк да зырк, одно название что красивый. Да и где теперь та красота? Уж и кудри-то повылезли, плешь на голове с ладонь, а он всё одно по юбкам стреляет. Го-ворила мама про любовь обманную… Красивый муж – чужой муж, да кто матерей-то по молодости слушал? – урезонивала кого-то главная бухгалтерша, солидная женщина за пятьдесят.
– Кого это она? – залюбопытствовал Алексей.
– Да что вы пристали с этим белобрысым? И не лень меня замуж выдавать? К тому же я старше его! Мне и так хорошо, – отбивалась засидевшаяся в девках колхозная эконо-мистка.
– Ой, ли? В девицах лучше сохнуть? А что постарше – не беда. Тебе деток пора ро-жать. Вон Зинка, твоя погодка, а уж опять на сносях, – поддержала главную немолодая кассирша.
– Да она в школе-то ни одного ухажёра мимо не пропускала, а теперь и вовсе с ка-тушек сорвалась, – продолжала держать оборону экономистка.
– Каждый живёт, как может. Речь не о Зинке. Тебе, Людк, к месту прибираться надо, – гнула своё главбухша. – И он в общаге сохнет. Видно же: хороший парень! Не избало-ванный нашим братом, тьфу, сестрой! Бабами, проще сказать. Эх, где мои семнадцать лет? Ни за что на красавца не повелась бы!
– Такой жених пропадает! Куй железо, пока горячо! Пойдёт по рукам – поздно бу-дет, – подпевала кассирша.
Слыша такое о себе, Алексей растерялся и не знал, как быть: то ли уйти из конторы незаметно, как пришёл, то ли зайти в бухгалтерию, наряд отметить. Ёлки-палки! Зайти придётся: свет-то включать надо. Он повернул рубильник. Вспыхнули лампочки. В ком-нате охнули и смолкли. Он напрягся, собрался с духом и постучал в дверь.
– Входите, открыто, – сказала на правах старшей Марья Ивановна и ойкнула, увидев электрика.
– Здравствуйте, – произнёс он, чувствуя, что начал предательски краснеть и совсем растерялся. – Вот, щиток искрил. Наряд у меня. Заизолировал, укрепил…
– Заходите, заходите, Лексей Григорич, – пропела главбухша и протянула руку.
Алексей, ни на кого не глядя, подал ей наряд.
– Сделали, значит? А мы и не слыхали, как вы пришли. Долго налаживали? – хитри-ла смущённая начальница.
– Да нет, пустяки, – подыграв ей, соврал Алексей и мельком взглянул на Людмилу, экономистку.
Та сидела, опустив голову, и теребила кисти платка, наброшенного на худенькие плечи (в конторе было нежарко).
«Да она ещё белобрысей меня! И некрасивая! И краснеет тоже», – возмутился про себя электрик, взял протянутый через стол листок и вышел из кабинета.
Он спешил на ферму, а сам всё вспоминал светлые волосы и румянец на бледных щеках, и слова женщин, наставлявших девушку, и её суровый ответ. И снова почему-то полыхнуло жаром по щекам.
– Садись, Григорьич, прокатим с ветерком, – замахали руками проезжающие на са-нях скотники и придержали коня. Он на ходу неуклюже запрыгнул на стожок пахучей соломы и провалился в его мягкое нутро. Знакомый запах ушедшего лета. Совсем как в детстве… Домой бы скорее. Два года оттрубил. Ещё год лямку тянуть. Уехать бы. Кому я здесь нужен? Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга…
– Жениться надо, Григорьич. В селе одному не выжить. Несладко бобылём-то маять-ся? Девок – эвон сколько. Выбирай любую!
«И эти туда же», – с досадой подумал Алексей и впервые посочувствовал Людмиле.
В общежитие возвращался затемно. Зимой как – поздно светает и рано темнеет. А тут ещё задержался на ферме, чинил доильный аппарат. Новые обещают через год. Вооб-ще в хозяйстве столько старья! Будь его воля – половину бы выбросил. Как директор не понимает, что в любой момент замкнёт – и пожар обеспечен.
– Никак у меня свет горит? Вроде ж выключал. Может, братья? Обещались…
Он поспешил мимо вахтёрши к себе, у двери замешкался, не решаясь войти.
– Да уймётесь вы? – послышался из-за двери Людмилин голос. – Не к душе он мне – и всё тут. Ну что вы с ним привязались?
– Глупая ты, стерпится-слюбится. Ещё спасибо скажешь…
Алексей открыл дверь. В комнате было необычно светло. «А, это они из соседних комнат настольных ламп натащили». И стол накрыт не по-буднему. В сборе все контор-ские, нарядные, слегка возбуждённые, раскрасневшиеся явно не от мороза.
– А вот и хозяин! – обрадовались непрошеные гости.
– Заходи. Будь как дома, – сыпала мелким бисером начальница. – А мы тебе невесту привели. Симпатичная, образованная, скромная, а уж хозяйка – лучше не найти.
Людмила вспыхнула румянцем, зарделась от смущения. Он тоже растерялся, не на-шёлся, что сказать. И покраснел с досады.
Главбухша принялась разливать борщ по тарелкам, подруга раскладывала пахучие котлеты с остывшей толчёнкой:
– У нас всё просто, по-деревенски, – оправдывались обе по поводу угощения, соб-ранного, по всему видно, на скорую руку у разных хозяек. – Чем богаты, тем и рады.
Кассирша разнесла домашней выпечки хлеб. Выложила из бидончика на блюдо овощи, сдобрила растительным маслом.
– Ну что, хозяин, наливай по первой. Ты тутоньки один мужик, тебе и карты, тьфу, бутылку в руки.
Он раскупорил водку и разлил по стаканам.
– Ну что, – встала на правах старшей нахрапистая главбухша, – выпьем за молодых! Шоб всё у них мирком да ладком, а там, глядишь, и за свадебку.
– Нас не забудьте пригласить!
Выпили. Налили по второй. Не нашлись, что сказать, выпили молча и налегли на котлеты и винегрет, захрустели огурчиками и пилюской.
– Погреб, Настя, у вас хороший. Капуста и огурцы отменные, – неосторожно похва-лила главбухша.
– Да это у ейного муженька руки из того места растут, – засмеялась молчавшая до сих пор нормировщица.
– Да, Степан мастеровой мужик, – ответила та сдержанно.
– Тебе ль не знать? – поддела начальницу осмелевшая от горячительного товарка. – В школе-то он по тебе сох. Дак нет же, тебе залётного красавца подавай.
– Да ладно вам, девки, а то сама не знаю, что нашла, что потеряла:
Говорила мама мне про любовь обманную,
Да напрасно тратила слова:
Затыкала уши я, я её не слушала.
Ах, мама, мама, как же ты была права! –
отчаянно пропела пристыженная главбухша и продолжила:
Ах, мамочка, на саночки
Садилась я не с тем…
Но никто не поддержал поклонницу мужской красоты. И она осеклась.
Алексей с аппетитом ел домашнюю пищу, прислушиваясь к разговорам, а сам раз-мышлял: «Как быть? Рано или поздно жениться придётся. Мужики подначивают, как, мол, с мужской нуждой без бабы справляешься? Перемигиваются и ржут, как жеребцы. Честно признаться, он сам давно о суженой мечтает. Не пень же он в конце концов. Знает точно, какой она будет: сероглазая, улыбчивая, с ямочками на щёках, с русыми волосами, с пухлыми губками, грудастая, тёплая, мягкая, пушистая, весёлая, ласковая и бойкая, не в пример ему. Жаль, Людмила совсем не такая. Можно сказать, полная противоположность его тайной зазнобе, надуманной, загаданной, не встреченной...»
– Значит, не судьба, – подытожил он и поймал себя на том, что думает обо всём про-исходящем как о чём-то заведомо решённом.
– Ну, молодёжь, оставайтесь, поворкуйте, – тронула за плечо довольная смотринами Марья Ивановна. – Айда, бабы, отседова, чё молодым мешать? Мы здесь лишние.
Под шутки и прибаутки гости высыпали в коридор и зацокали каблучками по бетонному полу.
В комнате повисло молчание. Первой нашлась Людмила. Она захлопотала, собирая со стола посуду. Не бросать же всё вот так. Поднялся и Алексей, стал помогать.
– Воды бы горячей…
– У вахтёрши кипятильник есть, – с готовностью кинулся он в коридор. Вернулся с полным эмалированным ведром и почерневшим старым кипятильником. Устроил всё около розетки на табурете и повернулся к девушке. Она пристально, оценивающе смотрела на него и, застигнутая врасплох, растерялась и захлопала белесыми ресницами.
Потом гостья мыла тарелки и стаканы, он сидел рядом и старательно вытирал поло-тенцем всё, что она подавала. Людмила уложила посуду в две сумки, стоявшие у порога, и сказала, что утром их заберут хозяйки.
– Надо бы сумки у вахтёрши оставить.
– Я завтра утром их в коридор выставлю.
– Ну вот, пойду я. Поздно уже.
– Я провожу, – засуетился он, одеваясь.
По коридору оба, не сговариваясь, пошли на цыпочках, потому что у входа на ста-ренькой кушетке дремала вахтёрша. Однако стоило им приблизиться, как старушка вски-нулась и пошла открывать двери.
– Скоро ждать вас, Лексей Григорич? А то ведь я дверь-то запру. В здании шаром покати. Техники ещё позавчёра выехали.
– Запирайте. Я в окно постучу.
– Ну тады шибчей стучите, туга я на уши-то. Ох, старость – не радость…
И полусонная вахтерша зашлёпала к лежанке.
Стояла лунная морозная ночь. Мириады звёзд сияли в чёрном небе. И только Млеч-ный путь загадочно белел туманной полосой. Земля, плотно укутанная снегами, отсвечи-вала лимонным сиянием.
Алексей взял спутницу за руку:
– Скользко на тротуаре, убьётесь, – оправдался он.
Людмила руки не убрала, продолжая молчать. Они шли по пустынной улице, мино-вали крайний дом, вот уж и поле впереди.
– Куда мы? – заволновался Алексей.
– А пойдёмте на речку, – сказала девушка. – Там каток нынче расчистили. Горку за-лили. Скоро Новый год. Наши сегодня говорили, а я не видела.
Пошли к темнеющим кустам. За ними и была речка, теперь скованная льдом.
С крутого берега сбегала, отражая лунный свет, ледяная дорожка, залитая для гуля-нья, а больше для ребятни. Внизу она заканчивалась трамплином и большим катком. Всю зиму лёд специально расчищали от снега. Директор распоряжался на планёрке.
– Прокатимся? – вдруг спросила осмелевшая Людмила и потянула его за руку. И не успев больше ничего сказать, заскользила по льду. Он по инерции двинулся следом, те-перь уже обхватив её за талию. В следующее мгновение они невольно присели, а потом и вовсе опрокинулись на спину. Он крепко держал девушку, опасаясь, что она свалится с ледяной дорожки, по обе стороны которой белели сугробы.
Им стало смешно, весело, беззаботно. Незаметно перешли на ты. Неловкость будто сдуло ветром, что засвистел в ушах, обжигая щёки. В следующее мгновенье стремительно вылетели на чистый, янтарный под луной лёд и скользили теперь по инерции, замедляя движение.
Наконец остановились посреди реки. Людмила вскочила первой и помогла поднять-ся ему.
– Бегом в деревню. Закоченеем!
Кинулись по скользкому насту обратно к берегу, падая, смеясь, помогая друг дружке подняться. Чтобы выбраться наверх, пришлось держаться за руки.
– Эх, ступеньки не успели смастерить, – только теперь заметила девушка.
Изрядно намучившись, с ног до головы извалявшись в снегу, они выбрались-таки наверх и побежали по полю в деревню.
– Ой, моченьки нету: ноги занемели!
Что делать? Посадив её на поваленное дерево, сдернул один, потом другой сапожок и стал греть, растирать заледеневшие тонкие ступни.
– Кто ж зимой в капроне ходит?
– Кабы знать, что на речке окажусь! Думала – в общагу да обратно, – оправдывалась она, трясясь от холода.
Он грел ей руки и ноги своим дыханием, потом расстегнул полушубок, укутал ме-хом её всю и замер вдруг от нахлынувшей близости. Зима все время подталкивала их друг к другу, сближала, делая это гораздо деликатнее и естественней, чем люди.
Подошли к дому. Она распахнула калитку. Молча миновали расчищенную от снега дорожку и поднялись на крыльцо. В небольшой прихожей, совмещенной с кухней, было жарко натоплено. По-домашнему пахло сдобой и печёной тыквой. Тепло, уютно и чисто было в зале, где на диване лежали шерстяной плед и большой дымчатый кот.
– Скорей ноги под одеяло!
Снял с неё сапожки и укутал настывшие ноги. Сам сел рядом и взглянул в сияющие глаза. В следующий миг, не сдержавшись, поцеловал в румяные щёки, в тонкие холодные губы. Потом ещё и ещё.
– Оставайся, Лёша, – прошептала она.
Наутро он проснулся на мягкой белоснежной постели рядом с женщиной, которая ещё вчера говорила, что не нравится он ей, не к душе. С улыбкой вспомнил о железной кровати в обшарпанном общежитии. Домашний уют и тепло укутали его, крепко повязали по рукам и ногам, отключив разум и волю. Сероглазая, улыбчивая, с ямочками на щёках, тёплая, мягкая, пушистая мечта его обидчиво надула пухлые губки и, бледнея, истаяла в домашнем уюте просторного деревенского дома, отодвинулась далеко-далеко, на самые задворки несмелой души.
Через неделю Петраковы сыграли свадьбу, ещё через год у них родились сынишки-близнецы, две отцовские копии. Надо было их растить. А как подросли, перебрались в город учить мальчишек там.
Всем в доме заправляла властная Людмила. Она оказалась холодной и неласковой. После родов не посвежела, не смягчилась, не поправилась, скорее, наоборот. Алексей по-баивался жену. Дома старался бывать реже. Работал, не покладая рук, на мелькомбинате, потом подрядился электриком ещё на два предприятия. Надо было тестю отдать долг за квартиру, потом «Жигули» купил, тоже в долг. Рассчитался. Захотела жена дачу – купил, на ней стал гнуться. Не заметил, как сыновья выросли, потом их учил в мединституте. Не до чувств было.
Стали сыновья врачами. Времени и забот меньше, а непрошеная тоска тут как тут. Иной раз так накатывала, хоть плачь. И тогда в одинокой душе оживала та, которая давно, с молодости, там поселилась – сероглазая, улыбчивая, с ямочками на щеках… Удивительно, но факт: сколько ни приглядывался к женщинам (на работе, в санатории, куда с женой ездил) – ни разу не встретил ту, что надумал и загадал в юности. А время пролетело. Не заметил, как полтинник разменял, к пенсии дело идёт. Волосы белее, а тоска плотнее. Да, бежит времечко, торопится, отматывает годы, не остановишь.
А тут сыновья надумали жениться. Давно пора, обоим по двадцать пять. Встретили-таки сестёр-близняшек, тоже терапевтов. Сегодня вечером приведут и невест, и тёщу. Отец погиб в горячей точке.
– Это сыновьям она тёща, а нам – сватья, – непонятно к чему уточнила Людмила, поджав тонкие губы. С годами она стала поджарой и бесцветной.
– Как сухое дерево, – с тайной досадой иногда думал про себя Алексей. – Ни тепла от неё, ни ласки, ни доброго слова.
Чистоплотная Людмила несколько дней яростно перемывала-драила квартиру, на-скоро привела себя в порядок: взбила жидкие волосы, брови и ресницы слегка подтемни-ла, серьги (подарок мужа за близнецов) достала из шкатулки. Затеяла холодец, винегрет, утку с яблоками на молочной бутылке в духовке, торт домашний. Кого сейчас тортом удивишь? Их вон десятками тиражируют, какие хочешь. Спорить с женой не стал. По-следнее слово всё одно за ней останется.
– Ну что ты как чучело огородное? Переоденься, костюм новый в шифоньере, ру-башки в комоде, галстук… Людмила была вне себя от волнения, потому прицепилась и к нему.
– Я что ли жених? Что мне-то наряжаться?
– Лёша, сделай, как велю. Они с минуты на минуту будут! Не доводи до греха. Смотрины всё-таки…
– Ну хорошо, я сейчас. Не меня женят, – проворчал он.
Провозился с галстуком, чёрт бы его побрал! Когда вошёл в зал, гости уже сидели за столом.
– Вот, папа, наши невесты Инна и Юля, – повторил для него сын, вставая и краснея.
– Совсем как я в молодости, – только и успел подумать Алексей о сыне, как вдруг его словно током ударило: не веря глазам, он увидел за столом моложавую женщину – сероглазую, улыбчивую, с ямочками на щеках, с копной русых волос, пышногрудую, с пухлыми губами…
– А это их мама, Алина Евгеньевна, наша общая тёща, – поднялся другой сын, но Алексей уже не расслышал его слов и вообще плохо соображал, что происходит. Дочери были как две капли воды похожи на мать. Разница лишь в возрасте. Даже тёмные родинки над верхней губой совпадали, и ямочки на щеках, и серые глаза под пушистыми ресницами. Он оторопело переводил взгляд с одной гостьи на другую, на третью… В глазах зарябило, даже голова закружилась, подкосились ноги, и он сел на подвернувшийся стул, хотя Людмила маячила ему на место рядом с собой.
В следующее мгновенье будто от мощного замыкания что-то взорвалось у него внутри, а по жилам вдруг, разгоняясь и обжигая, заструилось и побежало электричество, сердце вспыхнуло многосотваттной лампой, молнией высветив самые заповедные уголки дремавшей души. В следующее мгновение услышал он тёплый грудной голос.
– Ну что, дорогие родственники, – сказала сероглазая сватья, вставая и поднимая бо-кал, – отдаю вам сразу два сокровища, моих милых доченек. Прошу любить их и жало-вать… не обижать.
Она повернулась к Алексею и добавила:
– Я рада, что у Инны и Юли теперь есть отец, – голос её дрогнул, прекрасные серые глаза повлажнели, а уголки пухлых губ печально поникли. – Ну да что я о грустном? Вы-пьем за здоровье молодых! – встряхнула она русой волной и пригубила бокал шампанско-го, взглянув на свата. Их глаза встретились.
В то же мгновенье сердце Алексея разнесло как трансформатор мощным взрывом вдребезги, на мелкие осколки. Он залпом опрокинул рюмку, налил вторую и тут же вы-пил, не почувствовав крепости, так был взволнован, потрясён, не то слово – ошарашен! Боковым зрением приметил вытянувшееся лицо жены, удивлённые глаза сыновей.
– Что со мной будет? – подумал он в страхе. – Зачем мне это теперь? Жизнь про-шла…
Лёжа рядом с женой, которая уснула, едва коснувшись подушки (так умаялась с гос-тями), Алексей, поверженный, потрясённый, растерянный, смотрел в потолок и размыш-лял.
– Какое, оказывается, это благо – размеренная жизнь, как река в долине, без порогов и преград. И чего не жилось дураку спокойно? Вот тебе и помолвка! Закрутила и его, и сыновей.
Потом была шумная свадьба. Гостей со всех волостей понашло-понаехало, а уж за-бот навалилось! Молодых встречали на крыльце ресторана. Он, стоя между женой и сватьей, держал хлеб-соль. После обряда всей толпой повалили в нарядный зал. Родствен-ники, как водится, сидели за одним столом, рядом с молодыми. Гости гомонили, смеялись, поздравляли, произносили тосты. Он сидел напротив сватьи. После пары рюмок осмелел и поднял глаза. Как она хороша! Теперь он совсем рядом слышал её бархатный голос и смех, видел сияющие глаза, милую улыбку и ямочки на свежих щеках, смотрел и не мог наглядеться, как она пьёт, ест, разговаривает, шутит. Вот оно, моё счастье – моя сладкая каторга! Маленький светильник в душе сам по себе засиял, разгорелся и вспыхнул так горячо и ярко, что с ним надо было срочно что-то делать. Как носить в душе это солнце и утаить его от людских глаз? Где взять такой рубильник?
Заиграла музыка, гости пошли танцевать. Он поднялся и пригласил Людмилу, но та отмахнулась – перешёптывалась с администратором и официантами. От неловкости Алексей направился к выходу, лавируя среди весёлой толпы танцующих. Вдруг на середине зала его с обеих сторон подхватили невесты, сватью подвели счастливые сыновья. Все взялись за руки, и закружился хоровод среди танцующих гостей под весёлую свадебную музыку.
– А ведь это и моя свадьба, – вдруг подумал Алексей, глядя в сияющие серые глаза. – Теперь я тайно обручён с той, что так долго ждал, искал, мучился. Пусть поздно, но ведь нашёл! Встретил!
Через неделю позвонил сын:
– Па, три путёвки достали в санаторий. Точнее, это бальнеологическая больница прямо на источниках, в тайге. Поездом сутки добираться. Водичка, ванны минеральные – чудо! Собирайтесь – вас двое и Юлькина мама. По-моему, она славная женщина. На всё про всё у вас два дня. Путёвки горящие, билеты купили.
На другой день женщины заволновались, заперешёптывались и пошли по магазинам прикупить кое-что в дорогу. Алексей остался дома. Стало смеркаться, а их всё нет. Вдруг звонок и тревожный голос соседки:
– Алексей! Людмила ногу подвернула, а может, сломала. Выдь, помоги! Скорую я вызвала.
В травмпункте сделали рентген. Перелома нет, но вывих лодыжки сильный и потому наложили лангету почти до колена.
– Покой, покой и ещё раз покой! – сказал травматолог.
– А нам завтра в дорогу, – вдруг вспомнил Алексей.
– Поезжайте со сватьей, не пропадать же путёвкам, – сказала Людмила, морщась от боли и не в силах ступить на ногу. – Я летом в Трускавец съезжу.
Сыновья практически несли её под руки.
– Как же ты одна? – совсем растерялся Алексей.
– А мы и жёны на что? По очереди накормим, напоим, а уж полечим по высшему классу.
– Да как-то неудобно, – засомневалась и Алина Евгеньевна.
– Ой, да он смирный, как телок, – успокоила Людмила. – Мухи не обидит. Присмот-рите за ним.
И на другой день ошалевший от счастья Алексей со сватьей садились в поезд. Вы-ехали после Нового года: через сутки начинался заезд. В купе полупустого вагона никого, кроме них, не было.
– Чем не свадебное путешествие? – с волнением и страхом подумал Алексей. – Мо-жет, насмелюсь, скажу, объясню… Он вышел в коридор и долго стоял у окна, глядя на мелькающие огоньки редких полустанков среди таёжных просторов. Насилу успокоив-шись, вернулся в купе.
Сватья, успевшая переодеться в синий шерстяной костюм, оттенявший её милое свежее лицо, на правах хозяйки застелила столик полотенцем, достала два стакана с лож-ками, выложила на бумажные салфетки варёную курицу, яйца, сало, огурчики. Поужина-ли, перебросились несколькими фразами. Женщина убрала со стола и сказала:
– Устала, переволновалась. Спать, спать! В пять вставать. Да разбудит ли проводни-ца? Стоянка, говорят, всего три минуты.
– Я предупрежу её, – успокоил Алексей и вышел из купе.
Когда вернулся, прелестная спутница спала. Он сидел, смотрел и не мог насмотреть-ся на её милый носик, пушистые ресницы, что трогательно, по-детски, подрагивали во сне, на тёмные в разлёт брови, на свежие пухлые губы. Рассыпавшиеся по подушке воло-сы усиливали очарование. Он всё сидел и под стук колёс любовался женщиной, о которой мечтал всю жизнь. И никто не мешал ему созерцать своё милое сокровище. Разве мог он мечтать о таком счастье?
Утром проводница устроила такой переполох, что все жаждущие оздоровиться нервно толпились в коридоре. Как только поезд притормозил, высыпали из вагонов и ло-манулись рысью по заснеженному перрону к старенькому автобусу, который вряд ли уме-стит всех, если не резиновый, конечно.
– Граждане сидячие, примите на колени стоячих, а то сумки да чемоданы куда? На головы? – распоряжался пожилой водитель.
Алина, которую Алексей в последний момент устроил-таки в углу на заднем сиде-нье, вскинулась лукаво:
– Садитесь!
– Нет, поменяемся местами, семнпадцать километров по бездорожью трястись.
Она послушно встала, Алексей с трудом протиснулся на её место и, расстегнув для удобства дублёнку, посадил спутницу на колени. Она умастилась вполоборота к нему. В проходе яблоку негде было упасть от баулов. Он чуть не задохнулся в сладком облаке её волос. Из окна дуло, он привлёк женщину к себе, стараясь укрыть дублёнкой. Она прижа-лась к нему и затихла. Так они ехали в предутренних сумерках по заснеженной тайге и молчали.
Её поселили в палату на четверых, он попал в двухместную палату-люкс с полков-ником МЧС в запасе, участником Чернобыльской катастрофы, Героем России.
– Вадим Сергеевич, – протянул руку подтянутый, среднего роста, черноглазый, чер-нобровый, смуглый красавец, разительно похожий на Джохара Дудаева.
– У такого, конечно, никаких проблем по женской части, – подумал Алексей.
– Не скажи, – разоткровенничался на ночь глядя сосед. – Красивые тоже плачут…
И поведал о том, как пацаном влюбился в девчонку из соседнего села. За семь кило-метров зимой на лыжах ходил, лишь бы увидеть свою ненаглядную Лидочку. Как-то раз сбился с дороги, чуть не замёрз в степи. Ох, и любил же её без памяти, до слёз! Потом по-ступил в военное училище. Переписывались, летом встречались. А как лейтенантские по-гоны получил, заехал на пару суток к матери в Одессу и тем же разворотом – в Казахстан за Лидочкой, а потом на новое место службы – в Приморье, на озеро Ханка.
– Звоню: мол, встречай, и слышу:
– Я замуж вышла.
– Ты не поверишь! Я пошёл топиться. Думаю, вот доплыву вон к той скале и головой вниз. Пока шёл к морю, одумался: а мать как одна останется? Она меня без отца поднимала. По ночам полы мыла, меня учила. Кто ей под старость поможет, если утоплюсь? Иду сам не свой, а впереди не девушка – Афродита дефилирует, фигуристая, с косищей ниже пояса. Не знаю, что на меня нашло:
– Девушка, паспорт у вас с собой?
– С собой, – отвечает.
Поворачивается, одной половиной лица – красавица писаная, а другой – сплошное родимое пятно. Виду не подал и спрашиваю:
– Пойдёте за меня замуж?
– Пойду.
– А в Приморье, на озеро Ханка, поедете?
– Поеду.
– И подали заявление. Показал направление в Дальневосточный военный округ, к директору загса сходил – зарегистрировали как миленькие!
– Ну и как насчёт «стерпится-слюбится»? – не вытерпел Алексей.
– Как? Обыкновенно. Живём. Две дочки взрослые, – сказал без особого энтузиазма полковник.
– А как же первая любовь?
– Представляешь, всю жизнь вспоминал, тосковал, иной раз так накатит, хоть плачь! Женщин менял, как перчатки, а про неё забыть не мог. Как осколок в сердце. А перед увольнением в запас решился и поехал в казахстанские степи, в деревню, где учился. Приезжаю гоголем, на плечах две звезды, на груди – боевые ордена. Вырядился в пух и прах, туфли новые, аж блестят! Там же начало зимы как у нас осень, и вдруг снегу навалило! Я в районную МЧС. Так, мол, и так, боевой офицер приехал на родину, а по улицам не пройти. Тут же газик в моё распоряжение и председателю колхоза команда – расчистить улицы, чтоб Герой России шёл как по кремлёвской площади.
Подъезжаю. Специально на краю деревни машину тормознул, чтоб это, значит, по улице к школе пройти, односельчан посмотреть, себя показать! А там уже все однокласс-ники, учителя, знакомые. Такой пир закатили, только шум стоит. Я всё оплатил. Однако пора и честь знать. Откланялся, спасибо, мол, за хлеб-соль. Мне в заветную деревню не терпится. Там тоже марафет эмчээсовцы навели.
Подхожу к знакомому дому, аж ноги затряслись и сердце зашлось, а из калитки на-встречу баба – седая, толстая, в кирзовых сапогах и в телогрейке, и двух зубов спереди нет.
– Лидочка, ты?
– Я!
– Так ты ж в Новосибирск собиралась!
– Ну, ездила… Муж пить стал, бил, как собаку, едва ноги унесла. С тех пор здесь, у родителей. Их схоронила, теперь одна, как перст. Я всегда знала, что ты за мной прие-дешь!
– И кинулась ко мне с объятиями, а от самой чесноком и самогоном за версту разит. Зашли в дом, а там печь на полхаты, чугуны, ухваты, стены закопчённые. Я обалдел, схва-тился за голову, ноги в руки и наутёк, как чёрт от ладана. Только меня и видели.
Полковник от волнения вскочил с кровати:
– Ну не дурак ли? Твою мать! Всю жизнь по бабе-яге страдал!
Всегда сдержанный Алексей так хохотал, что из соседней палаты постучали: ночь всё-таки, совесть иметь надо.
– А мне жена изменяет, – ляпнул он вдруг ни к селу ни к городу.
– С чего ты взял?
– Письма нашёл. Случайно. Ремонт делал и нашёл. От Эдика из Трускавца. Она туда каждый год ездит желудок лечить. Да главно дело, со мной всю жизнь как снежная коро-лева, как верста дорожная. А он пишет: «Жар-птица моя! Не жизнь без тебя, а мука. Зной-ная моя ласточка! Весь год жду тебя, моё солнце!»
– Ну, ты, того, не унывай, с кем не бывает, – посочувствовал Вадим Сергеевич. – Клин клином вышибают. Влюбись, брат, полегчает. Верное средство. Проверил не только на соотечественницах – служил в Германии, Чехословакии, Польше. Это уж я в Афгане да в Чернобыле лиха хватил по самое не могу. Жизнь – дама капризная. То она к тебе всей душой, и тогда ты в шоколаде, а то вместо «Шанели» таким дерьмом обдаст… Давай, од-нако, спать, поздно уже…
Бравый полковник и скромный электрик подружились и вдвоём провожали женщин из Алининой палаты – на процедуры в ванный корпус, в столовую, гуляли по лесным дорожкам под звёздной россыпью. Рождество встретили на заснеженном озере среди ослепительно белой берёзовой рощи в окоёме малахитовых сосен и елей. Несмотря на крещенские морозы, организовали роскошное барбекю на лесной поляне под мохнатыми пихтами. С первого до последнего дня всё было по законам волшебного жанра! Возвращались из санатория всей компанией в переполненном вагоне…
– Ох, не врут люди! Есть она – любовь, чёрт бы её побрал! Да только что с ней при-кажете делать? Загаданная, жданная, желанная! Явилась – и опалила, и жжёт огнём так, что хоть плачь, – чертыхался на чём свет стоит электрик Петраков, привычно шагая на работу.
Произведение публиковалось в:
"Ника из созвездия Козерога". Сборник рассказов. – Благовещенск. "Зея", 2012