Подарок поди
А через несколько дней мы с Сашей поехали на остров. Оказывается, то, что я считала противоположным берегом Амура, был берег большого острова, расположенного посредине реки. А за ним протекала вторая половина русла, не видимая со стороны села. Могучая река была в два раза шире, чем я себе представляла.
В весеннее половодье остров часто заливало водой, а когда та спадала, на заливных лугах поднималось буйное разнотравье. Из года в год здесь заготавливали сено, скирдовали его до зимы, а потом уже по льду перевозили в село. В низинах по всему острову стояла вода, в ней и задерживалась рыба, не успевшая уйти в Амур с весенним половодьем.
В покосную пору, если не было дождей, островные озёра почти пересыхали. Подводные обитатели спасались у берега в траве, где было глубже и прохладнее. Бесстрашные деревенские мальчишки забредали в камыши, тихонько подкрадывались и молниеносно совали руки под кочку, зачастую выхватывая зазевавшегося карася. При таком способе лова нужны были сноровка и быстрота реакции.
К одному из полувысохших озёр мы и подошли. Решили наловить под кочками карасей, сварить уху на костре, а потом побродить по острову в поисках ягоды. На острове в изобилии росли калина, шиповник, лимонник, красная смородина.
Страсть собирать грибы и ягоду появилась у меня ещё в Горном Алтае, а вот рыбачить я не умела. Но такой способ — руками под кочками — был не для меня: я оказалась трусихой. Наступать босой ногой на песок или мелкие камни — ещё куда ни шло, а чтоб на подводные растения — ой, боязно! Вдруг там кто-нибудь страшный с острыми зубами сидит и укусит, а уж под кочку руку совать — ни за что, так и пальцев недолго лишиться: ну как там вместо безобидного карася зубастая щука, или страшный сом, или колючая косатка, или просто страшное чудище болотное с глазами, зубами и рогами... Бр-р-р…
— Ну что ты фантазируешь? Здесь, кроме сонных карасей, ничего не водится. Вот смотри, как надо: тихонько подходишь и ра-а-з — видишь, какой лапоть зазевался, ух ты, красавец! Отъелся за лето, хорош, хорош. Ну, не дёргайся. Сейчас мы тебя в сумку. Вот так.
Мне тоже хотелось добыть карася, пусть поменьше, но я так и не смогла преодолеть страх. Ну никак! Промучившись с полчаса, Саша понял, что со мной кашу, то бишь уху, не сваришь.
— Ну не расстраивайся, с кем не бывает, — подбадривал он меня. — Встань вон там, на берегу и порыбачь на удочку, а я добуду ещё несколько карасей, костёр разведу. Уха будет отменная.
Он наладил удилище, показал, как наживлять червяка, забросил леску в воду.
— Как поплавок нырнёт, скорей вытаскивай, не зевай. Хотя в это время дня клёв вряд ли будет. Да и вообще здесь на удочку не ловят. Куда вернее руками. Но ты всё-таки попробуй.
Он ушёл на другую сторону озера, к камышам, где кочек было больше, а я, хоть и не веря в успех, впилась глазами в поплавок.
— Поймайся, ну хоть небольшая рыбка, — взмолилась я. — Клюнь хоть разочек, хоть полразочка! Что тебе стоит? Ну, давай же, давай...
Но поплавок и не думал нырять. Он, как заколдованный, приклеился к поверхности озера. Проверила крючок — червяка почти не видно. Его, наверно, смыло водой. Заглянула в банку — там шевелились такие толстые сердитые черви, что наживлять их было страшно. Мимо пролетала стрекоза. Я поймала её и насадила на крючок. Этого показалось мало, и я прицепила подвернувшегося кузнечика. Вот так наживка — сама бы заглотила! Снова забросила удочку — никакой реакции.
Да, рыбачка я ни к черту. И стала с любопытством глазеть по сторонам. Хотя озеро почти высохло, оно было довольно живописным: берега курчавились свежей зеленью трав, на правом берегу в зарослях густого черёмушника пели птицы. Со мной так часто бывает: начинаю представлять себе то, чего в реальности нет, — например, как выглядят эти заросли весной, когда буйно цветёт черёмуха, как на озёрную гладь слетают лепестки. Волной, словно белое покрывало, несёт их по озеру... Слева, где маячила фигура моего спутника, трепетал на ветру высокий зелёный камыш. «Интересно, много он наловил? Ну-ка, ну-ка... О, ещё один есть! Здорово! Так... А теперь не получилось: или под кочкой никого, или карась премудрым оказался — улизнул».
И вдруг почувствовала такой сильный удар удилищем в ладонь, что едва его удержала. Начала лихорадочно искать глазами поплавок, но его не было. Ещё рывок, сильнее первого, вырвал удочку из рук. Леска на моих глазах стала быстро уходить в воду, за ней поползло по песку удилище. Взвизгнув, я схватила его обеими руками и потянула к себе. Но на том конце лески, под водой, действовал кто-то сильный. Я перепугалась, но удочку не выпустила, стала поднимать её вверх и тянуть на себя. Получилось! Снова потянула на себя. И вдруг из воды вынырнула огромная жёлто-фиолетово-землистая морда. Такого страшилища я не видывала. Оно утащит меня в воду! Проглотит и не поперхнётся! Я заблажила не своим голосом и стала звать на помощь.
Рыбина бешено плескалась под водой, старясь уйти в глубину. Страшная голова скрылась, и на поверхности мелькнуло большое сильное тело, неимоверно широкое от головы и узкое к хвосту. Оно было покрыто слизью и тиной, а само какого-то мерзкого серо-зелёно-чёрного цвета. Увидев это чудище с усами и огромным безобразным ртом, я взвыла, бросила удилище и понеслась прочь.
— Стой! Стой! Куда ты? — кричал Саша. — Вернись! Просто подержи удочку. Не тяни, подержи. И жди меня, — кричал он, устремившись ко мне.
Я вернулась и ухватилась за кончик удилища под водой.
— Не тяни его. Просто держи!
Меня била крупная дрожь, но я держала удочку, стараясь не смотреть на воду. Саша подбежал, взялся за древко и потянул леску на себя. Удилище изогнулось, угрожая треснуть под тяжестью рыбины. Ему пришлось изрядно повозиться, чтобы вытащить добычу на берег. Это был огромный матёрый сом. Меня всю трясло от испуга и восторга, я не верила своим глазам. Саша удивился:
— Слушай, его, похоже, любопытство сгубило: отродясь здесь на удочку никто не рыбачил. Это он, наверно, на тебя загляделся. Больше пяти килограммов будет, — прикинул он, поднимая рыбину.
— Вот это да! Сама я сома поймала! — вырвалось у меня что-то похожее на индейский боевой клич.
Мы отнесли добычу в лодку, разожгли на берегу костёр и сварили отменную уху из карасей. Двух запекли в лопуховых листьях под углями и пообедали на славу. Ничего вкуснее в жизни не едала. Меня восхищало, что мой новый друг всё умеет — и рыбу ловить, и костёр разжигать, и уху варить. С таким не пропадёшь. А как им восторгается тётя Аня! Она Татьяне без конца его нахваливает, все уши прожужжала. Спит и во сне видит, что её дочь и он будут вместе.
Но рослую Таню не интересовали ровесники. Ещё в седьмом классе у неё случился роман с красавцем студентом, который проходил стажировку на рыбнадзорной станции. Она влюбилась без памяти. Он наобещал ей с три короба, прожил с ней лето — и был таков. А Таня, изрядно перестрадав, влюбилась в другого. А потом ещё... Об этом она рассказала мне по секрету, и я хранила его.
Недалеко от берега мы нашли полыхающую гроздьями калину и алый лимонник. Я рвала ягоду, а Саша щёлкал фотоаппаратом. Он всегда носил его с собой и время от времени как-то незаметно фотографировал — и когда ехали на Бешеную, и на рыбнадзорной станции, и когда пересекали Амур, и на озере. Из-за сома пришлось быстрее возвращаться домой, потому что стояла жаркая погода: он мог испортиться. Я предложила поделить улов, но Саша сказал, что в их семье сомов не едят… Я принесла добычу тёте Марии, но мне никто не поверил, что это я поймала сома. Впрочем, Витька сказал:
— Дуракам, ну то есть новичкам, везёт.
— От дурака слышу, — великодушно не обиделась я.
С того самого времени зародился во мне неуёмный азарт. Я поверила в своё рыбацкое счастье, и оно мне не изменяло. В конце зимы мы рыбачили на царскую рыбку — хариуса. Без всякой наживки — просто на махалку. Выдернешь — она, как заморская птица, сияет, трепещет радужными плавниками. Ранней весной, до появления зелени, подсекали на блесну больших пятнистых щук. Икра у них не хуже лососёвой, а уж котлеты или пельмени — пальчики оближешь! Чуть позже, когда начинал дуть южный ветер и зацветала черёмуха, ловили в островных озерах полусонных от зимней спячки увесистых карасей. Летом выхватывали с быстрины краснопёрок, ленков, чебаков, сутками пропадая на Бешеной или на её протоках во время долгих обходов по нерестилищам. Зимой, часами просиживая у лунок, добывали из-подо льда сигов или сазанов. Я, правда, так и не поймала сазана — свою рыбацкую мечту. В пяти километрах от села были осетровые тони — ямы, где зимовали, кроме осетров, и красавицы калуги. Там рыбачили сетями.
Умение и опыт в рыбацком деле, конечно, главное, но фортуне часто на это начихать. Однажды мне просто повезло. Было это в самом начале увлечения рыбалкой. Весной, когда начался массовый подлёдный лов на хариуса, сельские мужики ринулись на Бешеную. Я тоже увязалась с Сашей и его отцом, которого поначалу побаивалась. Приехали, заняли место на льду. А я не знаю, где встать. Куда поставят, думаю, там и буду рыбачить. Саша пару лунок отцу продолбил, тот сразу приступил к делу. Потом появились ещё две лунки в разных местах.
— Выбирай где нравится.
— Даже не знаю, никогда не рыбачила на махалку, — растерялась я.
— Сейчас покажу, ничего сложного тут нет. Стой и по¬дёргивай вверх и чуть на себя. Вот так.
— И рыба начнёт ловиться? Без наживки?
Сашин отец насмешливо посмотрел на меня — мол, какая из тебя рыбачка? Горе одно. Я даже пожалела, что напросилась с ними, — опозорюсь. Но махалку взяла и пошла к свободным лункам, которые никому не приглянусь. Опытные рыбаки знают толк в своём деле, выбрали, что получше, а мне, неумёхе — что осталось. Заглянула со страхом в одну, но подошла к другой, словно кто подтолкнул к ней. Опустила крючок в воду и только взмахнула раз-другой, как вдруг почувствовала, что леску напружинило, повело в сторону и тут же, как магнитом, потянуло вниз. От неожиданности я взвизгнула и неловко, прямо на себя, выхватила из воды короткую снасть: в воздухе словно забилась, затрепетала яркая чудо-птица. Это был крупный красавец-хариус, который, расправив плавники, червонной молнией летел в меня. Я, вскрикнув, отскочила в сторону, а рыба упала на лёд и отчаянно забилась, будто пыталась взмыть и улететь дальше.
Я метнулась к лунке, взмахнула несколько раз, и чудо повторилось: хариус, ещё крупнее и радужнее первого, сверкнул над голубым кругом воды, будто только и ждал меня. Я прямо глазам не верила. Всё было как во сне. Только я опускала леску в воду, как тут же её тянуло ко дну под тяжестью очередной рыбины. Казалось, хариусы выстроились ко мне в очередь. Я чуть с ума не сошла от такой удачи, даже слегка ошалела. Да я и не понимала толком, что происходит. Решила, что все лунки на реке нашпигованы рыбой, успевай лишь выхватывать. У моих ног стремительно вырос целый шлейф красавцев хариусов. Не успевшие окаменеть на морозе, они ещё некоторое время подпрыгивали на льду, распушив плавники-крылья, а потом, скованные морозцем, затихали. Вот почему её царской называют — за необычайную красоту и трепетность да за сладкий вкус.
И такой восторг охватил меня при виде радужного улова, что словами невозможно передать. Внутри тебя по жилам не кровь, а радость бурлит и клокочет, и кажется, что сердце сейчас выскочит и жар-птицей взмоет под облака! Я сдерживалась, чтобы не заулюлюкать на весь лес, не закружиться и не пуститься в пляс вокруг волшебной лунки. Оглянулась и вижу — мои напарники удивлённо смотрят, не понимая, что происходит: у них и по десятку хариусов не наберётся, а у меня весь лёд усыпан. Потом мужики шутили: «Это нанайский бог Подя, покровитель рыбаков и охотников, на тебя глаз положил. Вот и подфартило». Да, это, наверно, добрый Подя подтолкнул меня к той лунке, не иначе. Так бывает — она оказалась над ямкой, где зимовали хариусы.
Позже, когда родители переехали на Сахалин, я отводила там душу на форели и корюшке, которая во время массового хода пронзительно и тонко пахнет свежими огурцами.
Однажды это было так. Я — уже с двумя сынишками — приехала в отпуск к родителям. А тут брат с работы приходит, возбуждённый и радостный, руки потирает:
— Гонцы прут! Завтра с мужиками — на рыбалку!
— Какие гонцы? — не поняла я.
— Ну, так самую первую и крупную корюшку называют. После них она валом пойдёт, но уже мельче. Это не то. Вот гонцов и надо успеть подёргать!
— Как — подёргать?
— Тройниками — как ещё!
И он засуетился, раскладывая рыбацкие снасти — блёсны, самодельные крупные крючки, соединённые по три вместе и запаянные свинцовой трубочкой (это и есть тройники), мотки лески, закидушки, перемёты.… При виде такой роскоши у меня вдруг заныло-затрепетало где-то под ложечкой, и я взмолилась:
— Серёга, будь человеком, возьми меня с собой, век не забуду!
— Ещё чего! Это ж браконьерство, мужики — и те боятся, а ты куда? Без сопливых обойдёмся. Сиди дома!
Я — к маме и ну её уговаривать, чтобы она на брата повлияла:
— Если бы я никогда не рыбачила, куда бы ни шло. Можно подумать, я сама не браконьерничала? Забыли? Осеннюю кету кто сетками ловил? А осетров? И тройниками на Бешеной летом горбушу подсекала. Ты же сама из неё котлеты делала. А щук кто добывал — правда, с Сашей вместе. А потом, я буду ловить только на удочку. Это же разрешается?
— На удочку можно, — подтвердил отчим. — Да возьми ты её, Сергей. Просит же человек.
— Ладно, — сдался наконец брат. — Только не ныть. Сопли не распускать. Подъём в четыре утра. До электрички бегом, садиться — мухой: поезд три минуты стоит. А если от милиции драпать придётся, руки в ноги и наутёк. Смотри у меня!
— Да ладно пугать, а то я не знаю, как это делается.
Для меня нашлись лёгкая телогрейка, сапоги и кепка. Невысокая, худенькая, в них я была похожа на Гавроша. Весь вечер сочиняли с братом легенду и хохотали до упаду. Если что — ну, скажем, рыбнадзору или милиции попадёмся (тьфу, тьфу!) — я только школу окончила: несовершеннолетних под арест не берут. Звать меня Таней, а фамилия ну, скажем, Кузнецова или Сидорова. И вообще надо врать с три короба, адрес настоящий не называть, фамилию тоже, чтобы штраф не присобачили. Паспортов, естественно, с нами не было, мы их дома забыли.
В воскресенье дети остались с мамой, а мы ещё в темноте с рюкзаками за спиной заспешили к поезду. На станции в неясных сумерках толпились мужики с такими же рюкзаками и в поношенной одежонке. Желающих на гонцов было достаточно. Я была единственной особой женского пола с удочкой. Дураку понятно, что все, кроме меня, ехали браконьерничать. Сергей взял с меня слово, что к тройнику я не притронусь, буду смирно рыбачить в сторонке на удочку. Гонцы хорошо берутся и на червяка.
Подошёл поезд. Брат втолкнул меня в тамбур, где уже толпились мужики из других сёл. Гудок — и электричка понеслась как бешеная, теперь уже без остановок. В тамбуре немилосердно курили и ещё пуще матерились. Никто, видимо, и не признал во мне существа женского пола.
На короткой остановке все кубарем выкатились из вагонов, потому что поезд остановился в неположенном месте. Мужики заранее скинулись машинистам, те и притормозили. Понятно, что никакой специальной площадки здесь не было, прямо выкатывались под насыпь, а дальше — под гору по росной траве. Через несколько минут я была мокрая с ног до головы, но упорно не отставала от рыбаков, которые неслись как угорелые к протоке. По правую руку остался небольшой железнодорожный мост. Рысью пересекли ровную долинку и снова стали спускаться, теперь уже к воде. Наконец я поняла, откуда этот шум — протока была широкая и стремительная, как горная река. Вода в ней кипела живым серебром. По всему побережью, в ложбине, стоял пронзительный запах свежих огурцов. Это мощным серебристым потоком шла первая корюшка — гонцы. На берегу уже было с десяток рыбаков — они, наверно, оставались здесь с вечера. Рядом с каждым стоял туго набитый мокрый рюкзак. Меня поразило, что здесь, как и во время стихийного марш-броска, всё происходило в полном молчании: никто не курил и не матерился, все сосредоточенно рылись в рюкзаках, доставали тройники и забрасывали в бурлящую воду как можно дальше, а потом рывками подтягивали на себя. На конце толстых лесок билось и трепетало сразу по несколько крупных серебристых рыбок. Они пытались освободиться и уйти в тёмное нутро потока, но сорваться с крючка удавалось немногим. В воздухе раздавался свист лесок, да река угрожающе шумела, спасая в тёмной быстрине несущихся на нерест гонцов.
В белой дымке утреннего тумана ничего нельзя было разобрать, все были на одно лицо — мокрые, сосредоточенные, с точными, отработанными движениями-рывками, с безумными глазами первобытных хищников.
Захваченная общим азартом, я лихорадочно размотала леску, наживила червяка и забросила наживку. Тут же, с маху, поплавок ушёл в воду. Я дёрнула — есть! Крупная корюшка упруго билась в ладони, бешено сопротивляясь, но я ловко сняла её с крючка и снова забросила его в воду. И добыча началась! Я быстро наловила полный бидончик. Никакой другой ёмкости у меня не было. Кинулась искать брата, но отличить его от других рыбаков было невозможно.
Я стала следить за теми, кто был ближе ко мне. Вот это было зрелище! Мне тоже очень захотелось хоть разочек, хоть полразочка вот так же ловко выхватить из глубины живую вязку серебра. Я подошла к парню, рядом с которым валялся тройник, и попросила его ненадолго, на пять минут. Не глядя в мою сторону, он, как робот, кивнул головой. Я взяла запрещённую снасть и, пятясь вправо так, чтобы никого не зацепить, забросила тяжёлый тройник в воду. Он неуклюже упал почти рядом с кромкой песка. Я снова подтянула его к себе, со свистом размотала что было силы над головой и резко зашвырнула в кипящий от рыбы поток. Есть! Тройник пошёл как надо. Резко, что было силы, дёрнула на себя раз, ещё раз и ещё. На трёх крючках трепыхалось пять крупных гонцов. Вот это да! Быстро вырыла углубление в песке, нагребла по краям бортик, чтобы рыба не выпрыгивала, и стала бросать туда свой улов.
Да, в азарте человек неуправляем и бесконтролен! В этом я не раз убеждалась. Из подсознания, из глубин генной памяти, как джинн из бутылки, вырываются древние инстинкты охотника, а если это грибы или ягоды, то собирателя — добытчика, одним словом. И ничего с этим безумным порывом нельзя сделать. Когда удача сама идёт в руки, невозможно остановиться. В это время разум просто-напросто отключается. Вот и я не помню, сколько времени таким образом закидывала и выхватывала взятую «на минутку» снасть. Я видела только тёмный поток да кипящее в нём живое серебро рвущейся на нерест корюшки и свой тройник, когда на нём трепыхалась добыча. Когда ямка переполнялась, я лихорадочно углубляла её и снова брала в руки послушную снасть. Удача опьяняет и лишает человека чувства меры и времени.
Вдруг кто-то настойчиво тронул меня за плечо.
— Да иди ты! — в запальчивости отмахнулась я от хозяина тройника. — Жалко стало? Сказала ж — верну, ещё разок дёрну...
И вдруг за спиной раздался дружный хохот. Я обернулась. Рядом стоял милиционер, а чуть дальше вдоль берега выстроились арестованные рыбаки с набитыми корюшкой рюкзаками. Они так хохотали, что я наконец-то опомнилась и только теперь испугалась. Оказалось, что их уже с полчаса как взяли под стражу, изъяли и осмотрели рюкзаки, выстроили в шеренгу, чтобы отправить на ближайшую станцию в отделение милиции, а я всё это время подсекала и подсекала, ничего не замечая вокруг. Да, рыбацкий азарт — загадка природы.
Арестованных заставили тащить в гору полные рюкзаки отборной корюшки и сдать её на рыбозавод. Своя-то ноша, как известно, плеча не ломит, а вот если уже не своя...
На берегу остались только я да милиционер. Потом я узнала, что женщин не брали под стражу, не составляли протокола, не отбирали улов. Оказывается, в прошлом году арестовали беременную женщину, которая напросилась на рыбалку с мужем. По дороге в милицию у неё от страха начались схватки. Случай получил огласку, вот и вышла амнистия всем браконьеркам, тем более что их были единицы.
До приезда машины, которая должна была отвезти меня на станцию, милиционер прочитал мне лекцию о вреде браконьерства и заставил расписаться, что я прослушала наставления и согласна с ними. Я расписалась: «Сидорова». Милиционер широко заулыбался: это ж надо — на побережье столько Сидоровых, прямо империя Сидоровых!
Я привезла домой бидончик с пахнущей огурцами рыбой. Сергей приехал через три дня после принудительной отсидки, без рюкзака и без рыбы, злой и страшно голодный. И с квитанцией на приличную сумму — за браконьерство.
Произведение публиковалось в:
"Ника из созвездия Козерога". Сборник рассказов. – Благовещенск. "Зея", 2012